VIII всемирный конгресс эсперантистов
VIII Всемирный конгресс эсперантистов проходил 11-18 августа 1912 года в Кракове, (Австро-Венгрия, ныне — в Польше), в нём приняло участие 946 эсперантистов из 28 стран.[1]. В соответствии с решением предыдущего всемирного конгресса, принимать участие в конгрессе могли все желающие, уплатившие оргвзнос и соблюдавшие регламент конгресса, но правом голоса на конгрессе обладали лишь выбранные уполномоченные делегаты (эспер. rajtigitaj delegitoj) от групп и организаций эсперантистов. Этот порядок сохранялся и на следующем, 9-м всемирном конгрессе.
Выступая на конгрессе, создатель эсперанто Л.Заменгоф заявил о своём намерении отойти от активного участия в эсперанто-движении и сосредоточиться на литературной деятельности и дальнейшей разработке гомаранизма.[2]
Культурная программа конгресса включала в себя представление пьес на эсперанто, среди которых были «Мазепа» Юлиуша Словацкого, в исполнении труппы городского театра Кракова, «Медведь» А. П. Чехова, в исполнении любительской труппы Zamenhofa Artista Adeptaro под руководством русского эсперантиста Василия Девятина. Кроме того, была представлена на эсперанто опера С.Монюшко «Галька» (либретто В.Вольского) в исполнении труппы Львовского оперного театра.
Напишите отзыв о статье "VIII всемирный конгресс эсперантистов"
Примечания
Ссылки
- [www.youtube.com/watch?v=nHIY3MYW1OU Фотопанорама всемирных конгрессов эсперантистов, 1905—2010]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий VIII всемирный конгресс эсперантистов
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
