90-я лёгкая пехотная дивизия (Третий рейх)
Поделись знанием:
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
| 90-я легкая африканская дивизия | |
 эмблема дивизии | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Тип |
Пехота, Танковая гренадерская дивизия, Легкая пехота |
| Участие в | |
| Командиры | |
| Известные командиры | |
90-я легкая африканская дивизия — немецкая пехотная дивизия, принимавшая участие в боях в Африке и Италии. Летом 1943 года переименована в 90-ю танково-гренадёрскую дивизию по причине разгрома в мае того же года в Тунисе.
Содержание
Эмблема
После создания дивизии в качестве эмблемы изпользовался желтый квадрат, повёрнутый на 45 градусов.
С восстановлением летом 1943 года дивизия была сформирована преимущественно из частей, находившихся на Сардинии и других островах и эмблемой стала карта острова с красным мечом поперёк.
Боевой путь дивизии
90-я легкая африканская дивизия была сформирована в августе 1941 года в Ливии. В состав дивизии вошли ранее находившиеся в Северной Африке части, в том числе и 155-й, 200-й и 361-й моторизованные пехотные полки.
21 ноября 1941 года под Тобруком дивизия впервые вступила в бой. Через неделю после формирования дивизия получила окончательное название «90. leichte Afrika Division».
В январе 1942 года 90-я легкая дивизия принимала участие в отступлении из Киренаики и во второй раз брала Бенгази.
С 26 мая по 14 июня 1942 года дивизия принимала участие в атаках на линию Газала, а затем вела осаду Гот-эль-Уалеб и Бир-Хахейм, а 29 июня дивизия при участии других немецких войск взяла английскую крепость Мерса-Матрух. Из-за постоянных боёв к концу июля в составе дивизии насчитывалось всего 1600 человек, но тем не менее, дивизия принимала участие в в первом сражении под Эль-Аламейном.
В начале апреля 1943 года численность дивизии составляла 5700 человек. 12 мая того же года дивизия капитулировала к северу от Анфидавилля.
Летом 1943 года дивизия была сформирована во второй раз преимущественно из частей, находившихся на Сардинии и других островах и получила название 90-й панцергренадерской дивизии. Принимала участие в итальянской кампании. В апреле 1945 года Была разгромлена под Болоньей.
Организация
90-я легкая африканская дивизия, 1941 год
- 155-й стрелковый полк
- 361-й пехотный полк
- 361-й артиллерийский дивизион
- 900-й саперный батальон
- 580-я смешанная разведывательная рота
- 190-я рота связи
90-я африканская дивизия, 1942 год
- 155-й панцергренадерский полк
- 200-й панцергренадерский полк
- 361-й панцергренадерский полк
- 190-й артиллерийский полк
- 190-й танковый батальон
- 190-й противотанковый батальон
- 90-й танковый разведывательный батальон
- 900-й саперный батальон
- 190-й батальон связи
90-я панцергренадерская дивизия, 1943 год
- 190-й танковый батальон
- 155-й панцергренадерский полк
- 200-й панцергренадерский полк
- 361-й панцергренадерский полк
- 190-й артиллерийский полк
- 1-я рота 190-го противотанкового батальона
- 242-й дивизион штурмовых орудий
- 190-й саперный батальон
- 190-й батальон связи
Командующие
- генерал-майор Макс Сюммерман (17 июля 1941 — 10 декабря 1941)
- оберст Йоханн Микль (11 декабря 1941 — 27 декабря 1941)
- генерал-майор Рихард Вейт (28 декабря 1941 — 28 апреля 1942)
- генерал-майор Ульрих Клеман (29 апреля 1942 — 14 июня 1942)
- оберст Вернер Маркс (14 июня 1942 — 18 июня 1942)
- оберст Эрвин Менни (18 июня 1942 — 19 июня 1942)
- оберст Вернер Маркс (19 июня 1942 — 21 июня 1942)
- генерал-майор Ульрих Клеман (21 июня 1942 — 8 сентября 1942)
- генерал-майор Бернхард Рамке (8 сентября 1942 — 17 сентября 1942)
- генерал-лейтенант Теодор Граф фон Шпонек (22 сентября 1942 — 12 мая 1943)
- генерал-лейтенант Карл-Ганс Лунгерсгаузен (23 мая 1943 — 20 декабря 1943)
- генерал-лейтенант Эрнст-Гюнтер Бааде (декабрь 1943 — декабрь 1944)
- генерал танковых войск Герхард фон Шверин (декабрь 1944 — 1 апреля 1945)
- генерал-майор Генрих Барон фон Бер (1 апреля 1945 — 28 апреля 1945)
Награждённые Рыцарским крестом Железного креста
Рыцарский Крест Железного креста (27)
- Ганс-Левин фон Барби, 13.12.1941 – оберстлейтенант, командир 361-го пехотного полка
- Иоганн Микль, 13.12.1941 – полковник, командир 155-го стрелкового полка
- Фридрих фон Хомейер, 06.07.1942 – ротмистр, командир 580-й смешанной разведывательной роты
- Эрих Гайсслер, 29.07.1942 – полковник, командир 200-го панцергренадерского полка
- Ганс Клерманн, 09.09.1942 – капитан, командир 2-го батальона 361-го панцергренадерского полка
- Альберт Панценхаген, 02.10.1942 – оберстлейтенант, командир 361-го панцергренадерского полка
- Альфред Кёстер, 10.05.1943 – полковник, командир 200-го панцергренадерского полка
- Конрад Цехерле, 10.05.1943 – лейтенант резерва, командир взвода 1-й роты 90-го танкового разведывательного батальона
- Генрих барон фон Бер, 23.02.1944 – полковник, командир 200-го панцергренадерского полка
- Хорст фрайхерр фон Услар-Гляйхен, 11.07.1944 – майор, командир 190-го танкового батальона
- Хайнц Хелеманн, 05.09.1944 – обер-лейтенант резерва, командир 7-й роты 361-го панцергренадерского полка
- Курт Мёргель, 17.09.1944 – капитан, командир 2-го батальона 200-го панцергренадерского полка
- Генрих Визе, 04.10.1944 – капитан, командир 3-го батальона 361-го панцергренадерского полка
- Бернхард-Георг фон Зеебек, 04.10.1944 – капитан, командир 1-го батальона 361-го панцергренадерского полка
- Хуберт Штраусс, 04.10.1944 – обер-лейтенант резерва, командир 9-й роты 361-го панцергренадерского полка
- Рудольф Фридрих, 06.10.1944 – обер-ефрейтор, заместитель командира отделения 9-й роты 361-го панцергренадерского полка
- Мартин Мичке, 16.10.1944 – фельдфебель, командир взвода 2-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Алекс Фидлер, 16.10.1944 – лейтенант резерва, командир взвода 3-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Винценц Росслер, 28.10.1944 – лейтенант резерва, командир взвода 190-го танкового батальона
- Альфред Боттлер, 03.11.1944 – майор, командир 1-го батальона 200-го панцергренадерского полка
- Йозеф Куглер, 03.11.1944 – унтер-офицер, командир отделения 9-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Франц-Райнер Хоке, 05.11.1944 – обер-ефрейтор, командир отделения 7-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Эмиль Май, 16.11.1944 – лейтенант резерва, командир взвода 1-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Хуго Хайнкель, 16.11.1944 – фельдфебель, командир отделения управления взвода 15-й роты 361-го панцергренадерского полка
- Карл-Хайнц Гиффхорн, 18.11.1944 – лейтенант резерва, передовой наблюдатель 6-й батареи 190-го артиллерийского моторизованного полка
- Макс Хмель, 18.11.1944 – обер-ефрейтор, командир отделения 8-й роты 200-го панцергренадерского полка
- Фриц Михель, 18.12.1944 – капитан, командир 1-го батальона 200-го панцергренадерского полка
Рыцарский Крест Железного креста с Дубовыми листьями (3)
- Эрнст-Гюнтер Бааде (№ 402), 22.02.1944 – полковник, командир 90-й панцергренадерской дивизии
- Генрих барон фон Бер (№ 689), 09.01.1945 – полковник, командир 200-го панцергренадерского полка
- Хайнц-Отто Фабиан (№ 522), 09.07.1944 – капитан, командир 2-го батальона 361-го панцергренадерского полка
Рыцарский Крест Железного креста с Дубовыми листьями и Мечами
- Эрнст-Гюнтер Бааде (№ 111), 16.11.1944 – генерал-лейтенант, командир 90-й панцергренадерской дивизии
Напишите отзыв о статье "90-я лёгкая пехотная дивизия (Третий рейх)"
Литература
- Крис Бишоп. Дивизии Панцергренадёров. — М.: Эксмо, 2002. — С. 190.
Ссылки
- [www.mihistory.kiev.ua/IIWW/reich/Tank_vojska/md.htm 90-я лёгкая пехотная дивизия на проекте «ВОЕННАЯ ИСТОРИЯ»]
Примечания
См. также
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий 90-я лёгкая пехотная дивизия (Третий рейх)
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
