a-ha

A-ha
a-ha в 2010 году
Основная информация
Жанр	Новая волна, рок, синти-поп, поп-рок
Годы	1982—1994, 1998—2010, 2011, 2015 — 2016
Страна	Норвегия Норвегия
Язык песен	английский
Лейбл	Warner Bros., WOA, Universal Music/Polydor
Состав	Пол Воктор-Савой Магне Фурухольмен Мортен Харкет
[www.a-ha.com a.com]

A-haA-ha

a-ha — норвежская музыкальная группа, созданная в 1982 году в городе Осло и работающая в стиле электро-поп, появившемся на излёте «новой волны». Музыке a-ha присущи графичный, холодноватый («скандинавский») стиль, синтезаторно-гитарное звучание, выразительная балладная мелодика.

a-ha продали свыше 80 миллионов экземпляров своих альбомов и 15 миллионов синглов по всему миру. Группа выиграла множество наград от MTV Video Music Awards, их клип на композицию «Take on Me» победил в таких номинациях как: «Лучшее видео дебютанта», «Лучшее концептуальное видео», «Лучшая постановка», «Most Experimental Video», «Лучшие спецэффекты» и «Viewer’s Choice». Видеоклип на песню «The Sun Always Shines on TV» получил награду в номинации «Best Editing».

История

Школьный ансамбль «Bridges»

Будущие участники группы Пол Воктор и Магне Фурухолмен начали играть ещё в юности, когда им было десять и двенадцать лет, соответственно. Они играли в различных коллективах, пока в 1976 году они решили собрать группу, назвав её «Bridges». К ним присоединились Вигго Бонди (Viggo Bondi) и Квестин Йеванорд (Qystein Jevanord). Когда на их пути впервые встретился будущий лидер-вокалист «a-ha» Мортен Харкет, он был всего лишь одним из посетителей концертов группы «Bridges». Ему понравилась музыка, и он познакомился с Вигго, а затем и с остальными участниками. После очередного выступления «Bridges», он возвращался домой вместе с Магне и у них состоялся достаточно продолжительный и откровенный разговор, во время которого выяснилось, что у них много общего — жизненная философия, творческие взгляды. В то время Мортен пел в группе «Souldier Blue». В 1980 году у «Bridges» вышел альбом «Fakkeltog», который успеха не имел.

Магне слышал о Мортене и знал, что он хороший вокалист. Но прошло ещё немало времени, прежде, чем Магне связался с Мортеном и предложил присоединиться к ним. К тому времени Пол и Магне уже выросли из рамок «Bridges», их уже не устраивали выступления на школьных вечеринках и т. п. Они хотели уехать в Англию, а остальные участники группы — нет. Они предложили отправиться с ними и Мортену, но тот был доволен тем, что имел, и тоже отказался.

В 1982 году Пол и Магне вдвоём отправились в Лондон, чтобы продолжить свою музыкальную карьеру. Пробыв в столице Великобритании восемь месяцев, они, потратив все свои сбережения, разочарованные вернулись на родину.

В сентябре 1982 года они вновь предложили Мортену присоединиться к ним в качестве вокалиста, и тот согласился. Дома у родителей Пола молодые люди записали несколько демо. Придумано было и новое, краткое, лёгкое и запоминающееся имя для группы — «a-ha». На самом деле это было названием для очередной песни, и Пол выбирал между «a-ha» и «a-hem». Мортен случайно заглянул в записную книжку Пола и, увидев слово «a-ha», сказал: «Это чудесное название. Это именно то, как мы должны называться сами!»

Теперь они отправились в Лондон втроём. И на этот раз у них все складывалось совсем не так, как они ожидали. Они обзванивали студии, рассылали свои кассеты и начало вроде было обнадёживающим. Они встретились с представителями «Decca Record Company», которые сказали, что музыка неплоха, однако никакого договора не предложили. А вот представителей издательства «Lionheart» их музыка заинтересовала всерьёз. Однако дела пошли не совсем гладко, а точнее плохо. В итоге дошло до того, что для того, чтобы воспользоваться ванной комнатой, приходилось выкручивать лампочку в гостиной. И им опять пришлось вернуться в Норвегию, чтобы заработать немного денег. По возвращении они решили прекратить сотрудничество с «Lionheart».

Hunting High and Low

Тройка решила переписать свои демо-ленты и арендовала на последние деньги неплохую студию звукозаписи, в которой их все устроило. Владельцем студии был Джон Рэтклифф. За пять дней они смогли записать только две песни, но когда Джон услышал их, он был впечатлён результатом. Он связался со своим знакомым Терри Слейтером, у которого имелись связи в музыкальном мире. Так у a-ha наконец появились свои менеджеры, которые и сдвинули дело с мёртвой точки. Представив записи на отделение лейбла Warner в конце 1983 года, группа добилась контракта — менеджеры сразу же увидели в a-ha большой потенциал. В студии появился Джон Менсфилд. Работа однако продвигалась медленно, но наконец, первый альбом группы был записан, и вышел их первый сингл «Take on Me». Результатом стал полный провал. Однако компанию Warner это не смутило. Терри Слейтер уговорил Алана Тарни взяться за «Take on Me». Перемикшированная версия, которая вошла в итоге в альбом, вновь не оправдала надежд, однако и это не остановило Warner: третье издание «Take on Me», совместно с новым и инновационным видеоклипом, продемонстрировали силу вокала Харкета и потенциал самой группы.

В итоге сингл, уже дважды занимавший ведущие позиции в норвежских чартах, стал в стране № 1, а также попал в чарты других стран, заняв в Великобритании вторую строчку, а в Соединённых Штатах — первую. Суммарно, в 36 странах он стал первым. Другим большим хитом стала песня «The Sun Always Shines on T.V.».

Дебютный альбом a-ha «Hunting High and Low» (1985) прочно оккупировал Top 10 и получил премию «Spellemannsprisen» (норвежский аналог Grammy). В записи этого и последующих альбомов a-ha помогали приглашённые музыканты. Популярности группы очень способствовали клипы (a-ha сразу же заинтересовалось MTV), полные интересных визуальных находок. В 1986 году песня «The Sun Always Shines on T.V.» стала хитом № 1 в Англии. Группа была номинирована на премию Grammy в нескольких номинациях и выиграла в категории «Лучшее видео», а в категории «Лучший новый артист» уступила место певице Шадэ. В том же году a-ha отправились в свой первый мировой тур. Hunting High and Low стал одним из самых продаваемых альбомов 1986 года.

Золотая эра (1986—1995)

В октябре 1986 года музыканты представили на суд публики свой второй альбом «Scoundrel Days», который был принят очень горячо.

Наибольшей известности добились такие композиции, как «Swing of Things» и «I’ve Been Losing You». В 1987 году Полу Воктору предложили сочинить тему для очередного фильма о Джеймсе Бонде. Так на свет появилась «The Living Daylights», ремикс на которую вошёл в третий альбом группы, «Stay on These Roads», который увидел свет в мае (1988). Успех этого диска превзошел достижения предыдущих: целых пять песен из десяти попали в топ-20, сам альбом занял вторую строчку в британском чарте. Группа отправилась в мировое турне по 74 городам. Альбом разошелся 4 миллионным тиражом.

После выпуска альбома музыканты решили проявить себя в других видах искусства. В 1987 году Мортен попробовался в роли киноактёра: он снялся в небольшой роли и спел заглавную песню в фильме «Kamilla og tyven», который был показан в норвежских кинотеатрах. В 1989 году Магне решил обнародовать ещё один свой талант — художника. Он выставил свои картины в галерее города Ставангера в Норвегии и получил хорошие отзывы критики.

В 1990 году свет увидел четвёртый альбом группы — «East of the Sun, West of the Moon», который многие поклонники считают лучшим произведением a-ha, хотя на волне новых веяний (хаус, мэдчестер и т. д.) он показался несколько «немодным». На пластинке особенно выделялась первая композиция — кавер-версия прославленной песни из репертуара Everly Brothers «Crying In The Rain». Сами музыканты почувствовали необходимость взять тайм-аут и отложили на несколько месяцев гастрольный тур, который в итоге стал самым успешным туром в истории группы. Особый успех пришёлся на Южную Америку, где на 20 их концертов пришло более 1 млн зрителей. А на одном из концертов в Рио группа побила рекорд посещаемости. a-ha занесены в книгу рекордов Гиннеса, как группа, концерт которой собрал наибольшую аудиторию — 196 000 человек (Бразилия, стадион Маракана, 1991 год). В 1991 году группа издала сборник хитов «Headlines and Deadlines», а также усиленно гастролировала, в том числе посетив Бразилию и выступив на фестивале «Rock In Rio» (по материалам тура был выпущен видеосборник «Live In South America»). Вновь побывать в Бразилии группе довелось в 1992 году. Также Пол женится на своей давней любви Лорин Савой и добавляет к своей фамилии её.

В 1993 году команда выпустила свой пятый альбом — «Memorial Beach», единственной известной вещью из которого стала «Move To Memphis». Диск коммерческого успеха не имел — одни сочли его слишком мрачным, другие — чересчур авангардистским, третьи — откровенно слабым. При этом английский журнал Q назвал Пола Воктора-Савоя одним из наиболее выдающихся песенных композиторов в современной музыке. Мортен Харкет начал работать над собственным проектом «Poetenes Evangelium». Выпуск сингла «Shapes That Go Together» (1994) поставил точку на определённом этапе творчества группы. Начали возникать конфликты внутри группы, также появились и разногласия со звукозаписывающей компанией. a-ha отыграли на фестивале «Белые ночи» в Санкт-Петербурге, а затем Пол, Мортен и Магне занялись собственными делами. Магне стал уделять основное внимание живописи и скульптуре, устраивая выставки в престижных музеях; кроме того, под именем Timbresound он в 1994 году со своим другом Кьетилом Беркестрандом записал инструментальный саундтрек-альбом к фильму «Ten Knives In The Heart» (в последующие годы проект издал ещё два альбома). Мортен Харкет в 1995 году записал второй сольный альбом «Wild Seed» (стал номером 1 в Норвегии), за которым последовал «Vogts Villa». Кроме того, Харкет очень удачно продвинулся по бизнес-линии. Пол и его жена Лорин сформировали собственную группу, назвав её Savoy.

После воссоединения

В 1998 году a-ha вновь собираются вместе. Они приглашены принять участие в концерте-чествовании нобелевских лауреатов, который стал проводиться с 1994 года. a-ha сыграли две вещи: «The Sun Always Shines on T.V.» и «Summer Moved On», а затем вернулись в студию. Результатом всего стал их новый альбом «Minor Earth Major Sky», вышедший в 2000 году. Альбом становится платиновым и целых четыре песни занимают место № 1 в чартах: «Minor Earth Major Sky», «Velvet», «The Sun Never Shone That Day» и «Summer Moved On».

Хотя на долю группы досталось и критики, за клип «Velvet», в котором усмотрели потакание некрофилии. В 2001 году a-ha вновь выступают на нобелевском концерте, где исполняют «Differences» и «Hunting High and Low». В следующем году выходит новый альбом «Lifelines» и сразу становится платиновым в Норвегии. Два сингла попадают в топ-5 — «Forever Not Yours» и «Lifelines».

Концертный альбом с их тура 2002 года, названный «How Can I Sleep With Your Voice In My Head», был выпущен в марте 2003. В 2004 выходит книга «The Swing Of Things», вместе с которой также шёл компакт-диск с ранними демонстрационными (демо) записями. В том же году a-ha отмечает двадцатилетие группы и выпускает новый сборник всех хитов «The Definitive Singles Collection 1984–2004». Эта компиляция возвращает их в топ-20 лучших альбомов Великобритании. Альбом занимает тринадцатое место и получает статус «золотого».

2 июля 2005 a-ha выступает в Берлине, на концерте Live 8 перед аудиторией почти 200 тыс. человек. Своё выступление они открыли песней «Hunting High and Low», далее последовала «Take on Me». Однако у Мортена появились некоторые затруднения, так как он не слышал сам себя и был вынужден попросить двухминутный перерыв, в течение которого прокомментировал причину появления на Live 8. Намеченные две минуты стали почти семью, и третья песня, «Summer Moved On», стала последней, хотя планировалось исполнение четырёх песен, однако время на выступление группы закончилось и организаторы попросили их покинуть сцену.

12 сентября 2005 a-ha дали концерт на Ирвин Плаза (англ. Irving Plaza) в Нью-Йорке, билеты на который были распроданы мгновенно. Это был первый концерт группы в Северной Америке с 1986 года. С 1993 года в Северной Америке не вышло ни одного релиза группы.

27 августа 2005 года группа играла концерт для 120 тыс. человек в парке Frogner (англ. Frogner Park) в Осло, он стал самым посещаемым концертом, когда-либо данным в Норвегии.

4 ноября 2005 года группа выпустила свой восьмой студийный альбом «Analogue». Британский выпуск сингла «Analogue (All I Want)» принёс a-ha попадание в топ-10 хитов в Великобритании впервые после 1988 года. В записи альбома принимал участие Грэм Нэш (англ. Graham Nash), из Crosby Stills & Nash. Как бэк-вокалист он участвовал в записи песен «Over the treetops» и «Cosy Prisons». Видео для песни «Celice» вызвало критические высказывания за своё сексуальное содержание.

В 2006 году a-ha записывает кавер-версию песни Джона Леннона «#9 Dream», для организации Amnesty International (Международная амнистия). Она вошла в альбом «Make Some Noise», который был выпущен в июне 2007.

30 октября 2006 в Лондоне a-ha получили престижную премию журнала Q за их большой вклад в музыку и за вдохновение, которое они давали многим молодым начинающим музыкантам. 15 сентября 2007 a-ha сыграли бесплатный концерт в Киле в Германии. Группа играла на плавающей сцене в гавани. Трансляция этого концерта вживую передавалась в Интернете сервисом MSN.

24 января 2009 года a-ha выиграли норвежскую премию «Spelleman award» за хит всех времён в честь 50-й годовщины выхода первого официального хит-парада в Норвегии. Они победили с песней «Take on Me».

20, 21 и 22 мая 2008 года Мортен Харкет, Магне Фурухольмен и Пол Воктор-Савой дали концерты в Осло. Они исполняли «Train of Thought», «Take on Me», а также две совершенно новые песни — «Riding the Crest» и «Shadowside», которые анонсировали новый альбом «Foot of the Mountain».

24 апреля 2009 года a-ha приятно удивили своих поклонников, выпустив новый сингл «Foot of the Mountain», премьера которого на норвежском радио состоялась в тот же день. Сам сингл был закончен только предшествующей ночью. Основой песни послужила композиция Магне Фурухольмена «The Longest Night», которую можно услышать на его сольном альбоме «A Dot of Black In The Blue Of Your Bliss». 22 мая сингл был выпущен в Германии. Группа представила его, исполнив 21 мая во время финала конкурса «Germanie’s Next Topmodel» на арене «Lanxess» в Кёльне.

12 июня 2009 года вышел девятый студийный альбом группы «Foot of the Mountain». Материал альбома отметил возвращение к популярному стилю синти-поп, подобно ранним работам группы. При создании альбома группа сотрудничала с таким успешным продюсером, как Стив Осборн, который продюсировал альбомы для таких исполнителей как New Order, Starsailor, Doves, Elbow, и U2. «What There Is», более ранний сингл Магне, был заново записан для этого альбома. «Foot of the Mountain» ворвался в немецкий чарт альбомов сразу на первое место, в британском чарте он стал пятым и дебютировал в европейском чарте лучших продаваемых альбомов по версии Billboard на восьмом месте.

Прощальный тур

15 октября 2009 года было официально объявлено о планируемом распаде группы по окончании гастрольного турне «Ending on a high note» («Прощание на высокой ноте») 1—3 декабря 2010 года.

14 июня 2010 года группа представила прощальный сингл «Butterfly, Butterfly (The Last Hurrah)», который вошел в альбом 25 (компиляция лучших песен). Релиз 25 состоялся 19 июля. Песня «Butterfly, Butterfly (The Last Hurrah)» была написана Полом Воктором-Савоем и спродюсирована Мартином Терефе.

2 ноября 2010 года, в рамках мирового турне, группа a-ha выступила с концертом в Вильнюсе в Литве. 4 ноября — концерт в Киеве. Общаясь с публикой, Магне Фурухольмен крикнул в микрофон «дякую» и «спасибо». 6 ноября a-ha выступила с концертом в Минске. 9 ноября a-ha дали свой прощальный концерт в Москве. 11 ноября музыканты выступили в Санкт-Петербурге. Композиция «Hunting High and Low» на всех этих концертах была исполнена группой хором вместе с публикой. Концерты сопровождались показом клипов на исполняемые песни. Группа распалась 4 декабря 2010 года после заключительного концерта в Осло.

21 августа 2011 года a-ha выступили на концерте памяти жертв терактов в Норвегии с песней «Stay on These Roads».

Второе воссоединение, альбом Cast In Steel (2014 - 2016)

В декабре 2014 года на официальном сайте группы www.a-ha.com объявлено о том, что в сентябре 2015 года, в честь 30-летия выхода первого альбома группы Hunting High And Low (1985), группа воссоединится на некоторое время и выступит на фестивале «Rock in Rio». Кроме того будет продолжена серия люксовых изданий альбомов группы, включающих в себя редкие треки и видео.

В марте 2015 года объявлено о воссоединении группы на два года. 25 марта 2015 года в Берлине состоялась пресс-конференция, где была анонсирована дата выхода нового альбома Cast In Steel. 1 июля 2015 года был выпущен сингл с него — «Under The Make-up», причём первый признак жизни вновь соединившегося коллектива был омрачён конфузом. Рисунок, использованный для официальной обложки сингла, практически один в один повторял изображение на обложке сингла «I’m a Renegade» итальянского R’n’B-певца Виктора Чессано (Victor Chissano). Старт продаж «Under the Make-up» был намечен на 3 июля, однако во избежание проблем с авторскими правами его пришлось перенести. Менеджер a-ha Харальд Виик поблагодарил фанатов группы за предоставленную информацию, посетовал на досадное совпадение и отметил, что не обвиняет в нем дизайнеров.

В апреле 2016 года в интервью швейцарской газете Blich.ch Мортен Харкет объявил, что после концерта в Бергене 7 мая 2016 года группа распадётся окончательно, тем самым делая Cast in Steel финальным альбомом a-ha

Состав

• Мортен Харкет (Morten Harket; род. 14 сентября 1959) — вокал, гитара, тексты, музыка.
• Пол Воктор-Савой (Paul Waaktaar-Savoy; род. 6 сентября 1961) — гитара, ударные, бэк-вокал, тексты, музыка.
• Магне Фурухольмен (Magne Furuholmen; род. 1 ноября 1962) — клавишные, гитара, бэк-вокал, тексты, музыка.

Участники туров

• Эрик Люнгрен (Erik Ljunggren) — программирование/клавишные/бас-гитара (2009—2010, 2011)
• Карл-Олаф Веннерберг (Karl-Oluf Wennerberg) — ударные (2009—2010, 2011)
• Кётил Бёркестранд (Kjetil Bjerkestrand) — клавишные (эпизодически)
• Пер Линдвалл (Per Lindvall) — ударные (2000—2007)
• Свен Линдвалл (Sven Lindvall) — бас-гитара (2000—2007)
• Кристер Карлсон (Krister Karlsson) — клавишные (2000—2007)

Дискография

• Hunting High and Low (1985)
• Scoundrel Days (1986)
• Stay on These Roads (1988)
• East of the Sun, West of the Moon (1990)
• Memorial Beach (1993)
• Minor Earth Major Sky (2000)
• Lifelines (2002)
• Analogue (2005)
• Foot of the Mountain (2009)
• Cast in Steel (2015)

Литература

• Håkon Harket, Henning Kramer Dahl. Så Blåser Det På Jorden a-ha i Nærbilder, 1986.
• Tor Marcussen. The Story So Far, 1986.
• Jan Omdahl. The Swing Of Things. Twenty Years with a-ha, 2004.
• Хокон Харкет, Хеннинг Крамер Даль. И дует теперь ветер на земле. a-ha крупным планом. Пер. Ю. Ремизовой, 2006.

Ссылки

• [www.a-ha.com Официальный сайт]  (англ.)

Отрывок, характеризующий A-ha

В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.