Мейер, Адольф Бернхард

Адольф Бернхард Мейер
Adolf Bernhard Meyer
Дата рождения:	11 октября 1840(1840-10-11)
Место рождения:	Гамбург
Дата смерти:	5 февраля 1911(1911-02-05) (70 лет)
Место смерти:	Берлин
Страна:	Германский союз, Германская империя
Научная сфера:	антропология, зоология

Систематик живой природы

Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «A.B.Meyer». Некоторые таксоны, сопровождаемые отметкой «Meyer», указывающей на однофамильца, зоолога и ботаника Бернхарда Мейера (1767—1836), в действительности были описаны Адольфом Бернардом Мейером. Страница на Викивидах

Адольф Бернхард Мейер (нем. Adolf Bernhard Meyer, 1840—1911) — немецкий естествоиспытатель и антрополог, специалист в сфере приматологии, орнитологии и энтомологии. Участвовал в 1870-е годы в исследовательских экспедициях на Индонезийский архипелаг. Затем работал директором музея в Дрездене.

Биография

Мейер изучал медицину и естественные науки в университетах Гёттингена, Вены, Берлина и Цюриха. Всесторонний интерес к географии, этнографии и не в последнюю очередь к зоологии побудил его отправиться в неизведанные уголки Земли, чтобы их исследовать.

Первая большая исследовательская поездка привела его в 1870 году на север расположенного на экваторе острова Сулавеси, известного тогда как Целебес, а также на север соседних Филиппин. Через 2 года Мейер отправился в Новую Гвинею.

В 1874 году Мейер возглавил в качестве преемника Генриха Готлиба Людвига Райхенбаха Королевский музей естествознания в Дрездене и основательно перестроил его. Сперва он основал этнологические коллекции как новую составную часть музея, которые затем в 1878 году были переименованы в Королевский зоологический и антрополого-этнографический музей. Этот музей стал общим предшественником сегодняшних музея этнографии и музея зоологии в Дрездене, которые возникли после 1945 года. Ботанические объекты коллекций перешли тогда под руководством Мейера в Королевский политехнический институт Дрездена и в специализированную ботаническую библиотеку в Королевской библиотеке.

Впервые под эгидой Мейера в 1875 году появился музейный журнал «Mitteilungen aus dem Königlich Zoologischen Museum zu Dresden» (Сообщения из Королевского зоологического музея Дрездена). В 1880 году Мейер перевёл произведения Филипа Латли Склейтера, Чарльза Дарвина, а также Альфреда Рассела Уоллеса и стал сторонником дарвинистских теорий. В 1897 году Мейер организовал большой орнитологический конгресс в Дрездене и внёс вклад в теорию понятия вида.

В 1900 году Мейер предпринял две долгие научные командировки в крупные европейские и североамериканские музеи естествознания, что позволило ему привести Дрезденский музей в самое современное состояние исследования. Он разделил объекты коллекции на выставочные экспонаты для общественности и научные коллекции для исследовательских целей, кроме того, он ввёл защищённые от пыли и огнестойкие стальные шкафы.

Уход Мейера в отставку в 1906 году означал конец эры для Дрезденского музея. Через 5 лет Мейер скончался.

Заслуги

Множество животных были впервые описаны Мейером в качестве новых таксонов. Среди птиц, это, например, паротия Кэрол (Parotia carolae), чешуйчатая райская птица (Pteridophora alberti), астрапия принцессы Стефании (Astrapia stephaniae), такахе (Porphyrio hochstetteri) и белоглазка Сальвадори (Zosterops salvadorii).

Наряду с исследованиями птиц, он занимался также приматами. В этой отрасли он дал название в том числе долгопяту Tarsius sangirensis, мартышке Вольфа (Cercopithecus wolfi) и тонкскому макаку (Macaca tonkeana).

Мейер собирал во время своих экспедиций птиц, жуков и бабочек, прежде всего в Юго-Восточной Азии. Сегодня его сборы являются частью коллекций Зоологического музея Дрездена.

Почести

Обнаруженная в 1884 году в Новой Гвинее бурая шилоклювая райская птица названа в честь Мейера Epimachus meyeri.

Публикации (выборочно)

• Das Hemmungsnervensystem des Herzens. Berlin 1869.
• Charles Darwin und Alfred Russel Wallace. Ihre Ersten Publicationen über die «Entstehung der Arten» nebst einer Skizze Ihres Lebens und einem Verzeichniss Ihrer Schriften. Erlangen 1870.
• Abbildungen von Vogelskeletten. 2 Bde., Dresden 1879—1890.
• Über die Namen Papua, Dayak und Alfuren. Wien 1882. ([www.papuaweb.org/dlib/bk/meyer/1882-papua-dayak-alfuren.pdf Online])
• Die Hirschgeweihsammlung zu Moritzburg. 2 Bde., Dresden 1883—1887.
• Publicationen des Königlich Ethnographischen Museums zu Dresden. 9 Bde., Dresden 1881—1903.
• Gemeinsam mit Georg von der Gabelentz: Beiträge zur Kenntnis der melanesischen, mikronesischen und papuanischen Sprachen, ein erster Nachtr. zu Hans Conon’s von der Gabelentz Werke «Die melanesischen Sprachen». In: Abhandlungen der Philologisch-Historischen Klasse der Königlich-Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften Leipzig, Bd. 8, Nr. 4, 1882.
• Gurina im Obergailthal, Kärnten. Dresden 1885.
• Das Gräberfeld von Hallstatt, Dresden 1885.
• Album von Philippinentypen I. 1885.
• Unser Auer-, Rackel- und Birkwild und seine Abarten. Mit Illustrationen Gustav Mützels. Wien 1887.
• Album von Celebestypen. Dresden 1889.
• Album von Philippinentypen II. Dresden 1891.
• Gemeinsam mit Lionel William Wiglesworth: The Birds of Celebes and the Neighbouring Islands. Berlin 1898.
• Album von Philippinentypen III. Dresden 1904.
• Amerikanische Bibliotheken und ihre Bestrebungen. 1906.
• Römerstadt Agunt. 1908.

Отрывок, характеризующий Мейер, Адольф Бернхард

При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.