Amazing Blondel

Amazing Blondel
Жанр	Прогрессив-фолк, Мидивал-фолк-рок, Прогрессивный рок, Софт-рок
Годы	1969 - 1977, 1997 - настоящее время
Страна	Великобритания Великобритания
Другое название	Blondel
Язык песен	английский латынь
Лейбл	Island Records
Состав	Джон Глэдвин Терри Уинкотт Эдди Байрд
[www.gaudela.net/blondel/frames.html dela.net/blondel/frames.html]

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Amazing Blondel (Эмэйзин Блондэл) — британская акустическая группа, исполняющая прогрессивный фолк. Музыку группы часто причисляют к таким направлениям, как психоделический фолк или средневековый фолк-рок, хотя главным образом их стиль явился переосмыслением музыки эпохи ренессанса, включая использование характерных для этого периода старинных инструментов, таких как лютни и блокфлейты.

История

1969—1972

Джон Глэдвин (John David Gladwin) и Терри Уинкотт (Terence Alan Wincott) играли вместе в тяжёлой «электрической» группе Methuselah. Во время концертов группы они вставляли акустические номера, исполняемые дуэтом. Так как публика воспринимала эти акустические вставки с энтузиазмом, Глэдвин и Уинкотт решили развивать направление и в 1969 году оставили Methuselah с тем, чтобы организовать собственный проект.

Первый альбом «The Amazing Blondel» записывался в 1969 году под руководством сессионного гитариста Джима Салливана (Big Jim Sullivan) и был издан на Bell Records. Примерно в это время к дуэту присоединился Эдди Байрд (Edward Baird), с которым остальные участники были знакомы со школьных времён. Участники группы Free познакомили группу с продюсером Крисом Блэкуэллом (Chris Blackwell), создателем Island Records. Для Island группа записала четыре альбома, включая наиболее показательные в художественном отношении «Fantasia Lindum» (1971) и «England»(1972).

Все альбомы группы записаны с привлечением приглашённых музыкантов в большей или меньшей степени — от гостевого участия ударника Traffic Джима Капальди (Jim Capaldi) в одном треке на альбоме «Fantasia Lindum» до стунного оркестра, сопровождающего каждую композицию на протяжении всего альбома «England». Однако на концертах группа выступала в формате трио, хотя инструменты постоянно менялись — все участники ансамбля мультиинструменталисты. В перерывах между песнями музыканты искромётно шутили и вообще умели создать настроение, что хорошо иллюстрирует концертный альбом «A Foreign Field That Is Forever England: Live Abroad», собранный из концертных записей 1972—1973 годов. Многие богато аранжированные песни, особенно с альбома «England», звучат на концерте в более камерном варианте. Группа много гастролировала, играя как собственные концерты, так и выступая на «разогреве» у таких ансамблей, как Genesis, Procol Harum и Steeleye Span.

Начиная с «The Amazing Blondel» вплоть до «England» музыка группы постоянно усложнялась, расширялся инструментарий, усложнялись аранжировки. Если «The Amazing Blondel» звучит во многом как психофолк, характерный для английского прогрессивного андерграунда конца 1960-г годов, следующий альбом «Evensong» окончательно утверждает избранное направление на музыку Ренессанса. Однако было бы ошибкой относить группу к представителям «аутентичного» направления — несмотря на всё большую удельную долю исторических инструментов, группа исполняла свой собственный музыкальный материал (по большей части за авторством Джона Глэдвина) и стремилась скорее к стилизации, нежели исторической реконструкции. Из композиций с этого альбома как наиболее показательные для этого периода отметим «Willowood», «Pavan» и короткую инструментальную миниатюру Queen Of Scots".

Тенденция к усложнению демонстрирует следующий альбом «Fantasia Lindum». Одноименная 19-минутная сюита занимает полностью первую сторону пластинки, а едва ли не ведущим инструментом на альбоме становится клавесин (на котором играет Уинкотт).

Наиболее богато аранжированный из альбомов этого периода «England» остаётся самым любимым среди поклонников. Альбом снова открывает сюита — «The Painting», на этот раз разделённая на три независимых части. На самом деле, весь альбом звучит в известном смысле как одна цельная сюита. Неторопливое развёртывание богато аранжированной композиции чем-то сродни торжественной придворной музыке эпохи барокко. Аранжировки для струнного оркестра написал Адриан Хопкинс (Adrian Hopkins), он же играет на клавесине.

1973—1977

По мере того как известность росла, группа проводила всё больше времени на гастролях по Европе и Америке. Менеджмент был заинтересован в ещё большем количестве концертов, в то время как музыкантам хотелось уделить больше времени студийной работе. Вероятно, эти разногласия в 1973 году привели Джона Глэдвина к решению покинуть группу. Уинкотт и Байрд решили продолжить вдвоём, несмотря на то, что именно Глэдвину принадлежала бóльшая часть материала группы.

«Я помню, как Терри позвонил мне и сказал: „Island хотят новый альбом“, на что я ответил что-то вроде „Прекрасно, и кто же его напишет?“. „Ты можешь“, сказал Терри. Это был большой вотум доверия, если принять во внимание, что я сочинял только инструментальные пьесы и был лишь соавтором нескольких песен на прошлых альбомах. Мне не потребовалось долго размышлять, чтобы понять, что было бы притворством с моей стороны пытаться сочинять в стиле Джона. Терри и я сошлись на том, что [новый альбом] будет по большей части акустическим, но с добавлением баса и ударных, и пригласили Адриана Хопкинса сделать оркестровки». ~ Эдди Байрд, 1995, заметки к переизданию альбома «Blondel».

Оригинальный текст (англ.)  

I remember Terry ringing me up and saying "Island want another album" and I said something like "Great, but who’s going to write it?". "You can" he said, which was a great vote of confidence considering I had only written instrumental tracks and co-written the odd song on previous albums. I don’t recall thinking too much about it after that, apart from realising it would be too contrived for me to write in the style that John had made very much his own. Terry and I agreed to keep it fairly acoustic, but with the addition of bass and drums, and engage the services of Adrian Hopkins to score the orchestra.

Очередной альбом, названный просто «Blondel» и прозванный поклонниками «Пурпурным альбомом» («Purple Album») за цвет обложки, увидел свет в 1973 году. На лицевой стороне пластинки было только одно слово Blondel, и также слово Blondel (а не Amazing Blondel) фигурировало на обложке следующего альбома «Mulgrave Street», что привело к распространённому мнению о том, что группа сократила название, однако другие источники утверждают, что официальное название никогда не менялось. Так или иначе, на наклейках самих пластинок название было написано полностью,.

Альбому «Blondel», несмотря на богато оркестрованную текстуру (и гостевое участие ярких музыкантов Стива Уинвуда, Пола Роджерса и др.), во многом не достаёт своеобразного «старинного» колорита предыдущих работ, который и выделял группу. «Blondel» звучит скорее как копия Fairport Convention, при этом теряя в яркости и самобытности материала. «Blondel» стал последним преимущественно «акустическим» альбомом группы вплоть до воссоединения в 1997 году в классическом составе трио, и последним альбомом, записанным для Island Records.

Последующие два альбома — «Mulgrave Street» (1974) и «Inspiration» (1975) ознаменовали разворот на 180º в творчестве группы — акустика сменилась электрическим рóковым звучанием, акустическая гитара появляется лишь в качестве аккомпанемента наряду с электрогитарами и синтезаторами. Музыка этого периода представляет смесь софт-рока и мелодичного прогрессива в мягком звучании, напоминая ранних Bee Gees или Barclay James Harvest, но, конечно, сильно уступая им в оригинальности. В целом альбомы представляют более разнообразный материал в сравнении с «Blondel», а среди гостевых участников отметились музыканты Free (Пол Коссофф, Саймон Кирке), Эдди Джобсон (тогда — в Roxy Music), Мел Коллинз (King Crimson, Camel и др). Однако группа на данном этапе не имела ничего общего с музыкой и звучанием собственных альбомов 1970—1972 годов.

Дискография

Альбом	Год	Примечания
The Amazing Blondel	1970a	Альбом переиздавался под названием The Amazing Blondel and a Few Faces.
Evensong	1970b
Fantasia Lindum	1971
England	1972
Blondel	1973
Mulgrave Street	1974
Inspiration	1975
Bad Dreams	1976
Live in Tokyo	1977	Концертные записи; несмотря на название, состоит из записей, сделанных в Европе.
A Foreign Field That Is Forever England: Live Abroad	1996	Концертные записи 1972—1973 гг.
Restoration	1997
The Amazing Elsie Emerald	2010

Ссылки

• [www.allmusic.com/artist/amazing-blondel-mn0000017940/biography Amazing Blondel] (англ.) на сайте Allmusic
• [www.discogs.com/artist/Amazing+Blondel Amazing Blondel] (англ.) на сайте Discogs
• [only-solitaire.blogspot.com/search/label/Amazing%20Blondel Рецензии Дж. Старостина (на англ.)]

Отрывок, характеризующий Amazing Blondel

Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.