Индийский пейл-эль

Индийский пейл-эль (India Pale Ale, сокращ. IPA, что значит «индийский светлый эль») — сильно охмеленная разновидность пейл-эля (устар. пель-эль). Хмель придаёт пиву богатый аромат и приятную горечь. Это наиболее востребованный стиль крафтового пива в США.

Истоки в Британии

Первое упоминание об индийском пейл-эле найдено в Sydney Gazette (Австралия) за 1829 год. Название объясняется тем, что в XIX веке это был основной вид пива, поставляемый из метрополии в Британскую Индию. Очень горький эль с высокой крепостью и содержанием хмеля лучше других сортов выдерживал многомесячное путешествие в южных широтах. Ко времени поступления потребителям в Индии его вкус смягчался и становился приемлемым.

Основной вклад в создание этого пива внесли крупные пивоварни Бертона-на-Тренте, которые до континентальной блокады экспортировали свою продукцию преимущественно в Российскую империю. Переориентация этих производителей на индийских потребителей связана с тем, что царский министр Е. Ф. Канкрин, будучи сторонником протекционизма, ввёл в 1822 г. запретительный тариф, затруднявший доступ иностранных продуктов на российский рынок. Почти весь экспорт пива из Англии остановился, крупные партии застряли в порту Кронштадта.

Пивовары направили премьер-министру и каждому члену парламента по петиции с требованием надавить на царское правительство и добиться отмены возмутительного тарифа; рассматривалась даже возможность подкупа царского министра. Довольно скоро выяснилось, что запрет касается только светлого пива, тогда как тёмное пиво (балтийский портер, императорский стаут) было по-прежнему востребовано в Петербурге. По пабам Лондона и других британских городов был разослан следующий «циркуляр»:

«РУССКИЙ ТАРИФ! По причине неожиданных запретительных мер, принятых русским правительством и затрагивающих различные статьи британского экспорта, пивовары Вильсон и Оллсоп из Бёртона предлагают публике значительное количество густого светлого эля с прекрасным ароматом, невероятно крепкого, сваренного специально для этого рынка, по сниженной цене 2 шиллинга 6 даймов за галлон, в бочонках по 40 галлонов. Не требует упоминания по общеизвестности, что эль этой пивоварни не имел конкурентов на балтийском побережье в течение последних сорока лет».

Несмотря на распродажу, англичане не спешили разбирать «эль для русских», ибо он был настолько сладким, что кружка прилипала к столу, стоило пене перелиться через край. Многие лондонцы сочли, что напиток испорчен попаданием мёда, хотя это было не так. Чтобы избежать банкротства, крупнейшим производителям приходилось избыток пива отправлять в отдалённые колонии Британской империи. Выяснилось, что это путешествие лучше других сортов выдерживает крепкое пиво с повышенным содержанием хмеля.

Благодаря деловой хватке Басса и других пивоваров к середине XIX века горький светлый эль завоевал популярность в Ост-Индии, Австралии, Новой Зеландии и Капской колонии. Моряки и военные возвращались из колоний ценителями пива в колониальном стиле. К концу XIX века IPA стал вытеснять с британского рынка другие разновидности пейл-эля. Многие производители выпускали хорошо охмеленный эль на светлом солоде просто как «пейл-эль», отказавшись от эпитета «индийский» как от анахронизма.

Из-за дефицита зерна в годы Первой мировой войны крепость английского пива сильно упала. Это отразилось и на пейл-эле, характерные черты которого к середине XX века оказались смазанными.

Развитие в Америке

В середине 1970-х гг. крафтовые пивоварни Калифорнии (в основном из окрестностей Сан-Диего) стали экспериментировать с малоизвестными сортами ароматизированного хмеля. Чтобы подчеркнуть хмелевую составляющую, они выпускали свою продукцию под традиционным названием Indian Pale Ale. Ароматические свойства хмеля стали открытием для американской молодёжи. Популярность новых сортов способствовала бурному росту крафтового пивоварения в США.

Индийский пейл-эль в американском стиле, или американский пейл-эль (American Pale Ale; сокр. APA) отличают «фруктово-цитрусово-хвойные ноты», которые достигаются исключительно благодаря сочетанию нестандартных сортов хмеля, без каких-либо искусственных добавок. Каждая, даже крохотная пивоварня в Калифорнии предлагает фирменный сорт пейл-эля с уникальным ароматом. Чёткую границу между индийским и американским пейл-элем провести сложно:

Светлые солода дают хмелю проявиться во всей красе. APA и IPA — две стороны одной медали. APA акцентирует ароматическую сторону хмеля, IPA — вкусовую, то есть горечь. Два способа охмеления дают такую возможность: варка с хмелем даёт горечь, настаивание на сухом хмеле — ароматику.

Современные марки индийского (американского) пейл-эля «насыщены тонами хвои, цитруса, персика, ананаса, тропических фруктов и цедры». Последние сорта хмеля, выведенные в Новом свете, дают сильный аромат манго, дыни, грейпфрутов. Поклонников избыточного хмеля в пиве называют хопхедами (hopheads, «хмельные головы»). Ценители более традиционного пива относятся к этому поветрию иронически, заявляя, что «поклонение хмелевой горечи сравнимо разве что с фетишизацией гудрона».

Ссылки

• [www.furfur.me/furfur/culture/culture/171721-istoriya-ipa Что такое India Pale Ale и как он появился]
• [www.furfur.me/furfur/culture/culture/171911-post-pro-ipa-chast-vtoraya Современный India Pale Ale и его разновидности]

Отрывок, характеризующий Индийский пейл-эль

– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..