Ars subtilior
Поделись знанием:
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Ars subtilior (лат. «утончённое искусство», то есть особенно изысканная техника <композиции>) — период в западноевропейской музыке после смерти Машо и Ландини приблизительно до 20-х годов XV века. В историографии рассматривается как переходный период от средневековой музыки к ренессансной.
Содержание
Общая характеристика
Многоголосные сочинения Ars subtilior отличаются исключительной изысканностью нотации, ритма и гармонии и нередко рассматриваются как феномен музыкального маньеризма. Термин Ars subtilior для обозначения исторического периода, непосредственно примыкающего к периоду Ars nova, предложен в 1960 году Урсулой Гюнтер[1].
Творцы «утончённого» искусства трудились при королевских дворах в Париже при Карле V (1364-80) и Карле VI (1380—1422), на Пиренейском полуострове (в Арагоне и Кастилии), при дворе Януса на Кипре, в папской капелле Авиньона, в Италии. Большая их часть известна только по скудным атрибуциям нескольких пьес в нотных рукописях (в ряде случаев это даже не имена, а прозвища); никаких иных биографических фактов не сохранилось. Многие сочинения (в том числе весьма популярные в современных интерпретациях) безымянны.
Известные по имени композиторы Ars subtilior:
- Иоанн Чико́ния (Johannes Ciconia, ранние сочинения)
- Сола́ж (Solage)
- Жако́б де Сенле́ш (Jacob de Senleches[2])
- Матте́о Перуджийский (Matteo da Perugia)
- Антонелло из Казерты (Antonello dа Caserta)
- Филиппокт из Казерты (Philippoctus dа Caserta)
- Па́оло Флорентийский (Paolo da Firenze)
- Жан Вайя́н (Jean Vaillant)
- Жан Галио́ (Jean Galiot)
- Бод Кордье (Baude Cordier)
- Магистр Захария (Magister Zacharias, возможно он же — Захар Терамский)
- Гасье́н Рейно́ (Gacian Reyneau)
- Жан Кювейе́ (Johannes Cuvelier; ошибочно Кюнейе, Cunelier)
- Жан-Симон Аспруа́ (Johannes Simon Hasprois)
- Матье де Сен-Жан (Matheus de Sancto Johanne)
- Требо́р (Trebor, анаграмма имени «Роберт»)
- Грима́с (Grimace)
- Борле́ (Borlet)
- Жан Сусе́ (Johannes Susay)
- Жан Сезари́ (Johannes Cesaris, ранние сочинения)
- Жиль Велю́ (Giles Velut, предположительный автор большинства пьес кипрской / туринской рукописи)
Творчество
Сочинения Ars subtilior представляют собой по преимуществу светскую музыку в небольших по размеру стихотворных «твердых формах», которые были развиты во французской культуре Арс нова (баллада, рондо́, виреле). Реже встречается мотет, в том числе изоритмический. Из итальянского Треченто (особенно из каччи) сочинения Ars subtilior позаимствовали звукоизобразительность (главным образом, подражание пению птиц). Изысканная ритмика (смены мензуры, полиметрия, синкопы, гокет) и модально-хроматическая гармония представляют трудность для музыковедческих толкований (особенно с учётом неоднозначности их оригинальной нотации, чреватой ошибками расшифровки), а от современных исполнителей требуют исключительной ансамблевой дисциплины и точности вокального интонирования. Тематика большинства стихов — куртуазная лирика с традиционными эпитетами, метафорами и другими клише труверской поэзии. Ряд сочинений южнофранцузского происхождения посвящён экзотической теме курения (по-видимому, гашиша и опиума, завезённого крестоносцами с Востока, поскольку табак ещё не был известен). Из наиболее показательных:
- Adieu vous di (анонимная баллада)
- A l’arme a l’arme (виреле Гримаса)
- Fumeux fume (рондо Солажа)
- Hé tres doulz roussignol (виреле Борле)
- La harpe de melodie (виреле Сенлеша)
- Or sus vous dormés trop (анонимное виреле, с имитацией пения соловья и кукушки)
- Par maintes foys (виреле Жана Вайяна)
- Puisque je suis fumeux (баллада Аспруа)
- Are post libamina/Nunc surgunt (мотет Матье де Сен-Жана)
- A virtutis ignicio/Ergo beata/Benedicta (панизоритмический мотет Жана Сезари)
Рукописи Ars subtilior
- Кодекс из Шантийи́ (Musée Condé, 112 пьес, основной нотный источник)
- Кодекс из Ивре́и (Biblioteca Capitolare)
- Моденский кодекс (Biblioteca Estense e Universitaria)
- Кодекс Манчини (Лукка, Archivio di Stato, ms. 184)
- Рукопись из Апта (Bibliothèque municipale)
- Туринский кодекс (Biblioteca Nazionale Universitaria, J.II.9; кипрского происхождения; 102 баллады, 43 рондо, 21 виреле; все пьесы анонимны)
Сочинения в стиле Ars subtilior входят также в состав некоторых других рукописей более широкого стилистического охвата: в знаменитый лондонский [en.wikipedia.org/wiki/Old_Hall_Manuscript Old Hall Manuscript], в оксфордский манускрипт Бодлианской библиотеки GB-Ob Canonici misc.213, в Кодекс из Фаенцы (Biblioteca Communale, интабуляции музыки Ars nova для клавира) и др.
Напишите отзыв о статье "Ars subtilior"
Примечания
Издания музыки Ars subtilior
- Early fifteenth-century music, ed. G.Reaney // Corpus mensurabilis musicae 11 (1955)
- The Cypriot-French repertory of the manuscript Torino, Biblioteca Nazionale, J.II.9, ed. R.H. Hoppin // Corpus mensurabilis musicae 21 (1960-63)
- The motets of the manuscripts Chantilly, Musée condé, 564 (olim 1047) and Modena, Biblioteca Estense, a. M. 5, 24 (olim lat. 568). Corpus mensurabilis musicae 39 (1965) (мотеты из моденского кодекса и кодекса Шантийи)
- French Secular Music of the 14th Century, ed. W.Apel // Corpus Mensurabilis Musicae 53 (1970-72; в том числе кодекс Шантийи, кроме мотетов)
- French Secular Music: Manuscript Chantilly, Musée Condé 564, ed. G.K. Greene // Polyphonic Music of the Fourteenth Century, vls. 18-19 (Monaco, 1981-2) (весь кодекс Шантийи)
- The Lucca Codex: Codice Mancini <…> introductory study and facsimile edition. A cura di John Nádas e Agostino Ziino. Lucca, 1990
- Il codice J.II.9 (Torino, Biblioteca nazionale universitaria). Facsimile. A cura di K.Kugle, I.Data, A.Ziino. Lucca, 1999
Дискография
- [www.medieval.org/emfaq/composers/farsnova.html Раздел веб-сайта medieval.org]
- Комплект [www.medieval.org/emfaq/cds/acn382.htm Songs of the Chantilly Codex (Ferrara Ensemble)] содержит преимущественно репертуар периода Ars subtilior
Литература
- Apel W. Die Notation der polyphonen Musik. Leipzig, 1962 (много репринтов)
- Günther U. Das Ende der Ars Nova // Die Musikforschung 16 (1963), SS.105-120.
- Günther U. Zur Biographie einiger Komponisten der Ars Subtilior // Archiv für Musikwissenschaft XXI (1964), SS.172-99.
- Pirrotta N. Musica tra Medioevo e Rinascimento. Torino, 1984.
- Günther U. Die Ars subtilior // Hamburger Jahrbuch für Musikwissenschaft XI (1991), SS.277-88.
- Plumley Y.M. Style and structure in the late 14th-century chanson. Diss. University of Exeter, 1991.
- Plumley Y.M. Citation and allusion in the late ars nova. The case of Esperance and the En attendant songs // Early music history 18 (1999), pp. 287-363.
- Upton E.R. The Chantilly codex (F-CH 564): The Manuscript, Its Music, Its Scholarly Reception. Diss. Chapel Hill: University of North Carolina, 2001.
- Busse Berger A.M. The evolution of rhythmic notation // The Cambridge history of Western music theory. Cambridge, 2002, pp. 628-656.
- Plumley Y.M. An 'Episode in the South'? Ars Subtilior and the patronage of French Princes // Early Music History 22 (2003), pp. 103-68.
Отрывок, характеризующий Ars subtilior
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
