North American B-25 Mitchell

Поделись знанием:
(перенаправлено с «B-25 Mitchell»)
Перейти к: навигация, поиск
B-25 Mitchell
Норт Америкэн B-25 Митчелл, ВВС США
Тип средний бомбардировщик
Разработчик John Leland "Lee" Atwood
Производитель North American Aviation
Первый полёт 19 августа 1940 года
Начало эксплуатации 1941 год
Конец эксплуатации 1979 год (Индонезия)
Основные эксплуатанты ВВС США
Единиц произведено 9 984
 Изображения на Викискладе
North American B-25 MitchellNorth American B-25 Mitchell

Норт Америкэн B-25 Митчелл (англ. North American B-25 Mitchell) — американский и британский двухмоторный цельнометаллический пятиместный бомбардировщик среднего радиуса действия.





Общие сведения

Когда Военно-воздушное ведомство США выдвинуло условия конкурса на новый двухмоторный бомбардировщик, ответом компании North American Aviation стал проект под кодовым названием NA-40, который представлял собой двухмоторный самолёт с высоким расположением крыла, шасси с третьим колесом в носовой части фюзеляжа, и который был способен нести боевую бомбовую нагрузку в 544 кг. Защитное вооружение составляли пулемёты калибра 7,62 мм, расположенные в носовой и хвостовой частях, а также в специальных окнах по бортам самолёта.

Прототип был построен на фабрике в г.Инглвуд (Inglewood) и совершил свой первый полёт в январе 1939 года под управлением лётчика-испытателя Пола Бэлфора (en:Paul Balfour). Самолёт приводился в движение двумя двигателями Pratt & Whitney R-1830-S6C3-G мощностью 1100 л.с. каждый, которые однако, были вскоре заменены на два двигателя Wright CR-2600-A71 Cyclone, мощностью по 1300 л.с. Эта модель получила обозначение NA-40-2, и в марте была представлена комиссии ВВС США для летных испытаний. Этот самолёт потерпел крушение через две недели в результате ошибки пилота.

Представители ВВС были вполне довольны теми показателями, который потенциально могла показать новая машина, однако компанию попросили рассмотреть возможность доработки проекта до варианта среднего бомбардировщика, и North American приступила к этой работе и присвоила новому проекту обозначение NA-62. В сентябре 1939 года основные работы были закончены и в том же месяце самолёт был заказан к производству. Контракт был подписан на производство 184 машин под обозначением B-25. В конструкцию были по ходу внесены незначительные изменения, в частности кабина пилотов была переработана таким образом, что первый и второй пилот могли сидеть рядом друг с другом, а не располагаясь тандемом как в модели-прототипе, крылья были перемещены сверху в середину фюзеляжа и бомбовая нагрузка была несколько увеличена. На самолёт было решено поставить новые двигатели Wright R-2600-9 Cyclone и усилить оборонительное вооружение.

B-25 был назван в честь пропагандиста приоритетного развития Американских ВВС Уильяма «Билли» Митчелла (William «Billy» Mitchell), и первая серийная машина поднялась в воздух 19 августа 1940 года. Первые девять самолётов уже покинули ворота завода, когда была обнаружена конструктивная ошибка, приводившая к снижению устойчивости во время горизонтального полёта. В конструкцию крыла были внесены необходимые изменения и проблема была решена.

Варианты и применение

  • Через некоторое время ВВС США разместили заказ на две партии самолётов в 63 и 300 машин под обозначением B-25C. Самолёт имел автопилот в качестве штатного оборудования, двигатели Wright R-2600-13 и дополнительные бомбовые подвески под крыльями и фюзеляжем, которые позволяли нести восемь 113 килограммовых бомб и 907 килограммовую торпеду. Общая бомбовая нагрузка была доведена до 2359 кг. Ещё один заказ на B-25C поступил от ВВС Нидерландов, и составлял 162 машины. Эти самолёты предполагалось использовать для службы в Голландской Ост-Индии, однако поставка так и не была осуществлена, а самолёты были направлены в Великобританию и СССР. После этого последовало ещё два заказа на 150 самолётов — каждый для поставки в СССР, Китай и Великобританию.

  • Из серийных B-25C были выбраны два самолёта и с ними проводились эксперименты по испытанию противообледенительного оборудования. Эти машины известны под обозначениями XB-25E и XB-25F. На первом испытывалась система, использовавшая выхлопные газы, а на втором были применены электрические нагревательные элементы.
  • Следующая модификация B-25D мало чем отличалась от предыдущей и выпускалась на заводе в Канзас-Сити, который принадлежал правительству США, однако находился под управлением North American. Здесь были изготовлены сначала 1200 машин, а затем ещё одна партия из 1090 самолётов.
  • Специально для атак на японские корабли была разработана модель B-25G, на которую в носовой части устанавливали 75-мм пушку, в боевой комплект которой входил 21 снаряд весом 6,8 кг. Всего было построено около 400 машин этой версии. Они несли службу в составе Воздушных сил США на Тихом океане с февраля 1944 года.
  • Самой большой огневой мощью обладал B-25H, 1000 которых была построена на заводе в Инглвуде. 75-мм пушка была заменена на более лёгкую модель, но в дополнение к ней в носовой части были вмонтированы четыре 12,7-мм пулемёта, ещё две пушки установили в выступах с правой и левой сторон фюзеляжа чуть ниже кабины пилота. Турель, снабженная двумя пулемётами, была передвинута ближе к кабине, ещё по два пулемёта располагались по бортам машины и спаренный пулемет монтировался в хвостовой части. В дополнение к этому, B-25H был способен нести бомбовую нагрузку в 1361 кг бомб и торпед.
  • За ним последовал B-25J, рассчитанный на то же количество бомб. Этот самолёт имел полностью остеклённую носовую часть с установленным там бомбовым прицелом, что заставило уменьшить носовое вооружение. Однако более поздние экземпляры имели сплошную носовую часть, в которой устанавливались восемь 12,7-мм пулемётов, что довело общее количество стрелкового вооружения до 18 единиц. Кроме того, самолёт был способен нести восемь ракет на подкрыльных подвесках. ВВС США подписали контракт на 4805 машин в модификации B-25J, однако в связи с окончанием войны заказ на 415 последних машин отменили, а ещё 72 самолёта хотя и были построены, но так и не были поставлены ВВС США. Эта модель выпускалась на заводе в Канзас-Сити.
  • В качестве самолёта-разведчика использовалась модель под кодовым номером F-10, которая впервые была представлена в 1943 году. Для этой цели использовали 10 самолётов B-25D, убрав с них стрелковое вооружение, разместив дополнительные топливные баки в бомбовых отсеках и установив камеры в хвостовой и носовой частях фюзеляжа.
  • Шестьдесят самолётов, среди которых были B-25D, B-25G, B-25C и B-25J были в 1943-44 годах переделаны в тренировочные и учебные самолёты под обозначениями AT-25A, AT-25B, AT-25C и AT-25D. После окончания войны ещё более 600 самолётов последних моделей подверглись подобной переделке. В период между 1951 и 1954 годами две партии самолётов (117 и 40 машин) было переоборудовано в летающие классы, где происходила подготовка специалистов для управления радарами управления огня, Hughes E-1 и Hughes E-5 соответственно.
  • «Митчелл» поставлялся так же и для ВМС США. Первоначально предполагалось дать всей партии самолётов единое обозначение VMB-413, однако впоследствии службу несли машины известные под обозначениями PBJ-1C (50 единиц), PBJ-1D (152 единицы), PBJ-1G (1), PBJ-1H (248) и PBJ-1J, где последние буквы в обозначении соответствовали тем же буквам в обозначениях B-25.

B-25 Митчелл за пределами США

«Митчеллы» поставлялись по ленд-лизу в ВВС Великобритании и предназначались, прежде всего, для замены самолётов Дуглас Бостон (Douglas Boston) и Локхид B-34 Венче (Lockheed Venture). Их предполагалось использовать в основном для проведения дневных налётов. Первые 23 «Митчелла» B-25B были поставлены англичанам в мае и июне 1942. Поначалу самолёты были направлены в Нассау на Багамские острова, где была сформирована тренировочная эскадрилья, в которой проходили подготовку британские пилоты. Во второй половине 1942 года в Великобританию начали поступать B-25C, и подготовленные на Багамах команды стали возвращаться на родину и заступать на боевую службу. После того как были решены вопросы состыковки американских самолётов и британского вооружения, бомбардировочные эскадрильи приступили к выполнению боевых задач. Первый боевой вылет состоялся 22 января 1943 года, когда самолёты из 98-й и 180-й бомбардировочных эскадрилий Королевских ВВС нанесли удар по нефтехранилищу в Генте. Использование самолётов продолжалось с нарастающей интенсивностью в течение 1943 и 1944 годов, и особо заметную роль они сыграли при выполнении тактических задач союзников во время вторжения во Францию в июне 1944 года. По мере продвижения войск союзников вглубь континентальной Европы, эскадрильи, оснащенные «Митчеллами», были передислоцированы в Бельгию и Францию. На последнее боевое задание на европейском театре B-25 вылетели 2 мая 1945 года, когда 47 самолётов атаковали военные склады под Потсдамом. Всего в Великобританию было поставлено 886 самолётов, из них 23 — B-25B, 432 — B-25C, 113 — B-25D и 316 B-25J. После войны эти самолёты довольно быстро вышли в отставку, но известно, что три последних экземпляра (B-25G) несли службу в Метеорологическом Исследовательском Бюро в Фарнборо, как минимум до 1950 года.

Помимо английских лётчиков, под единым командованием Королевских ВВС были сформированы голландская, польская и французская эскадрильи. После окончания Второй мировой войны голландская и французская эскадрильи вернулись в свои страны и им было разрешено забрать свои боевые машины с собой.

Во время войны голландские лётчики проходили подготовку на B-25 в летной школе в штате Миссури. В Австралии в Канберре была сформирована 18-я эскадрилья, в основном укомплектованная голландскими лётчиками. Эта часть приняла активное участие в боевых действиях на Тихом океане. После окончания Второй мировой войны, эскадрилья была переведена на Яву и приняла участие в конфликте между Голландией и Индонезией. После прекращения огня, результатом чего стала ликвидация Голландских воздушных сил на Дальнем востоке, самолёты перешли в пользование правительства Индонезии и из них было сформировано первое бомбардировочное подразделение ВВС этой страны. 50 самолётов B-25D и B-26J было на вооружении Королевских ВВС Австралии в составе 2-й и 119-й Бомбардировочных эскадрилий.

B-25 «Митчелл» поставлялся в ВВС Китая, и после Китайской революции часть машин перешла к правительству КНР, а часть перелетела на Тайвань. В СССР по ленд-лизу было поставлено 807 самолётов различных модификаций (восемь из них были потеряны в результате авиакатастроф при перегоночных перелётах). В Южной Америке, «Митчеллы» состояли на вооружении армий Бразилии, Венесуэлы, Кубы, Перу, Колумбии, Чили, Мексики, Уругвая.

Небольшое количество самолётов было передано ВВС Великобритании в Канаду, часть из них после доработки и приведения их в соответствие со стандартом F-10, использовались в качестве разведывательных самолётов. Последние машины этой модификации были списаны в октябре 1948 года. Остальные несли службу в двух лёгких бомбардировочных эскадрильях вплоть до 1958 года. Несколько самолётов было переделано в ВИП-транспорты и их использование в таком виде завершилось в 1960 году.

Тактико-технические характеристики

Технические характеристики

  • Экипаж: 6 (два пилота, штурман, бортинженер, стрелок-радист, стрелок)
  • Длина: 16,1 м
  • Размах крыла: 20,6 м
  • Высота: 4,8 м
  • Площадь крыла: 57 м²
  • Масса пустого: 9580 кг
  • Масса снаряженного: 15200 кг
  • Максимальный взлетная масса : 19000 кг
  • Двигатель: 2× Wright R-2600 «Cyclone» по 1850 л.с. (1380 кВт) каждый

Лётные характеристики

Вооружение

  • Пулемёты: 12× .50 дюймовых (12.7 мм)
  • Бомбовая нагрузка: 2800 кг

В искусстве и массовой культуре

  • B-25 играет заметную роль в романе Лайла Гэвина «Сценарий схватки»
  • В-25 упоминается в романе Джозефа Хеллера «Уловка 22», а в экранизации романа были сняты 18 самолётов, на которые хватило денег в бюджете фильма (1(неисправный) сожгли при сцене аварии, а 17 взлетали в кадре).
  • Также бомбардировщик В-25 упоминается в фильме «Пёрл-Харбор» во второй половине фильма. Эскадрилья Дулиттла летит бомбить Токио, взлетая прямо с палубы авианосца.
  • В-25 можно увидеть в фильме «1941» Стивена Спилберга.
  • В-25 можно увидеть в фильме «Вечно молодой»
  • В-25 можно увидеть в фильме «Запрещённый приём»
  • В-25 можно увидеть в фильме «Тридцать секунд над Токио»
  • Самолет можно увидеть в игре ИЛ-2 Штурмовик в трёх модификациях и War Thunder в пяти модификациях (3 модификации B-25, 2 модификации PBJ-1). Бомбардировщик имеет отличное оборонительное вооружение, хорошую броню и большую бомбовую нагрузку.

Интересные факты

Причина падения этого бомбардировщика была проверена во 2 сезоне программы «Разрушители легенд» и миф получил оценку «опровергнуто».

См. также

Напишите отзыв о статье "North American B-25 Mitchell"

Литература

  • Николай Круглов Бомбардировщик B-25 "Митчел" (рус.) // Самолёты мира. — М., 1997. — № 3-4. — С. 42-46.
  • Дудаков А. В. Воспоминания о службе на B-25 "Митчел" (рус.) // Самолёты мира. — М., 1997. — № 3-4. — С. 47, 48.

Ссылки

  • [www.airpages.ru/cgi-bin/pg.pl?nav=us80&page=b25bp Боевое применение B-25 (airpages.ru)]

Отрывок, характеризующий North American B-25 Mitchell

«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.