60-фунтовая пушка

BL 60 Pounder Gun
60-фунтовая пушка при полном откате ствола. Бой на мысе Хеллес Дарданелльская операция, июнь 1915 г. Фотография Эрнста Брукса.
Тип:	Тяжелая полевая артиллерия
Страна:	Великобритания
История службы
Годы эксплуатации:	1905—1944
На вооружении:	Британская империя, США
Войны и конфликты:	Первая мировая война, Иностранная военная интервенция в России, Советско-польская война, Вторая мировая война
История производства
Конструктор:	Elswick Ordnance
Разработан:	1904
Всего выпущено:	1756 (Mk. I)
Варианты:	Mk. I, Mk. II
Характеристики
Длина ствола, мм:	Mk. I — 4039 Mk. II — 4674
Экипаж (расчёт), чел.:	10 человек
Снаряд:	27 кг (60 фунтов), позднее 25 кг (56 фунтов)
Калибр, мм:	5 дюймов (127 мм - номинально, фактически - 130 мм)
Затвор:	поршневой
Противооткатное устройство:	гидравлическо-пружинное постоянной длины отката, ход 55 дюймов (1397 мм) (Mk. I - III) гидропневматическое переменной длины отката, ход 54 дюйма (1372 мм) (Mk. IV)
Лафет:	Колёсный, хоботный
Угол возвышения:	-5° - 21.5° (Mk. I) -4° - 35° (Mk. II)
Угол поворота:	4° влево и вправо
Скорострельность, выстрелов/мин:	2
Начальная скорость снаряда, м/с	634 (Mk I) 649 (Mk II)
Максимальная дальность, м:	9420 (исходный 60-фунтовый снаряд с радиусом кривизны головной части 2 калибра, пушка Mk. I); 11200 (модифицированный снаряд с радиусом кривизны головной части 8 калибров, пушка Mk. I); 14200 (56-фунтовый снаряд Mk. 1D с радиусом кривизны головной части 10 калибров, пушка Mk. II)
Изображения на Викискладе?:	BL 60 Pounder Gun

60-фунтовая пушка60-фунтовая пушка

60-фунтовое казнозарядное орудие (Ordnance BL 60-pounder) — Британская тяжёлая полевая пушка калибром 5 дюймов (127 мм). Была разработана в 1903-05 гг. для обеспечения новых возможностей, которые частично были реализованы в переходной 4.7-дюймовой скорострельной пушке (120 мм) (QF 4.7 inch Gun). Использовалась во время Первой мировой войны на основных ТВД. После войны сохранялась на вооружении вооружённых сил Великобритании и стран Британского содружества (Commonwealth forces). Во время Второй мировой войны применялась артиллерийскими частями Великобритании и Южно-Африканского союза до 1942 г., когда ей на смену пришла 4.5-дюймовая (114,3 мм) казнозарядная средняя пушка (BL 4.5 inch Medium Gun).

60-фунтовая пушка обычно использовалась для контрбатарейного огня. Максимальная дальность составляла 10,300 ярдов (9,4 км). Пушка стреляла снарядами весом 60 фунтов (27,3 кг). Она весила 4,4 т и перевозилась упряжкой в 12 лошадей или тягачом. Последующие модификации привели к тому, что вес орудия увеличился до пяти тонн и перевозить его стало возможно только с помощью гусеничного артиллерийского тягача. Эта пушка была одним из двух орудий, устанавливавшихся в первое самоходное орудие, построенное во время Первой мировой войны — Gun Carrier Mark I (Пушечное самоходное шасси Mark I). 60-фунтовая пушка периода Первой мировой войны с хоботным лафетом была существенно легче чем орудия такого же калибра времен Второй мировой (например 122-мм пушка образца 1931/37 годов (А-19)), но по сравнению с ними имела существенно меньшую дальность стрельбы: 9-14 км вместо 18-21 км.

История

Разработка и применение

Эффективное использование бурами современных тяжёлых орудий во время Второй Англо-Бурской войны (1899–1902) стало откровением для европейских армий, включая британскую. Военные были впечатлены их мобильностью и дальностью стрельбы. Англичане использовали несколько тяжёлых орудий во время этой войны в особых ситуациях. После захвата Претории в 1900 г., лорд Робертс (Roberts), главнокомандующий английскими силами в Южной Африке (а также артиллерийский офицер), разработал требования к тяжёлому артиллерийскому орудию: дальность стрельбы 10 000 ярдов, вес в упряжке не более 4 тонн и как можно более крупный снаряд. В соответствии с данными требованиями Артиллерийский Комитет в Лондоне заказал экспериментальные орудия, три из которых были испытаны.

Тем не менее, в 1902 г. под председательством полковника Перротта (Colonel Perrott), командовавшего осадной артиллерией во время Англо-Бурской войны, был создан Комитет по тяжёлым батарейным орудиям (Heavy Battery Committee), состоявший из офицеров, имевших опыт боевого применения тяжёлой и осадной артиллерии в Южной Африке. В начале 1903 г. их первый доклад исключил из дальнейшего рассмотрения 4,7-дюймовую (120 мм) пушку, использовавшуюся в Южной Африке и 30-фунтовую пушку, использовавшуюся в Индии из-за их недостаточной огневой мощи. Из трёх представленных экспериментальных орудий комитет одобрил образец Армстронга, но забраковал все три варианта лафетов. Изыскивались новые решения, облегчавшие расчётам работу с орудием. Испытания в 1904 г. нового образца, предусматривавшего как конную, так и механизированную тягу, привели к дальнейшим изменениям, но в 1905 г. был принят проект 60-фунтового казнозарядного орудия, несмотря на то, что его вес был на полтонны превышен по сравнению с заданием.

К сожалению, в 1900 г. Военное министерство опубликовало план создания "Добровольческих позиционных батарей 4,7-дюймовых пушек" (‘Volunteer Position Batteries 4.7 inch guns’), превозносивший преимущества калибра 4,7 дюймов (обманчивость которых была уже осознана армией) и в 1902 и 1903 гг. парламент проголосовал за оснащение 60 добровольческих батарей 4,7-дюймовыми орудиями несмотря на то, что уже велась разработка 60-фунтовой пушки. У 4,7-дюймовой пушки было много слабых сторон, таких, например, как полевое оснащение, но она захватила воображение общественности. Тем не менее, в 1903 г. путём реогранизации трёх батарей осадной артиллерии и перевооружения их 4,7-дюймовыми пушками была сформирована тяжёлая бригада Королевской гарнизонной артиллерии (англ. Royal Garrison Artillery, RGA). В следующем году была сформирована вторая бригада из ещё трёх батарей RGA. Эти армейские бригады регулярного формирования были частью артиллерийского корпуса, хотя их оснащение было подходящим.

60-фунтовые пушки применялись на большинстве фронтов Первой мировой войны и вытеснили 4,7-дюймовые пушки. В начале войны они укомплектовывались 4 пушками, одна тяжёлая батарея RGA на каждую пехотную дивизию. В 1916 г. численность всех батарей на Западном фронте начали усиливать до 6 пушек. В то время тяжёлые батареи перестали быть подразделениями каждой пехотной дивизии и вошли в состав частей, в итоге получивших название Тяжёлых артиллерийских групп (Heavy Artillery Groups), которые состояли из нескольких батарей, вооружённых различными типами орудий. После Первой мировой войны они придавались бригадам, позднее - полкам.

Производство

До начала Первой мировой войны в 1914 г. было выпущено 41 орудие, 13 из них были направлены в Канаду и Индию. Основным поставщиком была фирма Армстронг, наряду с фирмой Виккерс и Артиллерийской фабрикой в Вулвиче (Ordnance Factory Woolwich), также производившими полные комплекты оборудования. Основная сборка, включая стволы, производилась многими компаниями. Общий объём выпуска во время войны составил 1773 пушки (т.е. ствола) и 1397 лафетов.

Описание

Основные особенности

60-фунтовка была тяжёлой полевой пушкой или «позиционным орудием» (англ. ‘gun of position’), спроектированным как для перевозки упряжкой лошадей, так и буксировки тягачом. Она имела скорострельный откат (англ. quick firing recoil), это означает, что при стрельбе лафет оставался неподвижным. Ствол представлял из себя трубу А (англ. A tube), скреплённую проволокой и заключённую в кожух; затвор − поршневой (англ. screw breach). Заряжание раздельное (то есть снаряд и снаряженный заряд заряжались по отдельности). Нижний станок лафета включал в себя коробчатый хобот (англ. box trail). Он был спроектирован так, чтобы обеспечивать размещение одного наводчика с левым расположением прицелов и органов управления как азимутальной, так и вертикальной наводки. Система откатника располагалась над стволом и использовала гидравлический буфер с «гидропружинным» накатником (англ. recuperator) для возврата ствола в положение для стрельбы. Несмотря на своё название «гидропружинная система» не использовала воды и представляла из себя заполненный маслом цилиндр над стволом, где движение поршня через масло превращало кинетическую энергию отдачи в тепло, тем самым уменьшая отдачу до приемлемого уровня, и двух цилиндров по сторонам амортизатора, в которых размещались пружины накатника. Компоновка противооткатного устройства над стволом делала его уязвимым для неприятельского огня и в дальнейшем вышла из употребления. Поскольку противоосколочный щит на орудии отсутствовал, чтобы хоть как-то защитить цилиндры накатника от поражения осколками их зачастую обматывали канатом.

Сначала 60-фунтовые пушки оснащались тангентными прицелами с качающейся мушкой (англ. rocking bar) и шкалой расстояний отградуированной до 10 400 ярдов и 22 градусов, целик имел поправочную шкалу. Перед Первой мировой войной пушки были оснащены колеблющимися (совершающими возвратно-поступательное движение) прицелами, использовавшими как старый телескопический прицел № 5 (с 12-кратным увеличением), так и «Качающимся прицелом казнозарядных 60-фунтовых пушек Mk I или II» (англ. Sight Oscillating BL 60 pr Mk I or II), который включал в себя орудийный квадрант и шкалу расстояний, а также поправочный барабан для телескопического прицела. Они были заменены креплением № 3 для панорамы Герца (англ. dial sight).

Пушка Mk I на лафете Mk I

Исходные орудие и лафет 1904 г. были спроектированы так, что ствол и противооткатный механизм в походном положении откатывались назад по лафету (т.е. кожух ствола откатывался к задней части хобота лафета). Так планировалось выравнивать весовую нагрузку между колёсными парами орудийного лафета и передка при буксировке орудия, минимизируя, таким образом, вес, приходящийся на каждое колесо. Изготовление такой люльки было достаточно сложным. Лафет Mk I имел обычные для полевой артиллерии деревянные спицованные колёса с железными шинами.

В феврале 1915, требования военного времени для производства и технического обслуживания привели к упрощению конструкции стволов, как например, на пушках Mk I* и Mk I**.

Пушка Mk I на лафете Mk II

Производство лафетов в годы войны было упрощено в модификации Mk II путём отказа от возможности отката подвижной части орудия в походное положение. Это сместило основной вес в походном положении с колёс передка на колёса лафета - наибольшая нагрузка приходилась на колёса орудийного лафета, а не передка и возросла на 1 тонну. Чтобы справиться с возросшим весом, деревянные колёса заменили на колёса от тягача диаметром 5 футов (1,5 м) и шириной 1 фут (0,3 м). Колёса от тягача ещё более увеличили буксируемый вес, что потребовало заменить конную тягу артиллерийскими тягачами Холта. В начале 1917 г. были приняты новые тормоза, люлька новой конструкции и градуировки прицелов.

Пушка Mk I на лафете Mk III

Возросший вес вместе с колёсами от тягача обусловили сложности с маневренностью в типичных условиях распутицы. В июне 1916 г. командующий британскими экспедиционными силами генерал Дуглас Хэйг (Douglas Haig) направил запрос о возвращении более лёгкого лафета Mk I. Это было невозможно, но откат подвижной части орудия в походное положение был заново введён в упрощённой форме путём отсоединения ствола от противооткатной системы и его фиксирования на лафете в крайней задней позиции отката. Это снизило вес на 9 британских центнеров (457 кг) Деревянные спицованные колёса вернули обратно. Получился лафет Mk III , или Mk II* для переделанных лафетов Mk II.

Пушка Mk II на лафете Mk IV.

Пушка Mark II, разработанная в 1918 г. имела более длинный ствол, новый хоботовый лафет, обеспечивавший возвышение ствола до угла 35° и механизм переменного отката, автоматически уменьшенавший длину отката с 54 до 24 дюймов (с 1372 до 610 мм) при увеличении угла возвышения, расположенный под стволом гидропневматический накатник, однотактный затвор системы Эсбёри (single-motion Asbury breech). Она поступила на вооружение слишком поздно для того, чтобы участвовать в Первой мировой войне и, фактически, была новым орудием. Эта пушка была одним из двух типов орудий, которые могли устанавливаться на Gun Carrier Mark I.

Межвоенный период

После Первой мировой войны были классификация различных типов тяжёлой артиллерии (включая осадную) была изменена на средние, тяжёлые и сверхтяжёлые орудия и данные термины стали использоваться как для описания типов орудий, так и для обозначений батарей и бригад. 60-фунтовая пушка была классифицирована как средняя. Это обозначение использовалось в различных документах во время Второй мировой войны, но не в официальных обозначениях батарей.

60-фунтовые орудия остались неизменными, за исключением модификаций лафетов для обеспечения использования механизации и новых прицелов. Сначала появился лафет Mk IVR с деревянными колёсами и монолитными резиновыми шинами, позднее - лафет Mk IVP с металлическими колёсами, пневматическими шинами и соответствующими тормозами. В Южной Африке был разработан новый лафет собственной конструкции на базе Mk 1, в нём использовалась двухколёсная тележка на колёсах с пневматическими шинами.

У прицелов изменился тип градуировки, сначала на основании №9 для панорамы Герца №7. У этого основания были шкала поправок дульной скорости (muzzle velocity corrector scale) и лимб углов возвышения (elevating arc), расположенные под креплением прицела; лимб оснащался набором шкал дальностей, в зависимости от типа применяемого боеприпаса. Позднее было выпущено основание №14, для прицела с градуировкой по схеме Проберта (Probert pattern calibrating sight), его шкала дальностей была двухсторонняя - для снаряда с радиусом кривизны головной части 8 калибров с полным зарядом (13 700 ярдов) и уменьшенным зарядом Mk IXC (8 300 ярдов) на одной стороне и для 56-фунтового снаряда (15 200 ярдов) на другой стороны.

В 1930-х гг. несколько лафетов переделали под установку новых 4,5-дюймовых (114 мм) казнозарядных орудий, в результате чего получилось 4,5-дюймовое казнозарядное орудие Mk 1 на лафетах Mark IV и IVP 60-фунтового казнозарядного орудия, которое стало вытеснять 60-фунтовую пушку.

Вторая мировая война

60-фунтовая пушка была снята с вооружения в 1941 г., но оставалась в качестве учебной до 1944 г. Её сменила казнозарядная 4,5-дюймовая (114 мм) пушка Mk 2 на лафете 4,5- и 5,5-дюймовых пушек.

Боевое применение

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны из 60-фунтовых пушек Mk I формировались «тяжёлые батареи» («Heavy Batteries»), действовавшие в составе Королевской гарнизонной артиллерии и применявшиеся главным образом для контрбатарейной борьбы (то есть для подавления и уничтожения артиллерии противника). На начало Первой мировой войны каждой пехотной дивизии Британских экспедиционных сил придавалась отдельная 4-орудийная батарея соответственно наличию орудий — первоначально их число ограничивалось 1-6 регулярными дивизиями, другие были укомплектованы устаревшими 4,7-дюймовыми скорострельными пушками. В начале 1915 г. батареи 60-фунтовых пушек передали из подчинения дивизий в армейское подчинение. По мере производства 60-фунтовых орудий 4,7-дюймовые пушки снимались с вооружения.

Полезно заметить, что такие авторы, как генерал Фэрндэйл (General Farndale), иногда относят 60-фунтовые орудия к «средним» пушкам, но во время Первой мировой войны они официально относились к тяжёлым пушкам.

С 30 июня 1916 г. Военное министерство приняло рекомендации генерал-майора Бёрча по увеличению численности тяжёлых батарей до 6 орудий, поскольку на Западном фронте требовалось больше орудий для лучшей концентрации огневой мощи, при одновременном уменьшении тылового управления большинства батарей. Батареи на других, второстепенных ТВД, по-видимому, сохранили в своём большинстве 4-орудийный штат.

Во время Первой мировой войны пушки Mk I могли стрелять только 60-фунтовыми (27,3 кг) снарядами с радиусом кривизны головной части 2 калибра на дальность 10 300 ярдов (9,4 км), и позднее более обтекаемыми снарядами с радиусом кривизны головной части 8 калибров на дальность 12 300 ярдов (11,2 км). При весе в 4,4 тонны, для перевозки 60-фунтовой пушки требовалась упряжка от 8 до 12 лошадей в зависимости от тяжести условий. Механическая тяга из тягачей Холта и позднейших грузовиков заменила лошадей к концу Первой мировой войны.

В конце войны на территории Великобритании не было ни одной батареи, 74 батареи использовались в Британских экспедиционных силах на Западном фронте, три в Италии, 11 в Македонии, семь в Палестине и четыре в Месопотамии. Кроме того, на Западном фронте действовали 2 канадских батареи, они были единственными не-британскими частями использовавшими 60-фунтовые пушки.

После Первой мировой войны

60-фунтовые орудия оставались на вооружении в межвоенный период и применялись во время интервенции в Советскую Россию (1919 г.) и боевых действий в Месопотамии (1920-21 гг.).

Вторая мировая война

Во время Второй мировой войны 60-фунтовые орудия состояли на вооружении полков средней артиллерии (medium regiments) Британских экспедиционных сил (БЭС) во Франции и в Северной Африке, артиллерии Южно-Африканского союза в Восточной Африке и австралийской батареи в Тобруке. Последний раз они участвовали в боях в Западной Пустыне. 19 орудий Британских экспедиционных сил были потеряны во Франции. Предполагается, что общее количество 60-фунтовых орудий на вооружении Великобритании в августе 1940 г. составляло 134 шт., по большей части переоборудованных и отремонтированных орудий.

На вооружении США

США приобрели несколько 60-фунтовых орудий, предположительно - для оценки, результаты которой были опубликованы в майском номере "Артиллерийского справочника" за 1920 г.:

"Соединённые Штаты приобрели в Великобритании несколько батарей 5-дюймовых 60-фунтовых пушек с необходимыми машинами сопровождения. Вся данная военная техника целиком и полностью разработана и изготовлена в Великобритании, образцы переданные Соединённым Штатам включают пушку Mark I, установленную на лафете Mark II; передок лафета Mark II, зарядный ящик Mark II и передок зарядного ящика Mark II."

— Артиллерийский справочник, Артиллерийский департамент США, Май 1920, с. 189

Оригинальный текст (англ.)  

"The United States procured a number of batteries of 5-inch 60 pounder guns with the necessary accompanying vehicles from Great Britain. The materiel is of British design and manufacture throughout, and the units ceded to the United States include the Gun, Mark I, mounted on a carriage, Mark II; the gun carriage limber, Mark II, the ammunition wagon, Mark II; and the ammunition wagon limber, Mark II".

— Handbook of Artillery, US Ordnance Dept, May 1920, page 189

В руководстве приводились фотографии, изображавшие пушку Mk I на лафете Mk II с колёсами от тягача, характерными для лафета Mk II, и схема, показывающая пушку в переднем походном положении (т.е. весом, приходящимся на лафет) соответствующему конструкции лафета Mk II.

Боеприпасы

В начале Первой мировой войны боеприпасы для 60-фунтовых орудий имели соотношение 70% шрапнельных снарядов и 30% снарядов повышенной мощности (HE). Радиус кривизны головной части стандартного снаряда был 2 калибра, но в 1917 г. был принят на вооружение снаряд с радиусом кривизны головной части 8 калибров.

Впоследствии, после Первой мировой войны был принят на вооружение 56-фунтовый снаряд с радиусом кривизны головной части 10 калибров и дальностью до 15 200 ярдов. Тем не менее, его боевой заряд составлял менее 2/3 зарядов различных 60-фунтовых боеприпасов, при этом сам снаряд был примерно на 3 дюйма (76 мм) короче.

Шрапнель также варьировалась по весу пуль - от 35 до 41 пули на фунт (11-13 г) и общего количества пуль в снаряде - от 616 (Mk ID) до 992 (Mk I) шт.

60-фунтовые орудия также использовали химические боеприпасы, за исключением дымовых и зажигательных.

Боеприпасы времён Первой мировой войны

Кордитный заряд	снаряд общего назначения Mk III снаряженный лиддитом	ударный взрыватель №17 D.A. для лиддитного снаряда	разрывной (HE) снаряд Mk V	взрыватель №101 для разрывного снаряда	шрапнельный снаряд Mk I	взрыватель №83 для шрапнельного снаряда	V.S. ударная трубка Mk VII

Галерея

Внешние медиафайлы
	[img.groundspeak.com/waymarking/d9444996-1be4-4032-ac20-813a2c764b26.JPG]
	[img.groundspeak.com/waymarking/large/305439e7-6332-45d5-a6cf-086c13d79cc7.JPG]
	[img.groundspeak.com/waymarking/large/3cabce84-5e65-4f84-8c46-278088015ae6.JPG]

• Loading60PdrGun.jpg

  Заряжание 60-фунтового орудия, Первая мировая война

• CanadianArtillerymen60pdrShellNovember1916.jpg

  Канадские артиллеристы пишут поздравление с Рождеством на снаряде
  60-фунтовой пушки, Сомма, Ноябрь 1916 г.

• British Gun Carrier Mark I - 60 pdr.jpg

  Первое серийное самоходное орудие — Gun Carrier Mark I

Сохранившиеся экземпляры

• В Имперском военном музее, Лондон, Великобритания
• [rcamuseum.com В центральном музее Королевского полка Канадской артиллерии, Шило Манитоба, Канада]
• Музей Войска Польского, Варшава, Польша
• Пушка Mk I в Террас Парке, Спрингфилд, Южная Дакота, США
• [www.waymarking.com/waymarks/WM6BGA_BL_60_Pounder_5_inch_Gun_Cairo_Illinois] Каир, Иллинойс, США

См. также

• Перечень полевых орудий
• Британский стандарт артиллерийских калибров по весу снаряда и калибру ствола с указанием соответствующих метрических калибров

Отрывок, характеризующий 60-фунтовая пушка

Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.