The Beach Boys

The Beach Boys
Слева по часовой стрелке: Карл Уилсон, Брайан Уилсон, Алан Джардин, Деннис Уилсон и Майк Лав
Основная информация
Жанр	Рок-н-ролл, сёрф-рок, барокко-поп, психоделический поп
Годы	1961 — наши дни
Страна	США США
Откуда	Хоторн (Калифорния)
Лейбл	Capitol, Reprise, CBS, Caribou, Brother
Состав	Майк Лав Брайан Уилсон Алан Джардин Дэвид Маркс Брюс Джонстон
Бывшие участники	Деннис Уилсон Карл Уилсон Рики Фатаар Блонди Чаплин
[www.TheBeachBoys.com/ beachboys.com]

The Beach Boys (МФА: /biːʧ bɔɪz/) — американская рок-группа. Основу ансамбля в годы творческой активности составляли братья Уилсоны — Брайан (бас-гитара, вокал), Деннис (ударные) и Карл (соло-гитара, вокал), их двоюродный брат Майк Лав (вокал) и их общий друг Алан Джардин (ритм-гитара, вокал); позже к группе присоединился Брюс Джонстон. На становление музыкального стиля группы повлияли ранний рок-н-ролл и вокальные группы 1950-х гг.

Успех группе принесли гармоничные песни в жанре сёрф-рока, описывающие море, солнечные пляжи и спортивные автомобили («Surfin’ U.S.A.», «Surfer Girl», «Little Deuce Coupe»); пик популярности The Beach Boys в Америке пришёлся на середину 1960-х годов, когда вышли такие хиты, как «Fun, Fun, Fun», «I Get Around», «Help Me, Rhonda», «California Girls», рассказывающие о жизни калифорнийской молодёжи.

В условиях «британского вторжения» лидер коллектива Брайан Уилсон стал менять звучание и тематику песен; кульминацией этого развития стал один из самых первых концептуальных альбомов — «Pet Sounds» (1966), имевший переломное значение в рок-музыке того времени. Следующий проект — альбом «Smile» (1967) — оказался незавершённым; единственная выпущенная песня с него — «Good Vibrations» (1966) стала одним из крупнейших хитов группы. Неудача со «Smile», отказ выступить на Монтерейском рок-фестивале (1967) и неуверенность в дальнейшем музыкальном направлении в итоге настроили негативно музыкальную прессу и стали причиной резкого падения популярности группы в США. Синглы и альбомы конца 1960-х — начала 1970-х гг. в большинстве своём терпели коммерческое фиаско. После того, как Брайан Уилсон стал отдаляться от дел группы после неудачи со «Smile», остальные члены ансамбля стали вникать в тонкости студийной работы; к началу 1970-х гг. лидером коллектива стал Карл Уилсон.

Широкая популярность в Америке вернулась к The Beach Boys после выхода сборника «Endless Summer» (1974), и группа обратилась к своим рок-н-ролльным корням, записав альбом «15 Big Ones» (1976). К концу 1970-х гг. популярность группы снова спала, и после альбома «Keepin’ the Summer Alive» (1980) The Beach Boys перестали регулярно записывать студийные альбомы. В 1983 году погиб Деннис Уилсон, а с середины 1980-х гг. Брайан Уилсон перестал принимать участие в деятельности группы, появляясь в студии и на концертах лишь в исключительных случаях. В 1988 году коллектив был принят в Зал славы рок-н-ролла; в том же году «Kokomo» стал четвёртым синглом группы, возглавившим американский хит-парад. В 1998 году от рака умер Карл Уилсон. Оставшиеся члены группы продолжают давать концерты — как под именем The Beach Boys, так и под другими названиями.

У The Beach Boys вышло 29 студийных альбомов, более 70 синглов (из них 36 входили в «Топ-40», а 4 заняли 1-е места). Всего же в мире продано более 65 миллионов альбомов группы. В 2001 году The Beach Boys получили награду «Грэмми» за жизненные достижения. 5 июня 2012 года вышел альбом «That’s Why God Made the Radio», который стал первой студийной работой группы за последние 16 лет. В том же году группа отметила своё пятидесятилетие концертами в рамках мирового турне с участием всех членов оригинальных составов группы, включая Брайана Уилсона.

История

Возникновение

Группа была основана в 1961 году в Хоторне (отдалённое предместье Лос-Анджелеса) тремя братьями Уилсонами: 19-летним Брайаном, 14-летним Карлом и 16-летним Деннисом; их 20-летним двоюродным братом Майком Лавом и школьным другом Брайана 20-летним Аланом Джардином. Отец Уилсонов Мюррей был джазовым музыкантом и профессиональным композитором, имевшим однако достаточно скромный успех. В семье им была установлена жёсткая дисциплина; сыновья наказывались за любую провинность (по утверждению Брайана, он потерял слух в правом ухе именно из-за отца). Под впечатлением от концерта вокальной группы The Four Freshmen в 1954 году Брайан разучил все их гармонии и затем вместе с родителями и своим братом Карлом часто их исполнял дома. Помимо них, будущие музыканты The Beach Boys увлекались рок-н-роллом (Элвис Пресли, Чак Берри), группами ду-вопа и др. В 1957 году Карл стал учиться играть на гитаре вместе со своим другом 9-летним Дэвидом Марксом (вошедшем позже в состав The Beach Boys). В 1959 году Брайан и Карл приняли участие в школьном концерте их двоюродного брата Майка Лава. В 1960 году Деннис стал брать уроки игры на барабанах в школе. К этому времени Брайан, Майк и Карл с друзьями стали эпизодически играть вместе на вечеринках — Брайан называл это предприятие Carl & The Passions, таким образом, стараясь больше увлечь Карла; позже, с присоединившимся товарищем Брайана по школе Аланом Джардином, они называли себя Kenny & The Kadets; репертуар состоял, в основном, из песен The Coasters и The Four Freshmen.

К середине 1961 года Деннис, Майк, и Алан уговорили Брайана более серьёзно взяться за музыку и создать полноценный ансамбль. Теперь они играли под названием The Pendletones, которое намекало на фирму Pendleton Woolen Mills, изготовлявшую шерстяные рубашки в клетку, модные в то время в среде сёрфингистов. В начале августа родители Уилсонов улетели в отпуск в Мексику, дав детям по сто долларов на еду. Эти деньги братья потратили на аренду музыкальных инструментов и все пять дней провели дома, репетируя. Результаты были записаны на плёнку, которую дали прослушать отцу по его возвращению. Впечатлённый, Уилсон-старший связался со своим издателем Хайтом Морганом, и тот пригласил The Pendletones на прослушивание. Кавер-версии хитов того времени его не впечатлили, и он спросил, есть ли у музыкантов собственные композиции. У них была лишь полузаконченная песня «Surfin’», которую музыканты обещали доделать. Тему сёрфинга группе задал Деннис, являвшийся большим любителем этого вида спорта (остальные музыканты хоть и пробовали кататься на волнах, но без особого успеха). К тому времени сёрфинг стал массовым развлечением в южной Калифорнии, и такие музыканты как Дик Дейл и The Del-Tones стали определять музыкальный стиль субкультуры сёрфингистов.

Первые записи (1961—1962)

3 октября 1961 года под руководством Мюррея Уилсона состоялась первая профессиональная запись группы в студии «World Pacific» в Лос-Анджелесе: Алан Джардин на контрабасе, Карл Уилсон — на гитаре, Брайан — на самодельном барабане (днище мусорного бака), Майк Лав исполнил ведущую вокальную партию. Денниса играть на ударных не пустил Уилсон-старший, считавший его слабым музыкантом. Итогом работы стал сингл «Surfin’» / «Luau», вышедший 8 декабря на небольшом лос-анджелесском лейбле Candix Records. Руководителям лейбла не нравилось название The Pendletones, и они самолично, без ведома музыкантов, поменяли их имя на The Beach Boys («пляжные ребята») на ярлыке пластинки. Сингл тут же был отправлен на три местные радиостанции, где его беспрерывно крутили каждый день. В результате «Surfin’» возглавил местные хит-парады, а к концу марта 1962 года достиг 75-го места в общенациональном хит-параде журнала «Биллборд». К концу 1961 года было продано около 40 000 экземпляров пластинки, однако сами музыканты получили с неё лишь 200 долларов каждый.

Дебютный концерт The Beach Boys состоялся 23 сентября 1961 года Ньюпорт-Биче в составе программы, которая включала Дика Дейла, The Surfaris, и The Challengers. После этого группа стала регулярно выступать по небольшим клубам, школам и отелям. В середине февраля 1962 года из группы ушёл ритм-гитарист Алан Джардин, разочарованный скромным доходом от сингла и репертуаром группы в целом. На его место в коллектив в апреле пришёл 13-летний Дэвид Маркс. До его прихода Брайан Уилсон, Карл, их мать Одри и Вэл Поллуто вместе с Джардином записали сингл «Barbie» / «What Is the Young Girl Made Of», который был выпущен 19 апреля под именем Kenny & The Kadets.

В мае 1962 года лейбл Candix Records закрылся, и Мюррей Уилсон стал искать новую фирму звукозаписи. Из крупных компаний лишь Capitol Records проявила интерес — в основном, благодаря менеджеру лейбла Нику Венету, который 19 мая уговорил своего начальника приобрести за 300 долларов плёнку с новыми записями группы. 4 июня Capitol выпустили сингл «409» / «Surfin’ Safari», а 16 июля с группой был подписан контракт (переписан 13 ноября того же года сроком на 7 лет). The Beach Boys приступили к работе над дебютным альбомом, записи которого проходили в течение августа. Формально Венет стал продюсером группы, однако Брайана Уилсона и Мюррея, контролировавшего процесс записи в студии, Венет как продюсер не устраивал. «Брайан делал всё, — вспоминал позже Дэвид Маркс, — играл, делал аранжировки… ему не нужна была ничья помощь», поэтому когда Уилсон-старший стал всё настойчивее также вмешиваться в аранжировки и настройки звука, это стало приводить Брайана Уилсона в раздражение.

Дебютный альбом The Beach Boys «Surfin’ Safari» вышел 1 октября 1962 года. Половина песен для него была написана в соавторстве с музыкантом Гэри Эшером (1938—1990), специализировавшимся на тематике сёрфинга и гоночных автомобилей. К тому времени песня «Surfin’ Safari» достигла 14-го места, став, таким образом, первым хитом группы. Альбом был менее успешен, заняв лишь 32-е место.

Пик популярности (1963—1965)

Январь и первую половину февраля 1963 года ансамбль провёл в студии, записывая второй альбом. Под конец работы, по требованию Брайана Уилсона, Ник Венет был отстранён от работы с The Beach Boys. «Surfin’ U.S.A.» — первый сингл с сессий, давший название всему альбому — вышел 4 марта и занял 3-е место, демонстрируя, таким образом, тот факт, что популярность The Beach Boys вышла за пределы круга сёрфингистов и достигла общенационального масштаба. Это же подтвердил и выпущенный 25 марта альбом Surfin’ U.S.A., который достиг 2-го места. Этот успех был вскоре омрачён судебным иском Чака Берри, мелодию песни «Sweet Little Sixteen» которого полностью заимствовал Брайан Уилсон для «Surfin’ U.S.A.»; стоит отметить, что техника игры Карла Уилсона того периода также была обязана гитаре Берри.

2 марта The Beach Boys впервые выступили по национальному телевидению в передаче «Шоу Стива Аллена», а 27 апреля группа отправилась в первое турне за пределами Калифорнии. Брайан Уилсон стал всё чаще пропускать выступления на сцене, предпочитая сочинять музыку дома и работать в студии. В таких случаях на концертах его партии исполнял Дэвид Маркс, а вскоре, в качестве дополнительной помощи, в группу был обратно приглашён Алан Джардин. Помимо работы со своей группой Уилсон также продюсировал и писал музыку для других исполнителей: The Honeys (участница которой — Мэрилин — стала его женой), The Survivors, The Castells, Jan & Dean (именно под влиянием The Beach Boys дуэт переключился на сёрф-рок; их хит № 1 «Surf City», вышедший в июне 1963 года, был также написан совместно с Уилсоном).

С записи сингла «Surfer Girl» / «Little Deuce Coupe» 12 июня 1963 года началась работа над третьим альбомом, по окончанию которой группа отправилась в гастроли по Америке; довольно быстро The Beach Boys стали отлаженной концертной машиной, и одни турне тут же сменялись другими ежегодно на протяжении последующих десятилетий. 30 августа Дэвид Маркс заявил о своём уходе: к тому времени раздражение между ним и Мюреем Уилсоном достигло апогея, к тому же, 15-летний Дэвид был уверен, что сможет продолжить успешную карьеру самостоятельно.

16 сентября 1963 года вышел третий альбом «Surfer Girl»: он стал первой долгоиграющей пластинкой The Beach Boys, на которой Брайан Уилсон указан в качестве продюсера. Альбом достиг 7-й позиции в хит-параде, а предваривший его одноимённый сингл занял 5-е место. К тому времени группой был уже записан четвёртый альбом — «Little Deuce Coupe», — с него Уилсон начал отход от темы сёрфинга, особое внимание теперь стало уделяться автомобильной тематике («Little Deuce Coup», «Car Crazy Cutie», «Cherry Cherry Coup»); многие из песен этого периода были написаны в соавторстве с поэтом-песенником Роджером Кристианом (1934—1991). В студии работа над новым материалом обычно начиналась с записи инструментальных дорожек, следом записывался вокальный аккомпанемент, затем песня дорабатывалась путём добавления партий электрооргана, гитары или вокала. Постепенно Уилсон, по совету Джана Берри из дуэта Jan & Dean, стал всё чаще привлекать сессионных музыкантов, таким образом, получая возможность безотлагательно записываться в студии в отсутствие группы. В свою очередь, это привело к более отшлифованному и богаче аранжированному звуку на пластинках The Beach Boys.

Альбом «Little Deuce Coupe» вышел 7 октября 1963 года и занял 4-е место. Алан Джардин стал полноправным членом группы, впервые приняв участие в записи альбома. Вышедший с альбома сингл «Be True to Your School» вышел 28 октября и достиг 6-го места. Автомобильную тему продолжил следующий альбом — «Shut Down Volume 2», — выпущенный 2 марта 1964 года. Он занял 13-е место, а сингл «Fun, Fun, Fun», выпущенный 3 февраля, достиг 5-й позиции. В перерыве между записями этого альбома — с 13 января по 1 февраля 1964 года — The Beach Boys гастролировали в Австралии и Новой Зеландии в рамках коллективного турне «Surfside 64», включавшего, помимо прочих, Роя Орбисона, дуэт Paul & Paula и группу The Surfaris.

В этот момент охватившая США битломания бросила серьёзный вызов популярности The Beach Boys, к тому времени ставшей крупнейшей группой страны. Члены ансамбля были под большим впечатлением от саунда The Beatles. «„I Want to Hold Your Hand“ совершенно потрясла меня, — вспоминал позже Брайан Уилсон. — Я знал, что как группа мы были достаточно хороши, но лишь по прибытию The Beatles я понял, что нужно двигаться дальше… В каком-то смысле The Beatles побили нас. Их песни были более самобытными». Композиции британского коллектива теперь возглавляли американский хит-парад, в то время как у самих The Beach Boys ещё не было своего хита номер один. Уилсон и Лав поставили себе задачу написать самый лучший, насколько можно, материал, чтобы продемонстрировать миру, что у The Beatles есть с кем соперничать. Было решено не ограничивать себя рамками сёрфинга и спортивных автомобилей и не записывать больше «проходной» материал.

Этот качественно новый подход проявился во время записи альбома «All Summer Long», начатой 2 апреля 1964 года. В тот же день Мюррей Уилсон был уволен с поста менеджера: его постоянное вмешательство в процесс создания музыки всё чаще вызывало раздражение у Брайана Уилсона и, наконец, достигло предела терпения. Работа над альбомом продолжалась до 19 мая. Усилия Брайана Уилсона оправдали себя: вышедший 11 мая сингл «I Get Around» занял 1-е место, став первой песней The Beach Boys, возглавившей американский хит-парад. Альбом вышел 13 июля и занял 4-е место. 27 сентября The Beach Boys исполнили две песни с альбома («I Get Around» и «Wendy») в популярной телепередаче «Шоу Эда Салливана».

С 18 по 30 июня 1964 года проходили записи рождественского альбома (вышел 9 ноября), после чего The Beach Boys отправились в масштабное турне «Summer Safari» по 36 городам США, длившееся до 8 августа. Записи с выступления 1 августа в Сакраменто стали основой для концертного альбома «Beach Boys Concert», вышедшего 19 октября. Альбом поровну сочетал собственные композиции группы с кавер-версиями и демонстрировал типичную концертную программу The Beach Boys середины 1960-х гг. (Брайан Уилсон, стремясь добиться совершенства, специально наложил на оригинальные записанные дорожки дополнительные партии гитар, баса и вокала). «Beach Boys Concert» занял 1-е место.

C августа 1964 по февраль 1965 группа работала, с перерывами на гастроли, над восьмым альбомом «The Beach Boys Today!». Все три вышедшие с него сингла пользовались значительным, но несколько меньшим успехом, чем предыдущие записи: «When I Grow Up (To Be a Man)» — 9 место (вып. 24 августа 1964), «Dance Dance Dance» — 8-е место (26 октября 1964), «Do You Wanna Dance?» (кавер-версия хита Бобби Фримана 1958 года) — 12-е место (15 февраля 1965). Сам альбом вышел 8 марта 1965 года и занял 4-е место.

С 1 по 18 ноября 1964 года прошло первое европейское турне; The Beach Boys выступили во Франции, Италии, ФРГ и Скандинавии. Большая часть поездки была проведена в Великобритании в выступлениях на телепередачах. На вопрос прессы о том, как группа относится к тому, что её считают родоначальниками сёрф-рока, Брайан Уилсон с раздражением ответил: «Мы не играем сёрф. Нам надоело, что на нас навешивают ярлык зачинателей сёрф-рока. Мы просто делаем музыку, которую понимают подростки, и к ней можно приложить любую тему. Тема сёрфинга уже исчерпала себя. С автомобилями также покончено. Да и с „хондами“ тоже. Мы просто будем отталкиваться от жизни социально активного тинейджера».

23 декабря 1964 года в самолёте, летевшем в Хьюстон, у Брайана Уилсона произошёл нервный срыв. Отыграв в тот день концерт, Уилсон вернулся в Лос-Анджелес; больше с группой он не выступал (лишь во второй половине 1970-х гг. Уилсон вернулся к регулярным гастролям в составе ансамбля, однако не надолго). Его место на сцене занял Глен Кемпбелл (род. 1936), участвовавший в этот период в записях группы в качестве сессионного гитариста. Однако весной 1965 года Кемпбелл был вынужден отказаться от выступлений с The Beach Boys из-за гастрольных обязательств с The Righteous Brothers. Вместо него Майк Лав в последнюю минуту пригласил Брюса Джонстона (род. 1944), сессионного музыканта и студийного менеджера Columbia Records, у которого к тому времени уже были собственные сольные записи и в составе дуэта Bruce & Terry. Первый концерт в составе The Beach Boys им был сыгран 9 апреля 1965 года. В отличие от Кемпбелла, Джонстон вскоре станет постоянным членом ансамбля.

12 мая 1965 года компания Paramount Pictures выпустила художественный фильм «Девочки на пляже» в котором принимала участие группа. В фильме они исполнили «Girls on the Beach», «Lonely Sea» и «Little Honda». С конца марта до начала июня 1965 года проходили записи девятого альбома «Summer Days (And Summer Nights!!)». Во время этих сессий Брайан Уилсон решил переписать песню «Help Me, Rhonda», уже вышедшую к тому моменту на альбоме «The Beach Boys Today!». Новая версия вышла на сингле 5 апреля и стала второй песней группы, занявшей 1-е место в США; 16 мая группа исполнила её во время своего второго телевыступления в «Шоу Эда Салливана». Альбом вышел 5 июля и занял 2-е место. Вышедший следом сингл «California Girls» занял 3-е место. Вступление к этой песне Уилсон считал своим наибольшим творческим достижением («я искал вступление, которые было бы совершенно отличным от песни в целом, но которое бы подводило к ней; песня стала большим хитом, но мне нравилось лишь это вступление»).

У Брайана Уилсона в это время начал созревать план качественно нового альбома; тогда же Capitol Records довели до сведения группы, что от них ожидают альбом к октябрю. В этой ситуации, понимая, что задуманные идеи уже невозможно воплотить за оставшееся время, Уилсон придумал идею записи альбома в духе вечеринки в режиме прямого эфира. Результатом стал альбом «Beach Boys’ Party!», выпущенный 8 ноября 1965 года: почти все песни, записанные за четыре дня в сентябре в упрощённых, акустических аранжировках, являлись кавер-версиями; среди них песни The Beatles, Фила Спектора, Боба Дилана и др. Альбом занял 6-е место в США, а в Великобритании — 3-е, впервые достигнув большего успеха в стране The Beatles, чем на родине музыкантов. Большой популярностью пользовался вышедший с альбома 20 декабря сингл «Barbara Ann» (в оригинале исполненный группой The Regents), занявший 2-е место. К этому времени Брайан Уилсон был всецело занят работой над совершенно другим материалом: ещё в середине октября в качестве пробы он записал несколько инструментальных композиций с оркестром из 43-х человек; теперь он намеревался использовать этот опыт для построения качественно новых композиций. Сингл «The Little Girl I Once Knew» (вып. 27 ноября) отразил искания музыканта в структуре и звуке. Однако он занял 20-е место, не в последнюю очередь, как пишет биограф Кит Бэдман, из-за убийственных для радиопроигрыша нескольких 3-секундных пауз в песне.

В декабре была завершена работа над народной песней «Sloop John B», инструментальная дорожка к которой была записана ещё в июле 1965 года. Композиция была выпущена на сингле 21 марта 1966 года и заняла 3-е место (2-е место в Великобритании). При подготовке выпуска следующего альбома «Pet Sounds» (1966), Capitol Records включили песню в состав пластинки к неудовольствию Уилсона: для него композиция выпадала из общего настроения остального альбомного материала.

«Pet Sounds» (1965—1966)

Вторую половину 1965 года Брайан Уилсон провёл дома, работая над концепцией нового альбома. По его требованию в столовой его виллы была построена громадная песочница, в которую был поставлен рояль. «Я хочу играть в песке. Я хочу чувствовать себя ребёнком, — говорил Уилсон. — Когда я пишу эти песни, я хочу ощущать то, что я пишу». В песочнице Уилсон также проводил деловые встречи. «Я просидел пять месяцев дома, планируя каждую ступень нашего следующего альбома, — вспоминал позже музыкант. — У меня был большой испанский стол, и я сидел час за часом за ним, придумывая мелодии в голове. Я принимал множество наркотиков, мутил с таблетками, и на какое-то время это всё порядочно засорило мне мозги. Я сделался более интроспективным».

Дополнительным стимулом к поиску нового звучания для Брайана Уилсона стал альбом The Beatles «Rubber Soul», вышедший в начале декабря 1965 года в США. «Этот альбом поразил меня, — позже вспоминал Уилсон, — так как он целиком состоял из первоклассного материала… Тут я понял, что музыкальная индустрия становится очень раскованной и изощрённой. Теперь можно было браться за новые вещи — струнные квартеты, цитры и инструменты из других культур. Я тогда же решил: вот, что нужно попробовать, чтобы от всего альбома исходило электричество, — я создам величайший альбом в истории рок-н-ролла!»

Для выполнения своих замыслов Уилсон пригласил британского поэта-песенника Тони Эшера (род. 1938). В течение двух месяцев ими был написан цикл песен к новому альбому. Каждый раз перед тем как приступить к работе над песней, Уилсон и Эшер подолгу обсуждали темы жизни и любви. Стоит отметить, что до того большинство композиций сочинялось Уилсоном в соавторстве с Майком Лавом (однако имя Лава не указывалось на пластинках вплоть до 1990-х гг., когда он отсудил у Уилсона права на авторство значительного количества ранних песен; всё это произошло из-за того, что Мюррей Уилсон — владелец музыкального издательства группы — решил указывать Брайана как единоличного автора песен).

Запись нового альбома, получившего название «Pet Sounds», началась 18 января 1966 года в студии Western Recorders; в это время ансамбль был на гастролях в Японии; вся инструментальная сторона работы выполнялась сессионными музыкантами, которые следовали чётким указаниям Уилсона. Несмотря на то, что песни записывались на многоканальной аппаратуре, Уилсон намеренно решил выпустить альбом в монофоническом звучании (стереоверсия была создана лишь в 1997 году). Приехавших с гастролей The Beach Boys Уилсон не сразу ознакомил с результатами своей деятельности, — лишь 9 февраля члены группы явились в студию на запись вокала для готовых дорожек. Новое звучание, структура и тексты песен привели музыкантов в недоумение. Особенно подозрительно отнёсся к новому материалу Майк Лав, прямо заявивший Уилсону: «Не мудри с нашей формулой». Уилсон в ответ на протесты со стороны группы заметил, что это лишь один альбом, и что можно будет потом записать ещё альбомы в более обычном стиле, но что ему важно доказать миру, что группа способна создавать хорошую музыку. Требования Уилсона к собственно вокальному аспекту новых песен казались членам группы слишком мудрёными. В итоге большинство вокальных партий альбома было исполнено самим Брайаном Уилсоном. Запись альбома была завершена 13 апреля 1966 года. Ранее, 7 марта, вышел первый сингл с альбома — «Caroline No»; он вышел под именем Брайана Уилсона, а не группы, и занял 32-е место к разочарованию лейбла и Уилсона.

«Pet Sounds» вышел 16 мая 1966 года. Для должной раскрутки альбома Брайан Уилсон пригласил на должность пресс-агента The Beach Boys ливерпульца Дерека Тейлора, до того работавшего с The Beatles. Тейлор провёл широкую кампанию в музыкальных кругах США и Великобритании; именно он первым стал популяризовать эпитет «гений» по отношению к Брайану Уилсону. Американские критики дали высокую оценку «Pet Sounds», однако среди любителей музыки ажиотажа по поводу альбома не наблюдалось: пластинка раскупалась плохо, юные поклонники ожидали обычный рок-н-ролльный альбом, а не богато раскрашенную симфонию о переживаниях взрослого человека. К июлю альбом добрался до 10-го места в хит-параде США и выше не поднимался, к разочарованию Уилсона, ожидавшего 1-е место. Как замечает биограф Кит Бэдман, у себя на родине The Beach Boys оказались на острие перелома музыкальных вкусов в поп-музыке; прочная прежде популярность группы среди американских подростков пошла к тому времени на убыль, одновременно тон стала задавать новая молодёжь, более продвинутая и модная, для которой The Beach Boys стали казаться чем-то допотопным. 18 июля вышел третий сингл «Wouldn’t It Be Nice» с «God Only Knows» на обратной стороне; он занял 8-е место. Ввиду крайне сдержанного успеха альбома Capitol Records тогда же выпустили сборник The Beach Boys, состоявший из пляжных хитов; он занял 8-е место и намного опередил по продажам «Pet Sounds». Многие видели в этом сборнике саботаж нового творчества группы со стороны Capitol.

Однако в Великобритании, где коллектив становился с каждым годом всё популярнее, пластинку встретили с гораздо большим интересом. Дереком Тейлором и Брюсом Джонстоном было организовано эксклюзивное публичное прослушивание альбома в одной из гостиниц Лондона 17 мая 1966 года; послушать пластинку пришли Джон Леннон и Пол Маккартни. «„Pet Sounds“ вытолкнули меня из моей стихии, — Маккартни сказал позже. — Мне настолько понравился этот альбом. Там была одна вещь, которая меня потрясла — это партии баса. Это, безусловно, совершенно классический альбом.» Под свежим впечатлением от прослушивания Ленноном и Маккартни была сочинена песня «Here, There and Everywhere»; позже концепция альбома оказала влияние на создание «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band». В Великобритании «Pet Sounds», вышедший в конце июня, занял 2-е место.

С момента выхода «Pet Sounds» неоднократно возглавлял списки лучших альбомов крупнейших музыкальных журналов («Роллинг Стоун», «Нью-Мюзикл-Экспресс», «Моджо» и др.); ему периодически посвящаются детальные критические разборы и трибьюты. В 1997 году вышел бокс-сет, состоящий из четырёх дисков, в который вошли две версии альбома (моно и стерео) и различные дубли.

«Good Vibrations» и «Smile» (1966—1967)

17 февраля 1966 года — во время записи альбома «Pet Sounds» — Брайан Уилсон начал работать над новой композицией — «Good Vibrations». По мере того, как Уилсон открывал новые технологии записи, потенциал песни всё более расширялся, и стало очевидно, что планировать её для «Pet Sounds» было уже поздно. При записи «Good Vibrations» Уилсон привлёк такие нехарактерные для рок-музыки инструменты как виолончель и терменвокс. Композиция представляет собой несколько музыкальных тем, созданных из маленьких разрозненных фрагментов записей, сделанных в четырёх разных студиях. Такой скрупулёзный и новаторский монтаж был беспрецедентным и послужил образцом для работы над песнями следующего альбома группы — «Smile», — который по замыслу Уилсона должен был превзойти «Pet Sounds». Работа над «Good Vibrations» растянулась до сентября 1966 года и в итоге обошлась студии в 50 000 долларов, что в то время было рекордом для записи одной песни. Сингл с песней вышел 10 октября 1966 года и стал третьим хитом группы, занявшем 1-е место в хит-параде США; кроме того, «Good Vibrations» стал первым синглом The Beach Boys, возглавившим хит-парад Великобритании. Эта композиция настроила музыкальную индустрию на появление нового шедевра от Брайана Уилсона, чему способствовал пиар-менеджер Дерек Тейлор, который создавал атмосферу таинственности вокруг фигуры Уилсона и его нового альбома). В конце 1966 — начале 1967 гг. о The Beach Boys стали писать как о самых главных конкурентах The Beatles; в частности, согласно ежегодному опросу британского журнала «Нью Мюзикл Экспресс», опубликованному 10 декабря 1966 года, The Beach Boys были признаны лучшей «вокальной группой мира» 1966 года, опередив The Beatles. В Америке в январе 1967 года «Good Vibrations» была номинирована на три награды «Грэмми».

Ключевым моментом к началу работы собственно над альбомом «Smile» послужила встреча Уилсона с поэтом и музыкантом Ван Дайком Парксом, состоявшаяся в конце зимы 1966 года. Сразу после завершения «Pet Sounds» в мае того же года Уилсон пригласил Паркса к участию в создании нового альбома. Записи в студии начались 3 августа 1966 года с песни «Wind Chimes», однако до конца сентября всё внимание Уилсона уделялось «Good Vibrations». Как и в «Pet Sounds», вся инструментальная часть композиций «Smile» выполнялась сессионными музыкантами, следовавшим указаниям Уилсона. Остальные участники The Beach Boys, проводя значительную часть времени на гастролях, приезжали в студию, лишь чтобы записать свои вокальные партии, дублируя более-менее готовые инструментальные дорожки. Майк Лав считал, что слова песен Паркса были слишком абстрактны и не имели никакого смысла. Лишь песня «Heroes and Villains» вселяла в группу уверенность, обещая стать новой «Good Vibrations», однако Брайан Уилсон, к раздражению коллектива и лейбла, никак не мог прийти к удовлетворительному для него варианту, каждый раз дополняя, убирая и изменяя элементы композиции, ставшей ключевой в программе «Smile». При этом, на процесс работы стало серьёзно отражаться резко увеличившееся употребление Уилсоном марихуаны, гашиша и ЛСД.

28 ноября 1966 года стал по мнению многих в окружении группы чёрным днём для альбома — моментом, когда стали очевидными признаки паранойи Брайана Уилсона, которые теперь тормозили работу над альбомом. В тот день в студии записывалась композиция «Fire» («Mrs O’Leary’s Cow») — один из элементов сюиты о четырёх стихиях; были также сделаны записи огня, а чтобы создать соответствующее настроение при записи Уилсон потребовал от музыкантов играть в пожарных касках. Спустя несколько дней в доме напротив студии случился пожар, здание выгорело дотла. Уилсон же решил, что это его песня каким-то образом повлияла на возникновение пожара, и что в этом инциденте было задействовано колдовство; в пожарной части он сверился со статистикой пожаров и когда увидел, что процент возгораний действительно был необычно высоким в то время, он прекратил всякую работу над этой композицией, веря в её мистическую связь с пожарами. В результате, всё более увеличающаяся творческая непредсказуемость и психическое состояние Уилсона, как и неприятие новой музыки членами группы и лейбла, в том числе, стали приводить к общему расшатыванию проекта. Позже Уилсон в интервью журналу «Роллинг Стоун» обрисовал картину того времени: «Я слишком увлекался наркотиками и стал создавать совершенно бредовые вещи. Слишком заумные для слушателей. Я стал слишком заумным, слишком претензиозным и стал делать вещи, которые в общем были далеки от духа The Beach Boys — это были вещи сугубо мои».

Из-за давления лейбла, требовавшего новый сингл от группы, Уилсон в конце декабря 1966 года прервал общую работу над альбомом и сосредоточился на песне «Heroes and Villains», задействовав такой же скрупулёзный метод монтажа как и в «Good Vibrations». «Heroes and Villains» была, наконец, закончена 2 марта 1967 года, после чего Уилсон обратился к более развёрнутой работе над песней «Vega-Tables». К этому времени стали разрастаться разногласия между Уилсоном и Ван Дайком Парксом по поводу текстов песен; кроме того, Паркса не удовлетворяло отсутствие прогресса в работе. В итоге 14 апреля он порвал отношения с Уилсоном и всем проектом «Smile».

При постоянном давлении Capitol Records (на которых 28 февраля The Beach Boys подали в суд за недоплату гонораров), раздражении остальных участников группы и уходе Паркса, Брайан Уилсон стал терять уверенность в альбоме. К тому времени, стало очевидно, что Уилсон не в состоянии закончить работу. В итоге 6 мая 1967 года Дерек Тейлор сделал заявление в британской прессе, что материал со «Smile» запечатан, и что альбома не будет, несмотря на то, что Брайан Уилсон на самом деле продолжал работать в студии вплоть до 18 мая. Лидер The Beach Boys погрузился в глубокую депрессию и отчуждённость, отдавая себе отчёт, что самый золотой момент группы, особенно на фоне выхода «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» The Beatles, им был упущен.

Падение популярности и новые поиски (1967—1970)

В это время у группы начались проблемы одна за другой. 26 апреля 1967 года перед самым концертом в Коммаке, шт. Нью-Йорк, Карл Уилсон был арестован за уклонение от призыва в армию. 1 мая он был освобождён под залог в 40 000 долларов; в это время группа уже гастролировала в Европе, и он был вынужден присоединиться к ансамблю позже; однако постоянные вопросы об армии на пресс-конференциях не способствовали снижению стресса. По приезде в Ирландию, музыканты обнаружили, что из-за отсутствия рабочих виз им нельзя будет выступать во Франции и Нидерландах. Гастроли по Ирландии и Великобритании сопровождались уничтожающими отзывами в музыкальной прессе. Репортёрам впервые бросился резкий контраст между совершенством аранжировок на пластинках группы и, по их мнению, примитивно-любительским исполнением на сцене (при этом стоит отметить, что британский профсоюз не разрешил использование американского камерного квартета, что ещё более обеднило звучание коллектива). «Мелоди Мейкер» отметил, что «The Beach Boys — это вокальная группа по большому счёту, однако то, как они играют, в конце концов, их погубит… Пришло время посвятить свою жизнь работе в студиях, а не концертным выступлениям». Приговор «Нью Мюзикл Экспресс» был ещё более бескомпромисным: «The Beach Boys кончены». При этом, британских критиков в недоумение привело и то, что новый сингл ансамбля «Then I Kissed Her», вышедший в Великобритании как раз накануне турне, был выпущен ещё в 1965 году. Таким образом, вкупе с объявлением о прекращении работы над «Smile», в музыкальных кругах стало превалировать мнение, что группа выдохлась. И вскоре этому было дано ещё более яркое подтверждение.

На 17 июня 1967 года было запланировано выступление The Beach Boys в рамках первого международного рок-фестиваля в Монтерее, шт. Калифорния. В программе были также заявлены The Who, The Byrds, The Jimi Hendrix Experience, The Grateful Dead и др. Однако группа в последний момент отказалась от участия в фестивале, несмотря на то, что Брайан Уилсон являлся членом оргкомитета этого благотворительного мероприятия. Официальной причиной были названы юридические проблемы с Capitol Records и перестановки в программе фестиваля, однако в музыкальном мире было другое мнение. Джон Филлипс из группы The Mamas & the Papas, принявшей участие в фестивале, в интервью «LA Times» отметил, что «Брайан опасался, что хиппи из Сан-Франциско посчитают The Beach Boys старомодными и освистают группу». Уилсон сам отдавал отчёт, что The Beach Boys должны показать себя с наиболее прогрессивной стороны, но последний альбом группы вышел более года назад, а разрекламированный новаторский «Smile» был объявлен несуществующим; играть же сёрф-рок на фоне остальных коллективов ему казалось неуместным. Для музыкальных журналистов отсутствие группы в Монтерее стало подтверждением бытовавшего мнения, что The Beach Boys более не модны; пресса отвернулась от коллектива, одновременно началось беспрецедентное падение популярности The Beach Boys в США.

После того, как тема со «Smile» была закрыта, в начале лета 1967 года встал вопрос, что делать дальше, так как контрактные обязательства Capitol Records требовали от группы новый материал. Было решено записать новый альбом, опираясь на песни «Smile». Однако в отличие от предыдущих сессий, было решено не тратить много времени в студии и упростить аранжировки. Записи проходили в доме Брайна Уилсона; для этого там специально была оборудована звукозаписывающая студия. Сам Уилсон хоть и участвовал в записи альбома, но проявлял мало интереса к собственно процессу студийной работы, будучи глубоко подавленным судьбой «Smile». В результате, остальные участники группы стали более активно включаться в тонкости студийной работы. Итогом стал альбом «Smiley Smile», вышедший 18 сентября 1967 года. В него вошли четыре заново записанные песни из проекта «Smile». Из оригинальных записей со «Smile» в альбом вошла лишь «Good Vibrations», несмотря на то, что Брайан Уилсон принципиально не хотел её включать (лейбл же пытался таким образом раскрутить альбом). «Smiley Smile» занял 41-е место и вызвал шок у критиков, ожидавших с нетерпением в своё время «Smile» и ещё год назад провозгласивших Уилсона гением; репутация группы была серьёзно и надолго подорвана. На фоне психоделического рока, последних работ The Beatles, The Who и других, The Beach Boys были вконец списаны музыкальной индустрией как группа вчерашнего дня.

Спустя три месяца вышел новый альбом — «Wild Honey», — в котором Уилсон сместил акцент звучания в сторону нехарактерного для группы ритм-н-блюза (неслучайно поэтому в пластинку включена кавер-версия последнего в то время хита Стиви Уандера «I Was Made to Love Her»). Пластинка заняла 24-е место, а второй альбомный сингл «Darlin’» — 19-е место. В целом, «примитивный» стиль, взятый на вооружение группой, шёл вразрез с новыми веяниями в рок-музыке, и критики прохладно встретили альбом. Стоит отметить, что «Wild Honey» стал первым альбомом The Beach Boys, на котором в качестве продюсера была указана вся группа, а не Брайан Уилсон.

Эстетику «Wild Honey» продолжил следующий альбом — «Friends», вышедший 24 июня 1968 года и ставший самой провальной пластинкой группы к тому времени — альбом занял 126-е место в США. В Великобритании же, где The Beach Boys продолжали пользоваться спросом, «Friends» достиг 13-го места. В создание материала каждый из членов группы внёс свой вклад: помимо песен Брайана Уилсона и Майка Лава, теперь появились композиции, написанные Деннисом Уилсоном и Аланом Джардином. Первая половина сессий «Friends» — в марте 1968 — проходила без Лава, который в это время жил в Индии в центре трансцендентной медитации Махариши Махеш Йоги. Учение Махариши оказало настолько глубокое воздействие на Лава, что по возвращении он предложил The Beach Boys пригласить индийского гуру на гастроли вместе с группой. Однако турне с Махариши, организованное после записи альбома, оказалось провальным: The Beach Boys зачастую собирали лишь четверть аудиторий; лекции Махариши, предварявшие выход музыкантов на сцену, были встречены негативно; в прессе продолжали публиковаться уничтожающие отзывы о группе. В довершение всего, после семи концертов Махариши отказался далее участвовать в турне; в результате, все последующие концерты пришлось отменить. Тем не менее, Майк Лав (как и Алан Джардин) на многие годы остался приверженцем учения Махариши, и пути членов The Beach Boys и индийского гуру не раз будут пересекаться.

В этот период Деннис Уилсон через уличных девушек познакомился с эксцентричным музыкантом Чарльзом Мэнсоном. Спустя некоторое время Мэнсон и его «семья» въехали в особняк Уилсона. Вскоре Мэнсон записал свой альбом в студии Брайана Уилсона, — он надеялся, что Брайан поможет ему со связями в музыкальных кругах. В сотрудничестве с Деннисом была написана песня «Never Learn Not To Love», которая была записана The Beach Boys и включена в следующий альбом «20/20». Однако нередкие угрозы Мэнсона, бесцеремонность его окружения и большие расходы на их содержание вынудили Денниса Уилсона в августе переехать в другой город. Через год Мэнсон был осуждён как организатор массовых убийств в Голливуде.

Всё лето и осень проходили записи альбома «20/20» — 20-й долгоиграющей пластинки в дискографии ансамбля. «20/20» вышел 10 февраля 1969 года и занял 68-е место. Из альбомных синглов только «Do It Again» (июль 1968) и «I Can Hear Music» (март 1969) пользовались относительным успехом. После выхода «20/20» The Beach Boys по предложению Джардина перезаписали включённую в альбом кавер-версию Ледбелли «Cotton Fields». Выйдя в апреле 1970 года на сингле, «Cotton Fields» пользовалась большой популярностью за рубежом (Великобритания, Австралия, Норвегия, Швеция и др.), однако в США сингл даже не попал в «горячую сотню» журнала «Биллборд».

С 30 мая по 30 июня 1969 года прошли гастроли по Европе (Великобритания, Нидерланды, Франция, Венгрия, ФРГ, ЧССР, Финляндия, Бельгия). В Чехословакии, помимо концертов в Праге и Брно, The Beach Boys выступили на Братиславском песенном фестивале, который транслировался через Евровидение. В это время контракт The Beach Boys с Capitol Records подходил к концу. Группа была рада избавится от опеки лейбла, который — по мнению Майка Лава — провалил раскрутку нового имиджа и музыки The Beach Boys после «Pet Sounds»: «В ’68 или ’69, они продолжали рекламировать нас как сёрф-группу номер один. Вот как это соотносилось с эпохой после „Good Vibrations“… Вьетнама и всего прочего?» При постоянных неудачах коллектива лейбл и сам не был заинтересован в продолжении сотрудничества. После выхода «20/20», группа была должна Capitol Records ещё один альбом, однако записи нового альбома было решено передать другой компании звукозаписи, — 18 ноября 1969 года The Beach Boys заключили контракт с Reprise Records (подразделение Warner Bros. Records) после того, как, к удивлению группы, их отвергли такие компании как CBS, MGM, Polydor и Deutsche Grammophon. По условиям контракта Брайан Уилсон был обязан принимать участие в записях альбомов. Reprise Records было отведено место дистрибьюторов и промоутеров, в то время как права на музыкальный материал отныне принадлежали Brother Records — лейблу, основанными членами The Beach Boys ещё в 1967 году. Чтобы окончательно выполнить свои контрактные обязательства перед Capitol Records, The Beach Boys согласились на выход концертного альбома «Live in London»; пластинка вышла в мае 1970 года только в Великобритании, так как по мнению лейбла в США у группы шансов на успех больше не было. Первым альбомом для Reprise Records стал «Sunflower», вышедший 31 августа 1970 года и полностью провалившийся (151-е место), несмотря на положительные рецензии в прессе. Из 4 синглов только первый — «Add Some Music to Your Day» (февраль 1970) — попал в хит-парад, дойдя до 64-го места.

Смена имиджа (1970—1973)

Члены группы были в замешательстве относительно провала «Sunflower» и своего дальнейшего пути. Несмотря на позитивный настрой их менеджера Фреда Вейла, «в себя, — по его словам, — The Beach Boys уже не верили». Именно в этот момент в круге коллектива появился диск-жокей Джек Рили, у которого было чёткое видение нового имиджа группы. Его идеи увлекли группу, и в скором времени Рили стал новым менеджером ансамбля. Рили считал, что наследие подросткового сёрф-рока вкупе со слабыми новыми альбомами портило имидж The Beach Boys в эпоху социальных перемен. Первым делом, он запретил рубашки в полоску и единообразные костюмы, неуместные, по его мнению, в новом десятилетии; затем он объявил, что лидером ансамбля должен стать Карл Уилсон; главным же условием перемен Рили объявил написание социально-ориентированных композиций, вместо обычных любовных поп-песен. Новый менеджер также решил изменить формат концертной деятетельности.

Результатами нового курса Рили стали нехарактерные ранее благотворительные концерты, выступление на первомайской демонстрации в Вашингтоне в 1971 году и семнадцатый альбом «Surf’s Up», вышедший 30 августа 1971 года. Каждый из членов группы принял участие в написании песен альбома. Под давлением Рили Брайан Уилсон согласился доработать песню «Surf’s Up», написанную во время сессий к «Smile» в 1966 году. Сам Рили стал соавтором четырёх песен. Под конец работы над альбомом, в июне 1971 года, Деннис Уилсон случайно разбил себе руку о стекло, в результате чего он не смог играть на барабанах до конца 1974 года. «Surf’s Up» занял 29-е место и был положительно встречен критикой, однако ни один из синглов с него не вошёл в хит-парад.

В феврале 1972 года по предложению Карла Уилсона в состав группы вошли два дополнительных члена: барабанщик Рики Фатаар (род. 1952) и гитарист Блонди Чаплин (род. 1951) — оба из южноафриканской группы The Flame, которая годом ранее играла на разогреве у The Beach Boys. Деннис Уилсон теперь на концертах лишь пел. Через два месяца, 10 апреля The Beach Boys покинул Брюс Джонстон. Следом, 15 мая, вышел альбом «Carl and the Passions — „So Tough“», вяло встреченный критикой и занявший 50-е место. К тому времени шли приготовления к записи нового альбома, которая должна была состояться в Нидерландах. Ради этого в деревне Баамбрюгге была специально собрана новая студия из присланных из США материалов. Идея записываться в Нидерландах пришла Рили во время гастролей группы в этой стране в марте того же года. Записи проходили с 3 июня по 2 августа. Выпущенный 8 января 1973 года альбом, названный «Holland» был благосклонно встречен критикой и занял 36-е место (20-е место в Великобритании), однако ни одного хита группе он не принёс.

4 июня 1973 года умер отец Уилсонов Мюррей, что сильно подействовало на Брайана Уилсона: он погрузился в глубочайшую депрессию и на протяжении последующих двух с половиной лет почти не выходил из своей спальни. Деннис Уилсон также отдалился от своих коллег, затягиваясь, как и его брат, во всё более большую зависимость от алкоголя и наркотиков. The Beach Boys продолжали активно гастролировать по Америке и за рубежом, но к регулярной работе в студии не возвращались более трёх лет. В виду бесперспективности появления нового материала, были выпущен двойной концертный альбом «The Beach Boys in Concert»; он пользовался успехом в отличие от студийных работ последних шести лет, заняв 25-е место. В октябре 1973 года Джек Рили был уволен группой с должности менеджера: теперь им стал брат Майка Лава Стив. С самого начала между ним и Блонди Чаплином возникли трения, которые достигли своей кульминации на концерте в Медисон-сквер-гарден в Нью-Йорке 19 декабря 1973 года. После того, как Стив Лав в результате спора ударил Чаплина, тот навсегда покинул группу.

Возврат к истокам (1974—1983)

24 июня 1974 года Capitol Records выпустили двойной сборник ранних хитов «Endless Summer», который неожиданно занял 1-место и оставался в американском хит-параде в течение 155 недель. Именно эта пластинка вернула внимание широких масс к музыке The Beach Boys. Последовали переиздания старых альбомов и синглов, интервью, выступления на телевидении. В условиях вернувшейся популярности концерты группы теперь стали также пользоваться большим спросом, особенно среди молодой публики. C 9 по 31 июля по Америке прошли гастроли вместе с группой Crosby, Stills, Nash & Young. Через год — с 2 мая по 6 июля 1975 года — The Beach Boys повторили этот опыт — на этот раз с группой Chicago, чей менеджер Джеймс Гершио с начала 1974 годы выполнял обязанности второго менеджера The Beach Boys. В конце 1974 года Рики Фатаар заявил о своём уходе; место за барабанами вновь занял Деннис Уилсон. 23 декабря 1974 года был выпущен рождественский сингл «Child of Winter»; однако из-за позднего выхода — за два дня до праздника, — он прошёл совершенно незамеченным.

В 1975 году The Beach Boys продолжили пожинать плоды популярности. Capitol выпустили ещё один сборник — «Spirit of America», который занял 8-е место. 21 июня 1975 года группа выступила в рамках поп-фестиваля на лондонском стадионе «Уэмбли», хедлайнером которого был Элтон Джон; выступление вызвало восторженные отзывы в британской прессе. В сентябре 1975 года по предложению своей жены Брайан Уилсон обратился к услугам психотерапевта Юджина Лэнди. Спорные методы Лэнди вывели Уилсона из затворничества, оздоровили его диету и общее психическое состояние. В итоге, Уилсон согласился принять полноценное участие в записи нового альбома The Beach Boys. Неожиданная востребованность среди ностальгически настроенной публики, равно как и истощение видения дальнейшего направления, заставили группу пересмотреть свои музыкальные принципы и вернуться к простому рок-н-ролльному формату. Было решено записать альбом, состоящий наполовину из кавер-версий хитов 50-60-х гг., и наполовину из нового материал. Записи под руководством Брайана Уилсона проходили с 30 января по 15 мая 1976 года. Уилсон настаивал на упрощённых методах работы в студии, предпочитая минимальное количество дублей. Остальные члены группы, не будучи уверенными в полной дееспособности Уилсона, вынуждены были по ночам в студии дописывать вокальный аккомпанемент в отсутствие своего продюсера. Карл и Деннис Уилсоны откровенно выступали против идеи выпуска альбома кавер-версий, считая такой шаг регрессом, который нанесёт урон авторитету группы, сформированному в начале 1970-х гг. Альбом «15 Big Ones» вышел 5 июля 1976 года и занял 8-е место; ему предшествовал хит-сингл «Rock and Roll Music» (5-е место). Выйдя на фоне развернувшейся в музыкальных СМИ кампании под лозунгом «Брайан вернулся», альбом вызвал смешанную реакцию среди критиков и поклонников группы.

Следующий альбом Брайан Уилсон решил записать исключительно из своих песен; кроме того, им самолично были записаны большинство инструментов и вокальных партий, благодаря чему новый альбом, — «The Beach Boys Love You» — вышедший 11 апреля 1977 года, можно отчасти рассматривать как сольную пластинку Брайана Уилсона. Warner Brothers, кому принадлежал Reprise Records, были мало заинтересованы в раскрутке альбома, так как группа уже вела переговоры с другим лейблом; к тому же участившиеся трения в группе способствовали утверждению в компании мнения, что альбом станет последней работой в карьере The Beach Boys. В результате альбом достиг лишь 53-го места, а единственный альбомный сингл — «Honkin' Down the Highway» — вообще не вошёл в хит-парад.

Схожие условия обставляли создание «M.I.U. Album», записанного в Международном университете Махариши в городе Ферфилд, шт. Айова, с осени 1977 по весну 1978 года. К тому времени психическое состоание Брайана Уилсона ухудшилось, и продюсерами альбома выступили гитарист группы Алан Джардин и композитор Рон Альтбах. Критики холодно встретили альбом, считая музыку и тематику песен вымученной. Том Карсон писал в журнале «Роллинг Стоун»: «На протяжении всего альбома вялая игра и пение обладают оттенком некой меланхолии, словно The Beach Boys и сами понимают, что они выросли из такого рода подростковой фантазии, но не знают, куда им ещё идти». Альбом также ожидал провал с коммерческой точки зрения, дойдя лишь до 151-го места в хит-параде (единственный сингл — «Peggy Sue» — занял 59-е место). Этим альбомом The Beach Boys выполнили свои контрактные обязательства перед Warner Brothers; новым лейблом-дистрибьютором группы стал Caribou Records (филиал CBS Records).

Брайан Уилсон был не в состоянии участвовать в новых записях, поэтому в июле 1978 года — перед началом работы над следующим альбомом — в группу был обратно приглашён Брюс Джонстон, ушедший в 1972 году. Записанный под его руководством «L.A. (Light Album)» не улучшил общую ситуацию: выйдя 19 марта 1979 года пластинка заняла 100-е место, несмотря на то, что интерес к выходу альбома был подогрет информацией о том, что на нём будет первый ремикс The Beach Boys в стиле диско — «Here Comes the Night» (в оригинале песня вышла в 1967 году на альбоме «Wild Honey»; новая версия вышла на сингле 19 февраля 1979 года и заняла 40-е место). Холодно отзывались об альбоме и критики, считавшие, что художественный рост группы закончился на альбоме «Holland» (1973). Дейв Марш в своей рецензии писал в журнале «Роллинг Стоун», что «пластинка не просто ужасна, она — неуместна». Сингл «Lady Lynda», написанный Аланом Джардином по мотивам хорала Иоганна Себастьяна Баха, стал хитом в Великобритании (6-е место), однако в США он прошёл абсолютно незамеченным. В августе 1979 года группа отправилась на гастроли по Японии.

Джонстон также продюсировал следующий, двадцатьчетвёртый студийный альбом «Keepin’ the Summer Alive» (вышел 24 марта 1980 года). Несмотря на то, что он оказался немного более успешным, нежели «L.A. (Light Album)» (75-е место), восприятие критики не изменилось. Уильям Рульманн в обзоре альбома на AllMusic.com назвает его «недостойным моментом» в творчестве коллектива, отметив, что Джонстон создал «альбом, имитирующий стиль The Beach Boys при участии самой же группы и ещё 22 сессионных музыкантов».

«Keepin’ the Summer Alive» стал последным «регулярным» студийным альбомом The Beach Boys: с этого момента группа записывает и выпускает новый материал лишь эпизодически. К тому времени в группе накопилось множество проблем личного и профессионального характера. Через год после выхода альбома Карл Уилсон вышел из состава The Beach Boys, считая, что превращение The Beach Boys в ностальгическую концертную машину вкупе с неубедительным новым стилем остановило дальнейшее творческое развитие; им были выпущены два сольных альбома, после чего в мае 1982 года он вернулся в состав коллектива. Майк Лав также выпустил сольные работы, одновремено гастролируя со своей собственной группой. Деннис Уилсон также теперь редко участвовал в работе The Beach Boys. В конце 1981 года прошли гастроли по ЮАР.

На 4 июля 1983 года было запланировано выступление на концерте, организованному по случаю Дня независимости на Национальной аллее в Вашингтоне (с 1980 года группа ежегодно принимала в нём участие), однако из-за распоряжения министра внутренних дел Джеймса Уотта, The Beach Boys было отказано в участии. Это вызвало общественный скандал; в итоге, вице-президент Джордж Буш позже пригласил группу в Белый Дом. 28 декабря 1983 года во время ныряния в бухте Марина-дель-Рей в нетрезвом виде Деннис Уилсон утонул. Тело музыканта, по особому разрешению, было похоронено в море.

Годы 1984—1998

Несмотря на отсутствие регулярного студийного материала и новых хитов, The Beach Boys продолжали активную гастрольную деятельность. 10 июня 1985 года — спустя пять лет после последней новой долгоиграющей пластинки — вышел альбом «The Beach Boys», в записи которого участвовали Бой Джордж, Стиви Уандер, Ринго Старр и Гэри Мур. Альбом записывался с июня 1984 по март 1985 года в студиях Лондона и Лос-Анджелеса под руководством Стива Левина — британского продюсера, работавшего в то время с Culture Club. Записи впервые для группы велись на цифровом оборудовании с привлечением секвенсеров и драм-машин. Альбом занял 52-е место. Относительным успехом пользовался предваривший его сингл «Getcha Back» (26-е место). В сентябре 1986 года вышел сингл «California Dreamin’» — кавер-версия песни The Mamas & the Papas, в её записи принимал участие Роджер Макгинн из The Byrds.

В июле 1987 года The Beach Boys выпустили сингл «Wipe Out», интерес к которому был вызван фактом участия негритянской рэп-группы Fat Boys. В итоге, песня заняла 12-е место. Но ещё больший, неожиданный успех к The Beach Boys пришёл через год, когда их новая песня «Kokomo» из фильма «Коктейль» возглавила американский хит-парад. До того последней песней, занявшей 1-е место, была «Good Vibrations» (1966). В том же 1988 году The Beach Boys были приняты в Зал славы рок-н-ролла. Успех «Wipe Out» и «Kokomo» послужил толчком к выпуску альбома «Still Cruisin’», состоящему из новых и старых записей, которых объединяло то, что все они были использованы в качестве саундтреков к фильмам второй половины 1980-х гг. «Still Cruisin’» вышел 28 августа 1989 года и занял 46-е место. В 1990 году Capitol Records осуществили программу переиздания альбомов группы на компакт-дисках: были выпущены расширенные версии всех альбомов 1962—1970 гг. (по два альбома на диск).

Следующей работой стал альбом «Summer in Paradise» (вып. 3 августа 1992), ставший попыткой The Beach Boys записать альбом в своём раннем стиле сёрф-рока. Это единственный альбом The Beach Boys, к созданию и записи которого Брайан Уилсон совершенно был непричастен; кроме того, это также единственный студийный альбом группы, не попавший в американский хит-парад. 29 июня 1993 года в формате бокс-сета из четырёх дисков вышла антология группы «Good Vibrations: Thirty Years of The Beach Boys», включавшая множество редких и ранее неизданных записей; несмотря на то, что она не попала в хит-парад, несколько месяцев спустя она была сертифицирована «золотым диском».

19 августа 1996 года вышел «Stars and Stripes Volume 1», который лишь условно можно было назвать альбомом The Beach Boys: члены группы, включая Брайана Уилсона, выступили в качестве вокальных аккомпаниаторов других исполнителей (Вилли Нельсон, Тоби Кейт), перепевших старые хиты The Beach Boys в стиле кантри. Эта пластинка стала последней работой Карла Уилсона: в начале 1997 года у него был обнаружен рак мозга и лёгких. Лечение не помогло, и 2 февраля 1998 года Карл Уилсон скончался. В то же время группу покинул Алан Джардин, выступавший теперь со своей группой Endless Summer Band; таким образом, в составе The Beach Boys остались лишь Майк Лав и Брюс Джонстон.

2000-е годы

В 2000 году Capitol Records заново отремастировали альбомы группы 1962—1985 гг. и выпустили их в парах на компакт-дисках. Кроме того, в 2000-е гг. Capitol стали выпускать сборники хитов, отличительной особенностью которых стало наличие заново сведённых миксов известных песен. Самым успешным из них является «Sounds of Summer» (2003), который занял 13-е место и приобрёл дважды платиновый статус. В 2001 году The Beach Boys получили награду «Грэмми» в категории «Lifetime Achievement». 1 ноября 2011 года были впервые официально изданы записи с сессий альбома «Smile» под названием «The Smile Sessions», до того циркулировавшие исключительно на бутлегах. К тому времени «Stars and Stripes Volume 1» давно считался концом творчества The Beach Boys, однако тогда же, в конце 2011 года, было объявлено о записи нового альбома с участием всех участников группы, включая Брайана Уилсона и Дэвида Маркса, который не записывался с группой с 1963 года. 29-й студийный альбом The Beach Boys, названный «That’s Why God Made the Radio», вышел 5 июня 2012 года на фоне празднования пятидесятилетия группы, в рамках которого с мая по август 2012 года также прошло мировое турне.. Пластинка заняла 3-е место; выше него студийный альбом The Beach Boys поднимался в последний раз лишь в 1965 году («Summer Days (And Summer Nights!!)»).

Состав

Текущий состав

• Майк Лав — вокал, саксофон (1961—наши дни)
• Брайан Уилсон — вокал, клавишные, бас-гитара, перкуссия (1961—1989, 1995—1996, 2011—настоящее)
• Алан Джардин — вокал, бас-гитара, ритм-гитара (1961, 1963—1998, 2011—наши дни)
• Дэвид Маркс — вокал, соло-гитара (1962—1963, 1997—1999, 2011—наши дни)
• Брюс Джонстон — вокал, бас-гитара, клавишные (1965—1972, 1978—наши дни)

Бывшие участники

• Деннис Уилсон — вокал, ударные (1961—1983; умер в 1983)
• Карл Уилсон — вокал, соло-гитара (1961—1998; умер в 1998)
• Рики Фатаар — вокал, клавишные, ударные (1972—1974)
• Блонди Чаплин — вокал, бас-гитара, гитара (1972—1973)

Временна́я шкала

<timeline> ImageSize = width:1100 height:auto barincrement:18 PlotArea = left:100 bottom:80 top:10 right:0 Alignbars = justify DateFormat = dd/mm/yyyy Period = from:01/01/1961 till:01/01/2016 TimeAxis = orientation:horizontal format:yyyy

Colors=

 id:Lines               value:black      legend:Студийный альбом

Legend = orientation:horizontal position:top

Colors =

 id:Vocals        	 value:red         legend:Вокал
 id:Bass                value:blue       legend:Бас
 id:Guitar              value:green       legend:Гитара
 id:Keyboards           value:purple  legend:Клавишные
 id:Saxophone           value:gray(0.4)      legend:Саксофон
 id:Drums               value:orange      legend:Ударные

Legend = orientation:vertical position:bottom columns:1

ScaleMajor = increment:2 start:1961 ScaleMinor = unit:year increment:1 start:1961

LineData =

 at:01/10/1962 color:black layer:back
 at:25/03/1963 color:black layer:back
 at:16/09/1963 color:black layer:back
 at:07/10/1963 color:black layer:back
 at:02/03/1964 color:black layer:back
 at:13/07/1964 color:black layer:back
 at:08/03/1965 color:black layer:back
 at:05/07/1965 color:black layer:back
 at:16/05/1966 color:black layer:back
 at:18/09/1967 color:black layer:back
 at:18/12/1967 color:black layer:back
 at:24/06/1968 color:black layer:back
 at:10/02/1969 color:black layer:back
 at:31/08/1970 color:black layer:back
 at:30/08/1971 color:black layer:back
 at:15/05/1972 color:black layer:back
 at:08/01/1973 color:black layer:back
 at:05/07/1976 color:black layer:back
 at:11/04/1977 color:black layer:back
 at:02/10/1978 color:black layer:back
 at:19/03/1979 color:black layer:back
 at:24/03/1980 color:black layer:back
 at:10/06/1985 color:black layer:back
 at:28/08/1989 color:black layer:back
 at:03/08/1992 color:black layer:back
 at:16/08/1996 color:black layer:back
 at:05/06/2012 color:black layer:back

BarData =

 bar:Love text:"Майк Лав"
 bar:CWilson text:"Карл Уилсон"
 bar:DWilson text:"Деннис Уилсон"
 bar:BWilson text:"Брайан Уилсон"
 bar:Jardine text:"Алан Джардин"
 bar:Marks text:"Дэвид Маркс"
 bar:Johnston text:"Брюс Джонстон"
 bar:Fataar text:"Рики Фатаар"
 bar:Chaplin text:"Блонди Чаплин"

PlotData=

 width:10 textcolor:black align:left anchor:from shift:(10,-4)
 bar:Love      from:start till:end color:vocals width:3
 bar:Love      from:start till:end color:saxophone 
 bar:CWilson   from:start till:01/01/1998 color:vocals width:3
 bar:CWilson   from:start till:01/01/1998 color:guitar 
 bar:DWilson   from:start till:28/12/1983 color:vocals width:3
 bar:DWilson   from:start till:28/12/1983 color:drums 
 bar:BWilson   from:start till:01/12/1989 color:vocals width:3
 bar:BWilson   from:start till:01/12/1989 color:keyboards 
 bar:BWilson   from:01/12/1996 till:01/12/1997 color:vocals width:3
 bar:BWilson   from:01/12/1996 till:01/12/1997 color:keyboards 
 bar:BWilson   from:01/12/2011 till:end color:vocals width:3
 bar:BWilson   from:01/12/2011 till:end color:keyboards 
 bar:Jardine   from:start till:01/01/1962 color:vocals width:3
 bar:Jardine   from:start till:01/01/1962 color:guitar  
 bar:Jardine   from:01/01/1963 till:01/01/1998 color:vocals width:3
 bar:Jardine   from:01/01/1963 till:01/01/1998 color:guitar 
 bar:Jardine   from:01/12/2011 till:end color:vocals width:3
 bar:Jardine   from:01/12/2011 till:end color:guitar 
 bar:Johnston  from:01/06/1965 till:01/04/1972 color:vocals width:3
 bar:Johnston  from:01/06/1965 till:01/04/1972 color:keyboards 
 bar:Johnston  from:01/12/1978 till:end color:vocals width:3
 bar:Johnston  from:01/12/1978 till:end color:keyboards 
 bar:Marks     from:01/02/1962 till:01/12/1963 color:vocals width:3
 bar:Marks     from:01/02/1962 till:01/12/1963 color:guitar 
 bar:Marks     from:01/12/1997 till:01/06/1999 color:vocals width:3
 bar:Marks     from:01/12/1997 till:01/06/1999 color:guitar 
 bar:Marks     from:01/12/2011 till:end color:vocals width:3
 bar:Marks     from:01/12/2011 till:end color:guitar
 bar:Fataar    from:01/03/1972 till:01/06/1974 color:vocals width:3
 bar:Fataar    from:01/03/1972 till:01/06/1974 color:keyboards 
 bar:Chaplin   from:01/03/1972 till:01/06/1973 color:vocals width:3
 bar:Chaplin   from:01/03/1972 till:01/06/1973 color:bass 

</timeline>

Дискография

У The Beach Boys вышло более семидесяти синглов (последний новый сингл вышел в 2012 году), из них четыре занимали 1-е место в американском хит-параде: «I Get Around» (1964), «Help Me, Rhonda» (1965), «Good Vibrations» (1966), «Kokomo» (1988); 30 студийных альбомов (последний вышел в 2012 году); 4 концертных альбома и несколько десятков сборников, включая четыре бокс-сета. Два альбома — «Beach Boys Concert» (1964) и «Endless Summer» (1974) — заняли 1-е места.

Литература

• Badman, Keith. The Beach Boys. The Definitive Diary of America’s Greatest Band: On Stage and in the Studio. San Francisco, California: Backbeat Books, 2004. — ISBN 0-87930-818-4
• Tobler, John. The Beach Boys. London: Phoebus, 1978. — ISBN 0-89009-174-9

Отрывок, характеризующий The Beach Boys

В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.