Bell XFL-1 Airabonita

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
XFL Airabonita
Тип истребитель
Разработчик Bell Aircraft
Производитель Завод «Bell» (Буффало)
Первый полёт 13 мая 1940 года
Статус отменён
Основные эксплуатанты ВМС США
Единиц произведено 1
Стоимость единицы $125,000[1]
Bell XFL-1 AirabonitaBell XFL-1 Airabonita

Белл XFL-1 Аэробонита (англ. Bell XFL-1 Airabonita) — американский экспериментальный палубный истребитель, разработанный для ВМС США компанией Bell Aircraft в годы Второй мировой войны. «Аэробонита» была похожа на разрабатывавшийся параллельно истребитель P-39 Airacobra и отличалась главным образом наличием шасси с хвостовой опорой и тормозным крюком, тогда как у P-39 Airacobra было носовое колесо. Был построен только один прототип.





История создания

XFL-1 Airabonita (Bell Model 5) использовала одиночный поршневой V-образный 12-цилиндровый двигатель «Эллисон», находившийся в фюзеляже и вращавший трёхлопастной винт фирмы Curtiss в носу при помощи вала длиной 3,16 м. В качестве вооружения предполагалось использовать два синхронных 7,62-мм пулемёта, а также одиночную моторную 37-мм автоматическую пушку, которую можно было заменить 12,7-мм пулемётом Браунинга. Первый полёт XFL-1 состоялся 13 мая 1940 года.[2]

Хотя в качестве основы для самолёта выступал P-39, конструкция Аэробониты по сравнению с ним была значительно усилена при одновременном уменьшении размеров. Аэробонита использовала обычное шасси с хвостовой опорой, а также два раздельных радиатора под крылом, вблизи фюзеляжа, вместо одного центрального радиатора под фюзеляжем у Аэрокобры. «Эллисон» был первым в своём роде двигателем, испытанным ВМС США, и у него не было турбонаддува, установленного на XP-39[N 1][2].

История применения

Впервые самолёт поднялся в воздух 13 мая 1940 года и показал плохие летные данные. Ход его испытаний оказался весьма драматичным. За штурвалом самолёта сидел пилот Брайан Спаркс. В этот день он должен был провести быструю рулежку. Во время подобных испытаний часто наблюдается отрыв самолёта от земли. Так случилось и на этот раз. Резкий порыв ветра поднял самолёт в воздух. Поскольку самолёт успел подняться на значительную высоту, Спаркс решил продолжить полет. Сделав круг над аэродромом, самолёт внезапно начал трястись. Выяснилось, что воздушный поток сорвал крышки с поплавочных отсеков, а сами поплавки начали напол­няться воздухом. Пилот дал полный газ, чтобы не потерять управление машиной. Тряска продолжалась около 20 секунд, после чего правый, а затем и левый поплавки сорвало. Самолёт выровнялся и Спаркс посадил машину. Второй полет, проведенный 20 мая, также прошел с приключениями. Самолёт едва успел оторваться от земли, как заглох двигатель. Самолёт уже находился у конца ВПП, поэтому прототип остановился лишь во рву, проходившем в нескольких десятках метров за концом полосы. И на этот раз Спаркс отделался легким испугом. Вскоре счастье отвернулось от Спаркса. Во время одного из полетов ему пришлось аварийно покинуть машину. Пилот избежал попадания в плоскость винтов, но ударился о киль, серьезно повредив себе ноги. Травма оказалась очень глубокой и до конца жизни Спарксу пришлось ходить с палкой, что поставило крест на его карьере пилота. Дальнейшие испытания проводил пилот Роберт Стенли. Полученный опыт заставил внести в конструкцию самолёта множество изменений.

Из-за данных проблем предоставление прототипа Военно-морским силам США было отложено до февраля 1941 года, а принятие растянулось до марта[2]. Во второй половине 1941 года самолёт был допущен к испытаниям на авианосце «Рейнджер», которые не выдержал — возникли проблемы с двигателем и шасси. Самолёт вернули на доработку и модернизацию в декабре 1941 года, но до того как модификации были завершены, руководство ВМС США приняло решение, что Аэробонита им не подходит[2].

В качестве одной из возможных причин отказа рассматривают заявление ВМС США о том, что их самолёты должны использовать двигатели воздушного охлаждения (в то время как «Эллисон» обладал жидкостным). Вероятно, это предположение необоснованно. ВМС США «рассмотрели бы двигатель с жидкостным охлаждением, если бы убедились в существенном росте производительности по сравнению с двигателями воздушного охлаждения»[3].

Кроме того, двигатель «Эллисон» обладал односкоростным нагнетателем, поэтому его высотные характеристики были значительно хуже, чем у других палубных истребителей того времени, таких как Grumman F4F Wildcat[N 2].

Наконец, Аэробоните пришлось конкурировать с гораздо более быстрым Chance Vought F4U Corsair, первым палубным истребителем ВМС США, превысившим скорость 644 км/ч в горизонтальном полёте[4].

Впоследствии XFL-1 был использован как наземная мишень для испытания вооружения, а затем уничтожен. В течение многих лет его останки были видны на свалке базы U. S. Naval Air Station Patuxent River, Мэриленд.[5][6]

Основные операторы

США США

Тактико-технические характеристики

Технические характеристики


Лётные характеристики

Вооружение

  • Стрелково-пушечное:  
    • 2 × 7,62 мм пулемётов
    • 1 × 12,7 мм пулемёт или 37 мм пушка
</ul>

В массовой культуре

Компьютерные игры

Истребитель 5-го уровня «Аэробонита» можно встретить в ММО-игре World of Warplanes, где он был доступен в одном из пакетов предзаказа.

См. также

Напишите отзыв о статье "Bell XFL-1 Airabonita"

Ссылки

Примечания

  1. Последняя цифра в индексе двигателя указывала на его принадлежность: двигатели с нечётной цифрой использовались авиацией сухопутных сил, с чётной — морской авиацией.
  2. Самолёты сухопутных сил P-39 и Curtiss P-40, в которых использовался тот же двигатель, имели аналогичный недостаток; в Lockheed P-38 Lightning также использовался этот двигатель, но в него встраивался турбонаддув для достижения большей высотности.

Цитаты

  1. Dorr and Scutts 2000, p. 19.
  2. 1 2 3 4 Bowers 1979, pp. 26-30.
  3. Thomason 2008, p. 1.
  4. Thomason 2008, p. 49.
  5. Dorr and Scutts 2000, p. 20.
  6. Thomason 2008, p. 52.

Литература

  • Bowers, Peter M. «Airborne Cobra Pt.II». Airpower, Vol. 9, No. 1, January 1979.
  • Dorr, Robert F. and Jerry C. Scutts. Bell P-39 Airacobra. Ramsbury, Marlborough, Wiltshire, UK: The Crowood Press Ltd., 2000. ISBN 1-86126-348-1.
  • Green, William. «Bell XFL-1 Airabonita». War Planes of the Second World War, Volume Four: Fighters. London: Macdonald & Co. (Publishers) Ltd., 1961 (6th impression 1969), pp. 13–14. ISBN 0-356-01448-7.
  • Green, William and Gordon Swanborough. «Bell XFL-1 Airabonita». WW2 Aircraft Fact Files: US Navy and Marine Corps Fighters. London: Macdonald and Jane’s Publishers Ltd., 1976, p. 3. ISBN 0-356-08222-9.
  • Kinzey, Bert. «XFL-1 Airabonita». P-39 Airacobra — in detail. Carrollton, Texas: Squadron/Signal Publications Inc., 1999, p. 8. ISBN 978-1-88897-416-4.
  • Thomason, Tommy. Bell XFL-1 Airabonita (Naval Fighters Number Eighty-One). Simi Valley, California: Ginter Books, 2008. ISBN 0-942612-81-7.
  • Tomalik, Jacek. Bell P-6 Kingcobra, XFL-1 Airabonita, P-39 Airacobra (Monografie Lotnicze 59) (in Polish). Gdansk, Poland: AJ-Press, 2001. ISBN 83-7237-034-6.
  • Дональд Д. Полная энциклопедия мировой авиации: Самолёты и вертолёты XX столетия. Самара: Корпорация «Федоров», 1997. — 928 с. — ISBN 0-7607-0592-5, ISBN 0-7607-05920-5 (ошибоч.), ISBN 5-888-33-050-7.

Отрывок, характеризующий Bell XFL-1 Airabonita

– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.