Ферри, Брайан

Брайан Ферри Bryan Ferry
Полное имя	Bryan Ferry
Годы активности	1972 — по настоящее время
Профессии	певец, автор песен, актёр
Певческий голос	Баритон
Инструменты	фортепиано, гитара, губная гармоника
Жанры	глэм-рок арт-рок софисти-поп прото-панк новая волна
Коллективы	Roxy Music
Лейблы	Virgin Records EMI
Награды

Брайан Ферри (англ. Bryan Ferry; 26 сентября 1945, Вашингтон, Даррем, Англия) — британский музыкант, певец и автор песен, получивший известность как фронтмен Roxy Music. С группой Ферри выпустил 8 альбомов (три из которых — Stranded, Flesh and Blood и Avalon — поднимались на вершину британских чартов) и 24 сингла (включая чарттоппер «Jealous Guy»). Ещё будучи в Roxy Music Ферри начал успешную сольную карьеру (выпустив 12 успешных альбомов и 39 синглов), которая продолжается по сей день.

Биография

Брайан Ферри родился 26 сентября 1945 года в селении Вашингтон неподалёку от Сандерленда в семье фермера Фреда Ферри, подрабатывавшего на местной шахте. С лучшими образцами поп- и джаз- музыки мальчика знакомила тетя Этель. Брайан был восприимичивым учеником. В 11 лет он победил в местном радиоконкурсе и выиграл билеты на концерт Билла Хейли.

В выпускном классе школы Washington Grammar-Technical School (сейчас известной как просто Washington School) на улице Спаут-лейн, Брайан, отлично рисовавший, подумывал о профессии художника. В 1963 году он стал студентом университета в Дерэме, но проучился здесь год, вскоре став студентом факультета живописи Ньюкастлского университета, где занимался под руководством известного британского художника Ричарда Хамилтона. Осенью 1967 года Брайан Ферри продемонстрировал успехи на артистическом поприще, проведя в Дареме двухнедельную выставку своих художественных работ.

Спустя полгода уже как дипломированный художник Ферри приехал в Лондон, где продолжал писать картины и заниматься керамикой. В 1969 в столице прошли ещё две выставки его работ. В свободное от живописи время Ферри давал уроки гончарного мастерства в женской школе, реставрировал антиквариат и подрабатывал водителем грузовика. Будучи педагогом, он устраивал на уроках самовольные прослушивания музыкальных записей, из-за чего, в конечном итоге, и лишился места.

Начало музыкальной карьеры

В 1964 году Ферри образовал группу The Banshees, которая играла ритм-энд-блюз и композиции Чака Берри (часть из этих вещей позже вошла в альбом «These Foolish Things»). Будучи студентом университета, по-прежнему разрываясь между живописью и музыкой, он стал участником университетской ритм-н-блюзовой команды The Gas Board, в которой играл также будущий бас-гитарист Roxy Music Грэм Симпсон и будущий кинорежиссёр Майк Фиггис. Менеджером группы — соул-октета с обширной ритм-секцией (где Брайан не только пел, но и играл на саксофоне) — некоторое время был Крис Райт, позже один из сопредседателей фирмы Chrysalis.

Прежде чем образовать Roxy Music, Ферри прошёл прослушивание в King Crimson, которые после ухода Грега Лэйка искали басиста: в качестве такового он был отвергнут, но получил хорошие рекомендации от Роберта Фриппа — для Дэвида Эйнховена, руководителя компании EG Records, дочерней по отношению к Island. Здесь Ферри сначала попросили записать сольный альбом с сессионными музыкантами, но когда тот отверг все кандидатуры, предоставили ему свободу выбора. Первым, к кому обратился Ферри, был басист Грэм Симпсон, также из Gas Board. Ферри вспоминал о нём как о «парне со странностями», который всё более уходил в себя и постепенно утратил способность общаться с окружающими. (Впоследствии Симпсон выпал из поля зрения всех, кто его знал, и о том, что стало с ним позже, ничего не известно). За неделю до Большого Западного фестиваля он ушёл из состава. На его место прибыл Джон Портер, гитарист Gas Board, но был заменен Риком Кентоном, приятелем Пита Синфилда, продюсера первого альбома. В ходе европейского тура группа также использовала американца Сэла Мейда, который до этого был практически неизвестен даже в родном Нью-Йорке.

Образование Roxy Music

В начале 1971 года к Roxy Music присоединились саксофонист и гобоист Энди Маккей, электронщик Брайан Ино (севший за синтезатор, принадлежавший Маккею), а летом — ударник Декстер Флойд, которого ещё до начала работы над первым альбомом сменил Пол Томпсон. Гитаристом после многочисленных прослушиваний был выбран Фил Манзанера. Некоторое время в группу входил Дэвид О’Лист (экс-The Nice; ранние записи у Джона Пила были сделаны с его участием), после ухода которого к составу присоединились гитарист Фил Манзанера и ударник Пол Томпсон.

Первая реакция на группу, составленную из прежде никому не известных музыкантов, была очень теплой: на радио её поддержал Джон Пил, в прессе — журналист Ричард Уильямс. Roxy Music приписали к глэм-движению, но критики признавали, что группа исполняла гораздо более сложную, экспериментальную музыку, чем Дэвид Боуи и другие представители глэма. Отмечались юмор и самоирония, — в текстах, имидже и дизайне.

Первые два альбома, Roxy Music и For Your Pleasure принесли группе авторитет авангардистов-новаторов, избравших для своих экспериментов поп-формат. Своим успехом группа во многом была обязана необычному вокалу и имиджу фронтмена, обладавшего, кроме того, своеобразным поэтическим даром, реализовавшимся в ироничных текстах ранних Roxy Music. Ярким «фасадом» творчества Roxy Music стали обложки альбомов с фотографиями моделей: инициатором этого гиммика был Ферри, который со многими из этих девушек имел близкие отношения. В частности, Амандой Лир, выходящей из «ягуара» на обложке For Your Pleasure.

После выхода двух первых альбомов Ино, разочарованный тем, что его радикальные идеи не находят должного отклика у коллег, покинул состав и Ферри остался здесь неоспоримым лидером. В это время начались его отношения с моделью Джерри Холл, которая снялась в нескольких видео к его сольным синглам, в том числе «Let’s Stick Together» и «The Price of Love». Ферри познакомился с Холл в тот день, когда та позировала для обложки альбома Siren в Уэльсе летом 1975 года. В автобиографии («Tall Tales») Холл рассказала, как в студии она не могла смыть голубую краску, которой её покрыли для съёмок. Ферри отвез её домой в лондонском Холланд-парке, пообещав, что там-то краска отмоется: так начался их роман.

Начало сольной карьеры

По возвращении в Англию с первых американских гастролей в начале 1973 года Ферри (параллельно со вторым альбомом группы) подготовил и первый сольник These Foolish Things, вышедший в октябре 1973 года. Здесь он предстал в роли интерпретатора, перезаписав в характерной драматичной манере композиции Rolling Stones («Sympathy for the Devil»), The Beatles («You Won’t See Me») и других артистов. Альбом поднялся до #4 в британском хит-параде (год спустя став «золотым»), а сингл «A Hard Rain’s A-Gonna Fall» (переделка песни Боба Дилана) стал Тор 10-хитом. Характерно, что активное участие в работе над этим и дальнейшими сольными альбомами певца принимали участие Томпсон, Манзанера и Эдди Джобсон, так что в каком-то смысле их можно считать альтернативной ветвью творчества Roxy Music.

В перерывах между успешными гастролями Roxy Music по Европе и относительно удачным туром по Штатам Ферри подготовил вторую сольную пластинку Another Time, Another Place (#14). На альбоме была представлена одна авторская композиция, заглавный трек. Остальной материал составили кавер-версии поп- и ритм-н-блюзовых стандартов. Композиция из репертуара группы The Platters «Smoke Gets in Your Eyes», выпущенная синглом, поднялась до #17 в английском поп-чарте.

В декабре 1974 года Брайан Ферри вышел в серию сольных концертов, один из которых с аншлагом прошёл в лондонском Ройал Алберт-холле. Здесь Ферри выступил в сопровождении симфонического оркестра, облаченный в смокинг: этот сценический имидж стал вскоре его фирменным стилем. Для последовавшего мирового турне Roxy Music он использовал иной образ, одевшись в военную форму американской армии и меняя её на экипировку гаучо (потомков испанцев и американских индейцев).

Коммерческий успех Ферри принес альбом Let’s Stick Together, подготовленный и записанный им весной 1976 года в сотрудничестве с гитаристом Крисом Спеддингом. Заглавный трек поднялся до 4-го места в британском хит-параде. В 1976 году композиция Леннона-Маккартни «She’s Leaving Home» в исполнении Ферри вошла в документальный фильм «All This and World War II».

Вслед за лонгплеем вышел мини-альбом «Extended Play» (1976), куда вновь были включены кавер версии, в частности, «The Price of Love» The Everly Brothers (получившая наибольшую раскрутку на радио), «Shame Shame Shame» Джимми Рида, «It’s Only Love» The Beatles и «Heart оn My Sleeve», написанный дуэтом Gallagher & Lyle.

В конце 1977 года Холл ушла от Ферри к Мику Джеггеру. До сих пор он старается не комментировать этот эпизод своей жизни, но считается, что «Kiss and Tell» из альбома Bête Noire — его ответ на книгу Холл, в котором та обнародовала многие подробности их интимных отношений. Сольный альбом The Bride Stripped Bare был также во многом навеян его чувствами, связанными с разрывом.

В декабре 1977 Ферри прибыл в Швейцарию, и, арендовав этаж одного из отелей в Монтре, три месяца работал над новым альбомом с сессионными музыкантами (Уодди Уотчел, Рик Маротта, Нил Хаббард, Алан Спеннер). Альбом The Bride Stripped Bare (c синглом «Sign of the Times») не имели большого успеха (из-за чего Ферри отменил запланированный на лето 1978 года британский тур), но получили полную поддержку музыкальной критики.

Четвёртый сольный альбом Ферри In Your Mind (1977) поднялся на вершину хит-парада Австралии и в Британии был пятым. Но гастроли по Англии и США (в которых Ферри аккомпанировали, в числе прочих, Крис Спеддинг, Джон Уэттон, Энн Оделл, Крис Мерсер, Мел Коллинз и Мартин Дровер) оказались самыми неудачными за всю его карьеру.

Roxy Music: возрождение и распад

Когда стало ясно, что альбом не оправдывает коммерческих ожиданий (сингл «Sign of the Times» поднялся в Британии лишь до 37 места), Ферри решил возродить Roxy Music — с Манзанерой, Томпсоном и Маккеем. Альбомы Manifesto (1978), Flesh and Blood (1980) и Avalon (1982) имели значительный коммерческий успех; два последних поднимались на вершину британских альбомных чартов. Пика новой популярности группы ознаменовал успех сингла «Jealous Guy», записанного как трибьют Джону Леннону.

После продолжительных и изнурительных гастролей в поддержку Avalon, Ферри решил распустить группу. Он женился на Люси Хэлмор, младшей дочери знаменитого британского издательского магната Гиннеса и окончательно переселился в Нью-Йорк.

В 1984 году Брайана постиг удар: умер его отец, живший в последние годы в доме певца и игравший очень важную роль в его жизни. Альбом 1985 года Boys and Girls, посвященный памяти отца, поднялся в Британии до первого места и не выходил из чартов более года. Отсюда же вышел «Slave to Love», один из самых известных сольных хитов Ферри. Также в 1985 году Ферри выступил на благотворительном концерте Live Aid в Лондоне, где его сет прошёл с многочисленными техническими накладками (у барабанщика сломалась палочка, пропал звук у стратокастера Дэвида Гилмора, аккомпанировавшего Ферри).

Следующий альбом Bete Noire, как и предыдущий, стилистически мало отличался от музыки поздних Roxy Music: обе пластинки были танцевальными, выразительными, изящно аранжированными и несли в себе общее настроение изящной непринужденности. Между тем, идею первого сингла «The Right Stuff» была подсказана песней The Smiths «Money Changes Everything». Гитарист Джонни Марр, соавтор трека, записал здесь гитарные партии и с Ферри сыграл эту композицию (наряду с «Kiss and Tell») в телешоу NBC "Saturday Night Live.

В конце 1988 году Брайан Ферри впервые за пять лет вышел на гастроли, которые стартовали четырьмя концертами на лондонском стадионе «Уэмбли». По окончании гастролей он занялся подготовкой восьмого сольного альбома, с рабочим названием «Horoscope». Финансовые проблемы, некоммерческий характер некоторой части материала и перфекционизм Брайана Ферри в конце концов завели его в творческий тупик. На помощь пришёл бывший гитарист Procol Harum Робин Трауэр, взявший на себя функции сопродюсера. Результаты сессий не устроили Ферри, и тогда Трауэр предложил отложить работу и вернуться к кавер-версиям поп-стандартов, из которых и была собрана компиляция Taxi (1993), поднявшаяся в Британии до 2-го места. Первым синглом из альбома вышла композиция Скримин Джей Хокинса «I Put а Spell оn You».

Летом 1994 года Трауэр и Ферри провели ревизию записей, сделанных для «Horoscope», и часть материала переписали заново. Десятый сольный альбом, дополненный несколькими новыми композициями и озаглавленный Mamouna, был выпущен осенью 1994 года. В работе над пластинкой принял участие и Брайан Ино, с которым Ферри до этого не общался 21 год. Пока Ферри находился в мировом турне, в Англии вышел сборник More Than This - The Best of Bryan Ferry and Roxy Music, вскоре ставший платиновым.

В 1996 году Ферри приступил к студийному сотрудничеству с Дэйвом Стюартом из Eurythmics в проекте Alphaville. Дуэт не выпустил своих записей, но некоторые песни из этих сессий («This Love», «Sonnet 18», «Mother of Pearl») появлялись впоследствии на разных компиляциях

В 1996 Брайан Ферри записал композицию Берни Топина и Мартина Пэйджа «Dance With Life» для саундтрека «Phenomenon». В 1999 году он снялся с Аланом Партриджем в Comic Relief, благотворительном комедийном релизе компании ВВС. Песня «Which Way to Turn» (альбом «Mamouna») позже вошла в звуковую дорожку к фильму «The Walker» (2007, с Вуди Харрельсоном). В 1999 году Ферри выпустил сборник каверов «As Time Goes By», вдохновленный записями 20-х и 30-х годов (пластинка была номинирована на Грэмми), и принял участие в благотворительном шоу Net Aid, проходившем в Женеве. В 2000-м году концерты продолжились в Великобритании, Европе и в Южной Африке. 26 сентября 2000 года Брайан Ферри отметил свой 55-летний юбилей концертом в Санкт-Петербурге, который стал финальным в его мировом турне.

2001—2006

В 2001 году Ферри, Mанзанера, Маккей и Томпсон реформировали Roxy Music и следующие два года провели в турне, первом за 18 лет.

При поддержке Манзанеры и Томпсона Ферри записал и сольный альбом Frantic (2002): наряду с двумя кавер-версиями Боба Дилана, здесь были представлены вещи, созданные в соавторстве — в частности, с Дэйвом Стюартом и Брайаном Ино («I Thought»).

После разрыва с Люси Ферри начал отношения с танцовщицей Кэти Тёрнер, на 35 лет его моложе (её можно видеть на DVD концерта Roxy Music 2001 года). Этот союз длился недолго; Ферри некоторое время встречался со светской дамой леди Эмили Комптон, затем с Алекс Кингстон. В 2006 году он возобновил отношения с Кэти Тёрнер.

Год спустя Roxy Music выступили на фестивале Isle Of Wight, а Ино рассказал о том, что работает с Roxy Music над новым материалом, заметив, что «динамическая гармония» в группе осталась такой же, как в начале 70-х.

В 2006 году Ферри подписал контракт с торговым домом Marks & Spencer на рекламу коллекции мужской одежды Autograph. В честь этого события был перевыпущен альбом Slave To Love: Best Of The Ballads.

Dylanesque

В марте 2007 года Брайан Ферри выпустил сборник кавер-версий Боба Дилана Dylanesque и вошёл с ним в первую британскую десятку. 7 и 8 ноября 2007 года материал пластинки был представлен российским фэнам в клубе «Б1 Maximum». Брайан Ферри так прокомментировал свой релиз:

Это сборник по преимуществу ранних песен Боба Дилана. Я выбрал несколько хитов и несколько менее известных композиций, так что в результате получилась довольно сбалансированная картинка. Записывались мы в том же составе, в каком ездим на гастроли, в студии Townhouse в Лондоне. Это было очень приятно, весело и непосредственно. Некоторые из моих музыкантов очень молоды, и сталкиваться с ранними композициями Дилана им не приходилось, так что подход у них был очень свежий. Вдобавок, у этих песен замечательные слова - очень яркий язык, очень поэтичные образы.

На сцену с Барайаном Ферри вышли: барабанщик Энди Ньюмарк, принимавший участие в записи последних альбомов Roxy Music, басист Гай Пратт (известный по сотрудничеству с Pink Floyd), гитаристы Крис Спеддинг, Лео Эбрахамс (сотрудничающий с Ино) и 19-летний Оливер Томпсон, пианист Колин Гуд и саксофонист Йэн Диксон (оба — джазмены), клавишник и альтист Мэнди Драммонд, а также Сара Браун и Меша Брайан (бэк-вокал).

В ноябре 2009 года вышел новый сборник The Best Of Bryan Ferry (CD/DVD), куда вошли песни только из его сольных альбомов, в том числе сингловые версии, на CD издающиеся впервые.

Olympia

После трёхлетнего молчания Брайан Ферри выпускает новый альбом, для записи которого фактически снова собрал группу Roxy Music. Релиз альбома (на Virgin Records) состоялся 25 октября 2010 года. 9 августа вышел первый сингл из него «You Can Dance», ставший популярным клубным хитом в Европе. В записи альбома приняли участие, в числе прочих, Фил Манзанера, Энди Маккей и Брайан Ино, а также приглашённые музыканты: Scissor Sisters («Heartache By Numbers») и Groove Armada («Shameless»), Дэвид Гилмор, Джонни Гринвуд из Radiohead, Найл Роджерс (Chic), Мани (экс-Stone Roses), Фли (Red Hot Chili Peppers)

В 2011 году Брайан Ферри стал Командором ордена Британской империи. Узнав об этом, 65-летний певец выразил благодарность всем музыкантам, с которыми ему довелось работать на протяжении своей карьеры. Список представленных к высокой награде составляется ежегодно, по случаю дня рождения королевы Елизаветы II.

Работа в кино

В 2004 году Ферри снялся в главной роли в короткометражном фильме «The Porter» где вместе с ним снимались Макс Бейсли и Данни Миноуг, а в 2005 году — в фильме Нила Джордана «Breakfast on Pluto», с Киллианом Мёрфи в роли ирландского трансвестита, направляющегося в Лондон искать свою мать. Ферри исполнил роль мистера Силки Стринг, элегантного, но не вполне нормального господина, который сначала «снимает» молодого человека непонятного пола, а потом пытается задушить его на переднем сиденье своего автомобиля.

Обвинения в симпатиях к нацизму

В марте 2007 года в газетах появились сообщения о том, что Ферри называет свою лондонскую студию «Фюрербункер». В интервью германской газете Welt am Sonntag, певец восторженно отозвался о фильмах Лени Рифеншталь и зданиях Альберта Шпеера. Последовали протесты еврейских организаций и призывы к Marks & Spencer разорвать с ним контракт. «Пусть себе занимается пением и воздерживается от оскорбительных комментариев такого рода. Любое восхваление нацистского режима недопустимо для евреев», — заявил лорд Джаннер. 17 апреля 2007 года Брайан Ферри принес свои извинения, объяснив, что эти замечания были сделаны исключительно в контексте истории искусства. Он заявил, что считает «нацистский режим и его принципы порочными и отвратительными». Выступая в программе «Stina» шведского телевидения 28 апреля 2007 года, Ферри заявил, что никогда не называл свою студию «Фюрербункером» и снова повторил, что в газетном интервью говорил исключительно об искусстве, а не о нацизме вообще. 14 мая появились слухи, что Marks and Spencer разорвали контракт с Ферри по идеологическим причинам, но представитель компании объяснил, что у певца закончился контракт, и что для них нормально менять модель после двух сезонов. 29 июня Daily Mirror принесла извинения за свою статью от 16 апреля, признав, что утверждение о том, что «…мистер Ферри восхвалял нацизм» не соответствовало действительности.

Дополнительные факты

• В течение многих лет Ферри сотрудничал с фэшн-дизайнером Энтони Прайсом (ныне известным владельцем бутика на Кингс-роуд) и брал у него консультации по вопросам имиджа и дизайна. Ники Хаслам однажды, комментируя «рок-н-ролльность» Ферри, заметила, что он, «вместо того, чтобы разгромить номер отеля, скорее, займется его декорированием».
• Ферри и члены его семьи испытали серьёзное потрясение в декабре 2000 года на борту самолета British Airways, летевшего в Кению, когда некто Пол Мукойни, психически неуравновешенный молодой человек, ворвался в кабину пилотов. Пока его пытались обезвредить, самолет пролетел в свободном штопоре около трёх километров, прежде чем пилоты сумели выровнять курс и благополучно его посадить.

Дискография

Альбомы (Roxy Music)

• Roxy Music (1972)
• For Your Pleasure (1973)
• Stranded (1973)
• Country Life (1974)
• Siren (1975)
• Manifesto (1979)
• Flesh and Blood (1980)
• Avalon (1982)

Сольные альбомы

• These Foolish Things (октябрь 1973, UK #5)
• Another Time, Another Place (июль 1974, UK #4)
• Let's Stick Together (сентябрь1976, UK #19, US #160)
• In Your Mind (февраль 1977, UK #5, US #126, Aust.#1)
• The Bride Stripped Bare (апрель 1978, UK #13, US #159)
• Boys and Girls (май 1985, UK #1, US #63)
• Bête Noire (октябрь 1987, UK #9, US #63)
• Taxi (апрель 1993, UK #2, US #79)
• Mamouna (5 сентября 1994, UK #11, US #94)
• As Time Goes By (15 октября 1999, UK #16, US #199)
• Frantic (18 мая 2002, UK #6, US #189)
• Dylanesque (5 марта 2007, UK #5, US #117)
• Olympia (26 октября 2010, UK #19, US #71)
• Avonmore (17 ноября 2014, UK #19, US #72)

Ссылки

• [www.bryanferry.com/ BryanFerry.com]

Отрывок, характеризующий Ферри, Брайан

– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.
Солдаты, бывшие на дворе, услыхав выстрел, вошли в сени, спрашивая, что случилось, и изъявляя готовность наказать виновных; но офицер строго остановил их.
– On vous demandera quand on aura besoin de vous, [Когда будет нужно, вас позовут,] – сказал он. Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел к офицеру.