CAC Wirraway

Wirraway
Тип	учебно-тренировочный самолёт, самолёт общего назначения
Разработчик	Commonwealth Aircraft Corporation
Производитель	Commonwealth Aircraft Corporation
Главный конструктор	Лоуренс Уэкетт
Первый полёт	1937
Начало эксплуатации	1939
Конец эксплуатации	1959
Статус	снят с эксплуатации
Основные эксплуатанты	RAAF Королевский австралийский военно-морской флот
Годы производства	1939 — 1946
Единиц произведено	755
Базовая модель	North American Aviation (NAA) NA‑16
Варианты	CAC Boomerang
Изображения на Викискладе

CAC WirrawayCAC Wirraway

Wirraway, (в переводе с одного из языков аборигенов «Бросающий вызов») — самолёт общего назначения, производившийся в Австралии Commonwealth Aircraft Corporation (CAC) с 1939 по 1946 год.

Во время Второй мировой войны в основном использовался на Тихоокеанском ТВД в качестве лёгкого бомбардировщика и штурмовика. На базе Wirraway, для покрытия нужды в истребителях, был создан истребитель CAC Boomerang.

История создания

В 1936 году три офицера ВВС Австралии под командованием подполковника авиации Лоуренса Вокетта были отправлены в заграничную командировку для поиска подходящего самолёта для производства по лицензии в Австралии. По итогам поездки ими был выбран американский самолёт North American Aviation (NAA) NA‑16. Это решение вызвало целый шквал протестов — существовало мнение, что корпорация «Commonwealth Aircraft», получавшая от государства деньги, должна была выбрать для производства британский, а не американский самолёт. В обществе была развёрнута целая дезинформационая кампания против производства этой модели, тем не менее Вокетт сумел доказать то, что NA-16 является наиболее современным самолётом, который сможет произвести страна без опыта авиастроения.

Лицензия на производство самолёта была получена в 1937 года. Кроме того, в качестве образцов у North American Aviation были закуплены два NA‑16: модель NA‑16‑1A (внутреннее проектное обозначение NA‑32) с неубирающимся шасси (схожа с North American BT-9) и NA‑16‑2K (внутреннее проектное обозначение NA‑33) с убирающимся шасси (схожа с North American T-6 Texan). Самолёт NA‑16‑1A прибыл в Австралию в августе 1937 года и совершил свой первый полёт в Лавертоне 3 сентября 1937 года. NA‑16‑2K был доставлен в Австралию в конце сентября 1937 года и вскоре также начал полёты. Эти самолёты получили бортовые номера ВВС Австралии A20‑1 и A20‑2.

Для производства был выбран вариант NA‑16‑2K, в процессе подготовки к производству в конструкцию самолёта внесли некоторые изменения. Так вместо одного переднего пулемёта, были установлены два 7,62 мм пулемёта, корпус был усилен для выполнения бомбометания с пикирования (Wirraway задумывался и как учебный самолёт, и как армейский самолёт непосредственной поддержки). Первый произведённый в Австралии CA‑1 Wirraway (бортовой номер A20‑3) совершил свой первый полёт 27 марта 1939 года. 10 июля 1939 года ВВС Австралии были поставлен последующие два самолёта — они получили бортовые номера A20‑4 и A20‑5.

Вначале было построено 40 самолётов версии CA-1, после чего производство переключилось на модель CA‑3. Обозначение последующих моделей показывало принадлежность к различным госзаказам — технически, различия между версиями были минимальны. Модели CA‑5, CA‑7, CA‑8 и CA‑9 не отличались от CA‑3, однако в модель CA‑16 были внесены значительные изменения конструкции, среди которых были изменения крыла для увеличения бомбовой нагрузки и тормозные щитки для бомбометания с пикирования. Вариант пикирующего бомбардировщика получил обозначение CA‑10A, некоторые самолёты других версий (CA‑3, CA‑5, CA‑7 и CA‑9) также переоборудовались в пикирующие бомбардировщики — всего было модифицировано 113 самолётов.

Последний самолёт Wirraway CA‑16 (бортовой номер A20‑757) был поставлен ВВС Австралии в июле 1946 года. Всего было построено 755 самолётов Wirraway.

Боевое применение

Это самолёт использовался не только в качестве учебного, но и принял непосредственное участие в боевых действиях. К началу Второй мировой войны в 1939 году ВВС Австралии имели всего шесть самолётов Wirraway версии СA-1. Непосредственно к началу войны с Японией в декабре 1941 года австралийские ВВС обладали уже 6 эскадрильями вооруженные самолётами Wirraway: 4, 5, 12, 22, 23, 24 и 25 эскадрильи.

Первой в бою приняла участие группа из пяти Wirraway, которые использовались в качестве учебных самолётов в Клуанге, Малайзия. Эти самолёты пилотировались новозеландцами, а австралийцы были бортовыми наблюдателями. Все самолёты этой группы вскоре были сбиты японцами.

6 января 1942 года самолёты 24 эскадрильи (место базирования — Рабаул) попытались перехватить японские гидросамолёты над Новой Британией. Одному самолёту удалось вступить в бой, что вошло в историю как первый воздушный бой между ВВС Австралии и Японии. Через две недели восемь самолётов Wirraway приняли участие в обороне Рабаула от более ста вражеских истребителей и бомбардировщиков, причём сбиты были только два самолёта Wirraway. 12 декабря 1942 года лейтенант авиации Арчер, проводя патрулирование над морем, замечает в 300 м под собой самолёт Zero, пикирует на него, открывает огонь и сбивает вражескую машину. Так произошла первая и единственная воздушная победа Wirraway (надо отметить то, что его потомок CAC Boomerang не одержал ни одной воздушной победы). Wirraway использовался совместно с истребителями Boomerang для нанесения ударов по наземным целям, а также в прочих миссиях поддержки сухопутных войск, в Папуа — Новой Гвинее, а позже и на острове Бугенвиль. Применение самолёта в качестве штурмовика и бомбардировщика оказалось довольно результативным.

Многие эскадрильи ВВС Австралии имели как минимум один Wirraway используемый в качестве самолёта связи. Один Wirraway с бортовым номером A20‑527 был приписан к штабу пятых ВВС США и имел соответствующую окраску.

После войны Wirraway оставался на вооружение в качестве учебного самолёта австралийских ВВС и ВМС. В 1958 году ВВС принимает на вооружение CAC Winjeel и все самолёты Wirraway списывают. 4 декабря 1958 года на авиабазе Пойнт Кук состоялся прощальный пролёт этого самолёта. Последний полёт этого самолёта в составе ВВС состоялся 27 апреля 1959 года — когда CA‑16, бортовой номер A20‑686, перелетел в Токумвал для утилизации.

На данный момент в авиационный реестр гражданских самолётов Австралии занесены десять самолётов Wirraway, ещё несколько находятся в музеях Австралии, Папуа — Новой Гвинеи и США.

Отрывок, характеризующий CAC Wirraway

В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.