CSS Atlanta
Броненосец «Атланта» (англ. Atlanta) — таранный броненосец, служивший во Флоте Конфедеративных Штатов Америки, и позднее в американском флоте в период Гражданская война в США. Перестроен из быстроходного парохода. Из-за недостатков конструкции и некомпетентности команды, был захвачен северянами в первом же сражении, и в дальнейшем служил во флоте США. Списан в 1865 году; в 1869 был выкуплен правительством Гаити, но пропал во время перехода в открытом море.
Содержание
История
Изначально, будущая «Атланта» называлась «Фенгал» (англ. Fingal; она была винтовым торговым пароходом, построенным в Великобритании. Спущенная на воду в 1861 году, она имела тоннаж около 700 тонн, и развивала скорость до 13 узлов благодаря двум паровым машинам, работающим на один винт. До осени 1861, корабль осуществлял почтовые перевозки между портами Шотландии.
В сентябре 1861 года, пароход был куплен Джеймсом Буллоксом, резидентом КША в Великобритании, для доставки остро необходимых Конфедерации военных грузов. Для преодоления блокады северян, установленной против портов южан, требовались быстроходные суда; «Фенгал» как раз подходил под эти требования. Чтобы скрыть факт перехода корабля под контроль КША, Буллокс нанял британский экипаж и указал официальной целью плавания порт Нассау на Багамских Островах. Только после выхода в море (не прошедшего без инцидентов[1]) команде было объявлено, что на самом деле корабль следует в Саванну в штате Джорджия, на территории Конфедерации.
Успешно преодолев блокаду, «Фенгал» прибыл в Саванну 12 ноября и выгрузил значительное количество военного снаряжения. Буллокс намеревался сразу же отправиться в обратный путь, прорвав блокаду с грузом хлопка для продажи в Европе; однако, потребовалось более месяца чтобы доставить груз хлопка в Саванну и добыть уголь для плавания. За это время, северяне значительно усилили наблюдение за рекой Саванна, и прорыв блокады оказался невозможен. В январе 1862, Буллокс передал корабль конфедеративным властям; те, в свою очередь, решили переоборудовать его в броненосец для обороны подступов к порту и борьбы с федеральным флотом.
Конструкция
Переименованный в CSS «Атланта», пароход был перестроен на заводе братьев Тифт в Саванне; значительную часть суммы на его переделку пожертвовали патриотично настроенные жительницы города.
Надводный борт парохода был срезан до главной палубы, с целью уменьшить верхний вес и заодно сократить поражаемую площадь. На главной палубе был надстроен трапециевидный каземат с сильно наклоненными (для повышения снарядостойкости) стенками; в каземате размещалась артиллерия. Рубка рулевого размещалась на крыше каземата, впереди единственной трубы.
Переделки, установка оружия и бронирования привели к повышению водоизмещения «Атланты» до 1006 тонн и резкому росту её осадки. Это, в свою очередь, привело к почти двукратному уменьшению скорости. Согласно расчетам, скорость корабля более не превышала 10 узлов, на практике, была даже меньше.
Вооружение
Вооружение корабля размещалось в каземате на главной палубе. Каземат имел восемь орудийных портов: один в носовой стенке, один в кормовой и по три на каждый борт. Орудийные порты защищались свисающими броневыми ставнями; перед выстрелом, ставню приподнимали, проворачивая на штыре, а после выстрела отпускали, и она опускалась под собственной тяжестью. Большим недостатком были малые размеры орудийных портов, из-за чего — а также из-за сильного наклона стенок каземата — угол горизонтального обстрела был не более 5-7 градусов.
Основное вооружение состояло из нарезных дульнозарядных орудий Брукса. По одному 178-миллиметровому орудию размещалось, соответственно, в передней и задней части каземата. Эти пушки имели вес 6,8 тонн и стреляли 36-кг литыми цилиндрическими снарядами или 50-кг чугунными бомбами. Каждое такое орудие было установлено на вращающемся основании и могло стрелять через (в зависимости от расположения), носовой или кормовой орудийный порт вперед или назад, и через два ближайших бортовых порта — на любой борт.
По бортам корабля, напротив оставшихся бортовых портов, были установлены два меньших, 163-мм нарезных орудия.
Большое внимание было уделено подводному вооружению корабля. «Атланта» имела 6-метровый таранный бивень из кованого железа, встроенный в её форштевень и надежно удерживаемый на месте стальными прутьями. В дополнение к тарану, на носу броненосца была установлена шестовая мина, снаряженная 23 килограммами пороха; в походном положении, мина поднималась над водой, и опускалась перед атакой.
Бронирование
Бронированный каземат был защищен двумя слоями катаных железных плит, каждая по 51 миллиметр толщиной. Плиты эти были получены прокаткой старых железнодорожных рельсов[2], и не отличались высоким качеством. Общая толщина броневой защиты составляла, таким образом, 102 миллиметра; чтобы ещё больше увеличить устойчивость защиты, стенки каземата были наклонены внутрь под углом в 60 градусов от вертикали. Теоретически, такой уклон обеспечивал эквивалент 200 миллиметров вертикальной защиты. Но на практике, из-за очень плохого качества брони и несовершенного крепления, прочность броневой защиты «Атланты» была значительно ниже.
Броневые плиты были установлены на подкладке из 76 миллиметрового слоя тика, и двух слоев по 194 миллиметра сосны. Плиты крепились к подкладке при помощи болтов.
Вне каземата, надводный борт корабля был защищен одним слоем 51 миллиметровых плит. Палуба не бронировалась. Установленная на крыше каземата рубка была защищена аналогично самому каземату и имела такой же уклон броневых плит.
Силовая установка
Силовая установка корабля оставалась прежней. Две паровые машины прямого действия вращали один вал. Точных данных по характеристикам силовой установки нет, но известно что ввиду перегрузки броненосца, скорость «Атланты» обычно не превосходила 7-10 узлов.
Служба
Во флоте КША
CSS «Атланта» вышла на ходовые испытания 31 июля 1862 года. Корабль был весьма далек от совершенства; перегруженный корпус, не рассчитанный на такую дополнительную нагрузку, сильно протекал. О какой-либо искусственной вентиляции каземата не подумали, и при работе машин в нём царила страшная духота. В довершение всего, кораблем оказалось трудно управлять; «Атланта» плохо слушалась руля и не держала курс. Один из офицеров отозвался о ней так:
Что за неудобный, неуклюжий, Богом забытый корабль!
Значительные усилия были приложены к исправлению недостатков, и в итоге удалось справиться по крайней мере с значительной частью протечек. В ноябре 1862 года, «Атланта», наконец, вступила в состав флота Конфедерации. Конфедераты уделяли ей значительное внимание; блокада северян становилась все плотнее, и доставка военных грузов из Европы в порты Джорджии стала почти невозможна.
Командующий силами военно-морской обороны Джорджии[3], Джозайя Татналл, находившийся под сильным давлением общественного мнения, собирался атаковать блокирующие Саванну федеральные корабли при помощи «Атланты» в начале января 1863. Учитывая опыт боев на Хэмптонском Рейде, он рассчитывал атаковать блокирующий эскадрон до того, как тот будет пополнен броненосными кораблями. Однако, армейские инженеры, на которых была возложена задача расчистки русла реки от установленных обеими сторонами заграждений, не справились с задачей; потребовался почти месяц, чтобы расчистить дорогу, и за это время два новых монитора пополнили федеральные силы у Саванны.
«Атланта» совершила попытку выйти в море 3 февраля, во время прилива. Однако, из-за сильного ветра уровень воды не поднялся достаточно высоко, и броненосец не смог пройти над отмелями. Только 19 марта, корабль, наконец, сумел выбраться из реки. Татнал планировал направить броненосец к захваченному северянами проливу Порт-Рояль, игравшему ключевую роль в снабжении армий федералистов. Он хотел осуществить атаку в то время, когда мониторы северян будут заняты действиями под Чарльстоном. Однако, дезертиры из конфедеративной армии раскрыли его план: защита Порт-Рояль была немедленно усилена тремя мониторами, и Татнал был вынужден отказаться от плана. Раздраженный нерешительностью Татнала[4], военно-морской министр КША Стивен Мэллори заменил его на посту командующего эскадрой коммодором Ричардом Пэйджем; Пэйдж, в свою очередь, был вскоре заменен коммодором Уильямом Уэббом.
30 мая, Уэбб продемонстрировал свою готовность к решительным действиям, попытавшись атаковать флот северян; попытка сорвалась, так как при преодолении отмелей в реке, передний двигатель «Атланты» внезапно сломался и броненосец сел на мель. Потребовались почти сутки чтобы снять корабль с мели. Мэллори, обеспокоенный высокой вероятностью встречи с мониторами северян, предлагал Уэббу дождаться вступления в строй строящегося броненосца CSS «Саванна», но Уэбб отказался. Тем временем, северяне усилили свою блокирующую эскадру новыми мониторами USS «Уихокен» и USS «Нэхент» под командованием коммодора Джона Роджерса.
Морское сражение у Ошшо-Саунд
Вечером 15 июня, «Атланта» двинулась вниз по реке Уилмингтон. Преодолев препятствия, она затаилась на замаскированной позиции до утра, готовясь к атаке на стоявшие в блокаде федеральные мониторы. Уэббс был убежден, что сумеет одержать победу; он собирался в самом начале пойти прямо на один из мониторов и на полном ходу взорвать его шестовой миной, после чего расправиться с оставшимся своими пушками. Он был так уверен в успехе предстоящей атаки, что даже затребовал два буксира для транспортировки «будущих трофеев» в Саванну.
В четыре утра 17 июня «Атланта» вышла в море и двинулась в атаку. Почти немедленно, её заметили на федеральных кораблях и оба монитора двинулись ей навстречу. Когда дистанция между противниками сократилась до 2,4 км, «Атланта» выстрелила из своего носового нарезного 178-мм орудия в «Уихокен», но промахнулась.
Почти немедленно после этого, плохо управляемая «Атланта» села на мель. Приблизившись на 270 метров, «Уихокен» развернул свою башню, и выстрелил в броненосец южан из своих тяжелых гладкоствольных орудий Дальгрена; снаряд 279-миллиметрового орудия промахнулся, но выстрел 380-миллиметровой пушки угодил точно в каземат конфедеративного корабля возле переднего орудийного порта. Слабая броня «Атланты» раскололась от удара 200-килограммового ядра, а деревянная подкладка броневого покрытия была проломлена. Хотя ядро не прошло насквозь через броню и деревянную подкладку, отлетевшие щепки убили или ранили весь расчет носового орудия.
Перезарядив орудия, «Уикохен» выстрелил снова. Следующий 279-миллиметровый снаряд ударил в борт броненосца южан над самой водой, сместив броневые плиты и создав течь. Выстрел 380-миллиметровой пушки пришелся по касательной около порта правого 163-мм орудия «Атланты», как раз открытого для выстрела; отлетающие осколки и обломки вывели из строя половину его расчета. Точку в сражении поставил последний 380-мм снаряд «Уихокена», пробивший броню рубки и ранивший обоих рулевых. Неспособная сняться с мели, тяжело поврежденная «Атланта», потерявшая одного моряка убитым и шестнадцать тяжело раненными, спустила флаг и сдалась. За весь бой, «Атланта» выстрелила семь раз, не попав ни разу; «Уихокен» выстрелил пять раз, попав четыре раза, а «Нэхент» вообще не успел вступить в сражение.
Во флоте США
Захватив «Атланту» после всего пятнадцати минут боя, северяне легко стянули броненосец с мели и она своим ходом добралась до Порт-Рояль. Осмотрев броненосец, инженеры северян сочли, что его машины находятся в очень хорошем состоянии, и корабль может быть использован федеральным флотом. Военно-морской флот США присудил за захват «Атланты» награду в 35 000 долларов; эта награда была разделена между экипажами мониторов «Уихокен», «Нехэнт» и канонерской лодки «Чимаррон», единственных кораблей которые присутствовали рядом в момент сдачи броненосца.
Починенная, «Атланта» вступила в состав флота федералистов под тем же именем, но теперь с префиксом USS второго февраля 1864 года. Так как северяне обоснованно не доверяли недостаточно надежным орудиям Брукса, они перевооружили её на нарезные орудия Паррота. «Атланта» получила два 203-миллиметровых нарезных орудия в носовой и кормовой установках, и по одному 138-миллиметровому орудию на каждом борту.
В составе флота северян «Атланта» предназначалась для усиления Североатлантического Блокадного Эскадрона. Большую часть оставшейся карьеры она провела в устье реки Джеймс, охраняя Хэмптон-Роудс от возможной попытки рейда со стороны конфедеративной эскадры в верховьях реки. 21 мая 1864 года «Атланта», вместе с канонерской лодкой «Рассвет», обстреляла и рассеяла отряд конфедеративной кавалерии, пытавшийся напасть на форт Поуатан. После того, как защищавшие подступы к Ричмонду конфедеративные броненосцы были нейтрализованы в битве за проход Трента в феврале 1865, «Атланта» была перебазирована выше по реке.
После войны
После окончания военных действий, «Атланта» была выведена в резерв. Федеральный флот не считал нужным сохранять на вооружении трофейные конфедеративные броненосцы (в большинстве своем, довольно некачественно построенные и немореходные) и 4 мая 1869 продал «Атланту» частному лицу за 25000 долларов.
В дальнейшем, при помощи юриста Сидни Оаксмита, «Атланта» была перепродана за сумму в 260000 долларов правительству Гаити. Переименованный в «Триумф», броненосец должен был стать решающим аргументом в конфронтации Гаити с Доминиканской Республикой. Поставка корабля дважды задерживалась; вначале из-за претензий таможенной службы США, считавших нарушением нейтралитета продажу военного корабля в охваченную очередной гражданской войной страну, а затем — из-за механических поломок при переходе.
Загруженный оружием и боеприпасами, «Триумф» вышел в море из Честера, штат Пенсильвания, 18 декабря 1869. В порт назначения корабль не прибыл, исчезнув в море со всем экипажем. Никогда не предназначавшаяся для службы в открытом море, «Атланта»/«Триумф» не была в полной мере мореходным кораблем и могла легко затонуть даже при относительно слабом волнении.
Оценка проекта
Как и практически все импровизированные военные корабли, перестроенные из гражданских недостаточно компетентными конструкторами, да ещё и испытывающими дефицит ресурсов, «Атланта» не была особенно хороша ни в проекте ни на практике. Созданная в первую очередь как таранный корабль, поражающий противника ударами тарана и шестовых мин, «Атланта» не имела ни достаточной для этого скорости ни маневренности; тяжелая в управлении (как и почти все крупные броненосцы южан) она не могла надеяться удачно нанести удар маневрирующему противнику. Артиллерия «Атланты» была слабой, и в довершение всего — сектора обстрела её орудий были столь малы, что попасть было сложно даже при стрельбе в упор.
Другим недостатком «Атланты» была её недостаточная броневая защита. Хотя и расположенная под рациональным ( большим ) углом, броня из прокатанных железнодорожных рельсов была очень хрупкой и оказалась совершенно не способна держать попадания тяжелых ядер крупнокалиберных орудий северян. Наконец, осадка «Атланты» была слишком велика для оперирования на мелководье у американского побережья.
Следует отметить, что южане сделали должные выводы из поражения «Атланты». Признав, что их корабли не имеют шансов в морском бою против лучших кораблей и гораздо лучше подготовленных экипажей северян, они сосредоточились на обороне своих портов и стратегически важных заливов. Вместо крупных и дорогих броненосцев с большой осадкой, южане в основном перешли к постройке небольших, но маневренных и эффективных броненосных таранов.
Напишите отзыв о статье "CSS Atlanta"
Примечания
- ↑ При выходе из порта, «Фенгал» случайно столкнулся с австралийским бригом «Сиккарди», в нарушение правил стоявшим на рейде без огней. Бриг от столкновения затонул: чтобы не терять времени, Буллокс приказал своему финансовому агенту оплатить ущерб (хотя вины «Фенгала» в инциденте не было).
- ↑ Практически не имевшая собственной промышленности, Конфедерация испытывала катастрофический дефицит металла.
- ↑ Единого командования конфедеративный флот не имел.
- ↑ Скорее, являвшейся разумной осторожностью перед лицом многократно превосходяшего противника
Литература
- Bulloch Jame D. [books.google.com/books?id=mg8pAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=secret+service+of+the+confederacy&hl=en&sa=X&ei=e5HsUIGQH8q7qAH1qIGYDQ&ved=0CEQQ6AEwAQ#v=onepage&q=secret%20service%20of%20the%20confederacy&f=false The Secret Service of the Confederate States in Europe: or, How the Confederate Cruisers were Equipped]. — New York: G.P. Putnam, 1884. — Vol. I.
- Emerson, William C. (1995). «Unfounded Hopes: A Design Analysis of the Confederate Steamer CSS Atlanta». Warship International (International Naval Research Organization) XXXII (4): 367–387. ISSN [worldcat.org/issn/0043-0374 0043-0374].
- (1991) «Question 35/90». Warship International (International Naval Research Organization) XXVIII (4). ISSN [worldcat.org/issn/0043-0374 0043-0374].
- The Big Guns: Civil War Siege, Seacoast, and Naval Cannon. — Alexandria Bay, New York: Museum Restoration Service. — ISBN 0-88855-012-X.
- Scharf J. Thomas. History of the Confederate States Navy: From its Organization to the Surrender of its Last Vessel. — New York: Fairfax Press, 1977. — ISBN 0-517-23913-2.
- Scheina Robert L. Latin America, A Naval History: 1810–1987. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1987. — ISBN 0-87021-295-8.
- Silverstone Paul H. Warships of the Civil War Navies. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1989. — ISBN 0-87021-783-6.
- Still William N., Jr. Iron Afloat: The Story of the Confederate Armorclads. — Reprint of the 1971. — Columbia, South Carolina: University of South Carolina Press, 1985. — ISBN 0-87249-454-3.
- Wise Stephen R. [books.google.com/books?id=_kq7diciSsQC&source=gbs_navlinks_s Lifeline of the Confederacy: Blockade Running During the Civil War]. — Columbia, South Carolina: University of South Carolina Press, 1991.
| ||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий CSS Atlanta
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
