Carmina Burana (Орф)
Поделись знанием:
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.
На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
«Ка́рмина Бура́на» (лат. «Carmina Burana»; полн. «Carmina Burana: Cantiones profanae cantoribus et choris cantandae comitantibus instrumentis atque imaginibus magicis» — «Песни Бойерна: Мирские песни для исполнения певцами и хорами, совместно с инструментами и магическими изображениями») — сценическая кантата немецкого композитора Карла Орфа, на собственное либретто, по мотивам средневековых стихотворений из одноимённого сборника, написанная в 1935—1936 годах.
Первое исполнение кантаты состоялось 8 июня 1937 года, дирижёр — Бертиль Ветцельсбергер. «Carmina Burana» — это часть «Trionfi», музыкального триптиха, который также включает в себя кантаты «Catulli Carmina» (англ.) и «Trionfo di Afrodite» (англ.). Наиболее известной является хоровая композиция «O Fortuna», которая открывает и завершает произведение.
Содержание
Текст
Работа Орфа основана на двадцати четырёх стихотворениях из сборника средневековой поэзии, названного «Carmina Burana». «Carmina Burana» переводится с латыни как «Бойернские песни». Это связано с тем, что оригинальный манускрипт сборника («Codex Buranus») был найден в 1803 году в бенедиктинском монастыре Бойерн (Beuern, лат. Buranum; ныне — Бенедиктбойерн, Бавария).
Карл Орф впервые столкнулся с этими текстами в публикации Джона Эддингтона Саймонда «Вино, женщины и песни» 1884 года, которая содержала английские переводы 46 поэм из сборника. Мишель Гофман, студент-юрист и энтузиаст изучения греческого и латинского языков, помогал Орфу в выборе 24 стихотворений и составлении из них либретто.
Это либретто включает стихи как на латинском, так и на средневерхненемецком языке. Оно охватывает широкий круг светских тем, актуальных как в XIII веке, так и в наше время: непостоянство удачи и богатства, быстротечность жизни, радость возвращения весны и удовольствие от пьянства, обжорства, азартных игр и плотской любви.
Оркестровка
Вокал
Вокальная партия исполняется:
- солистами (сопрано, тенор и баритон),
- дополнительные короткие соло: 3 тенора, баритон и 2 баса;
- смешанным хором (первый, или «большой», хор);
- камерным хором (второй, или «малый», хор);
- детским хором или хором мальчиков.
Инструменты
- деревянные духовые инструменты:
- 3 флейты (2-3 - флейта-пикколо),
- 3 гобоя (3 - английский рожок),
- 3 кларнета, (2 - бас-кларнет, 3 - малый кларнет in Es)
- 2 фагота и контрафагот;
- медные духовые инструменты:
- ударные инструменты:
- литавры (5 котлов),
- колокольчики,
- ксилофон,
- кастаньеты,
- трещотка,
- бубенчики,
- треугольник,
- кротали,
- тарелка крэш,
- подвешенная тарелка,
- там-там,
- оркестровые колокола (3 колокола),
- бубен,
- малый барабан,
- средний барабан,
- большой барабан,
- челеста;
- 2 фортепиано;
- струнные инструменты.
Структура
Carmina Burana состоит из пролога и трёх частей, каждая из которых содержит несколько отдельных музыкальных действий:
- Fortuna Imperatrix Mundi («Фортуна — повелительница мира») — пролог;
- Primo vere («Ранней весной») — включает внутреннюю сцену Ûf dem Anger («На подмостках», «на лугу» — возможно, цитата из гномической песенки Вальтера фон Фогельвейде «Ûf dem anger stuont ein boum») — первая часть;
- In taberna («В кабаке») — вторая часть;
- Cours d’amour («Любовные пересуды», «суды любви», буквально «Двор любви» — средневековые забавы знати, особые суды для разрешения любовных споров) — третья часть;
- Blanziflour et Helena («Бланшфлёр и Елена»; Бланшфлёр — персонаж испанской сказки, дочь демона, по другой версии — эльфийская царица, а может, и Бланшефлор в схожей по сюжету поэме Конрада Флека, как и Елена Троянская, похищенная из своего царства возлюбленным).
| № | Латинское название | Русское название | Комментарий |
|---|---|---|---|
| Fortuna Imperatrix Mundi | |||
| 1. | O Fortuna | О, Фортуна! | Номер начинается с оркестрового и хорового «фортиссимо», заканчивающегося в конце третьей фразы задержкой на длинной ноте. Оставшаяся часть первого куплета и весь второй, наоборот, исполняются в самом тихом нюансе; в это время хор почти речитативом проговаривает слова. Третий куплет звучит в более быстром темпе на максимальной громкости |
| 2. | Fortune plango vulnera | Оплакиваю раны, нанесённые Судьбой | Состоит из трёх куплетов. Запев и первый рефрен каждого из куплетов исполняется мужским хором, второй рефрен — общим |
| I. Primo Vere | |||
| 3. | Veris leta facies | Заклинание весны | Номер состоит из трёх куплетов. В каждом из них первые две фразы исполняют басы и альты, вторые две, с последующей длинной нотой во время оркестрового проигрыша — тенора и сопрано |
| 4. | Omnia sol temperat | Солнце согревает всё | Соло баритона |
| 5. | Ecce gratum | Посмотри, как она приятна | Каждый из трёх куплетов начинает партия теноров, к которым в повторе фразы присоединяется остальной хор |
| Uf dem Anger | |||
| 6. | Tanz | Танец | Инструментальный номер |
| 7. | Floret silva | Лес цветёт | Первая часть номера звучит на латыни, во втором куплете начинается текст на средневерхненемецком языке |
| 8. | Chramer, gip die varwe mir | Дай, торговец, краску мне | Текст на средневерхненемецком исполняется только женской партией хора |
| 9. | Reie
|
Хоровод
|
Короткая инструментальная часть предваряет картину хоровода, первая и третья стремительные части которой одинаковы и контрастируют с неторопливой средней частью |
| 10. | Were diu werlt alle min | Если бы весь мир был мой | Унисон всего хора. Номер завершает «немецкий» блок |
| II. In Taberna | |||
| 11. | Estuans interius | «Пылая внутри» | Соло баритона |
| 12. | Olim lacus colueram | Когда-то жил я в озере… | Соло тенора; в припеве звучит мужской хор. Известна также под названием «Песнь жареного лебедя», так как повествование в этом номере ведётся от лица лебедя, пока его готовят и подают на стол |
| 13. | Ego sum abbas | Я — настоятель | Соло баритона. Мужской хор комментирует речитатив солиста короткими выкриками |
| 14. | In taberna quando sumus | Сидя в таверне | Исполняется только мужской партией хора |
| III. Cours d’Amour | |||
| 15. | Amor volat undique | Любовь летает всюду | Соло сопрано в сопровождении хора мальчиков |
| 16. | Dies, nox et omnia | День, ночь и всё мне ненавистно | Соло баритона |
| 17. | Stetit puella | Стояла девушка | Соло сопрано |
| 18. | Circa mea pectora | В груди моей | Каждый из трёх куплетов начинается с соло баритона, первую строчку повторяет мужской хор, затем вступает женский |
| 19. | Si puer cum puellula | Если юноша с девушкой… | Исполняется а капелла группой мужского хора в составе 3 теноров, баритона и 2 басов |
| 20. | Veni, veni, venias | Приди, приди, о, приди же | Номер начинается с переклички женского и мужского хора, затем весь хор делится на два; партия второго (малого) хора состоит из одного повторяющегося слова nazaza, вставляемого между репликами первого (большого) хора |
| 21. | In trutina | На весах | Соло сопрано |
| 22. | Tempus est iocundum | Время приятно | Номер состоит из пяти куплетов: в первом звучит весь хор, во втором и четвёртом — только женская группа, в третьем — только мужская. В первом и третьем партию соло ведёт баритон, во втором и четвёртом — сопрано в сопровождении хора мальчиков. Пятый куплет исполняется всем хором и всеми солистами |
| 23. | Dulcissime | Нежнейший мой | Соло сопрано |
| Blanziflor et Helena | |||
| 24. | Ave formosissima | Привет тебе, прекраснейшая! | Исполняется всем хором и всеми солистами |
| Fortuna Imperatrix Mundi | |||
| 25. | O Fortuna | О, Фортуна! | Точное повторение первого номера |
Композиционная структура во многом основана на идее вращения «Колеса Фортуны». Рисунок колеса был обнаружен на первой странице Burana Codex. Он также содержал четыре фразы, написанные на ободе колеса: Regnabo, Regno, Regnavi, Sum sine regno («Буду царствовать, Царствую, Царствовал, Есмь без царства»).
Во время каждой сцены, а иногда и во время одного действия, «Колесо Фортуны» поворачивается, счастье оборачивается печалью, а надежда сменяется горем. «O Fortuna», первая поэма в редакции Шмеллера, завершает круг, формируя остов композиции произведения.
Известные записи
- 1960 год — дирижёр Герберт Кегель; солисты: Ютта Вульпиус, Ганс-Иоахим Ротч, Курт Рем, Курт Хубенталь; хор и оркестр Лейпцигского радио.
- 1968 год — дирижёр Ойген Йохум; солисты: Гундула Яновиц, Герхард Штольце, Дитрих Фишер-Дискау; хор и оркестр Берлинской государственной оперы (хормейстер — Вальтер Хаген-Гроль), хор мальчиков Schöneberger (хормейстер — Геральд Хельвиг).
- 1969 год — дирижёр Сэйдзи Одзава; солисты: Эвелин Мандак, Стенли Колк, Шеррилл Милнс; Бостонский симфонический оркестр.
- 1973 год — дирижёр Курт Айххорн; солисты: Луция Попп, Йон ван Кестерен, Герман Прей; Симфонический оркестр Баварского радио.
- 1981 год — дирижёр Роберт Шо; солисты: Хокан Хагегорд, Джудит Блеген, Уильям Браун; Симфонический оркестр и хор Атланты.
- 1989 год — дирижёр Франц Вельзер-Мёст; солисты: Барбара Хендрикс, Майкл Чанс, Джеффри Блэк; Лондонский филармонический оркестр.
- 1995 год — дирижёр Мишель Плассон; солисты: Натали Дессей, Жерар Лен, Томас Хэмпсон; оркестр Капитолия города Тулузы.
- 1996 год — дирижёр Эрнст Хинрайнер; солисты Герда Хартманн, Рихард Брюнер, Рудольф Кнолл; оркестр и хор Зальцбургского Моцартеума.
- 2005 год — дирижёр Саймон Реттл; солисты: Салли Мэтьюс, Лоурэнс Броунли, Кристиан Герхахер; хор Берлинского радио (нем. Rundfunkchor Berlin) и оркестр Берлинской филармонии.
Влияние
Отрывки из «Кармины Бураны» использовались во многих современных проектах, особой популярностью пользуется увертюра «O Fortuna». Её кавер-версии и современные обработки записывали Enigma, Era, Therion, Trans-Siberian Orchestra, Gregorian, Ministry, David Garrett, Хор Турецкого и многие другие.
По свидетельству шведского режиссёра Ингмара Бергмана, «Кармина Бурана» послужила для него одной из отправных точек при создании художественного фильма «Седьмая печать».[1]
Напишите отзыв о статье "Carmina Burana (Орф)"
Примечания
- ↑ Бергман И. [lib.ru/CINEMA/kinolit/BERGMAN/bergman.txt Картины]
Литература
- Michael Steinberg. Carl Orff: Carmina Burana // Choral Masterworks: A Listener’s Guide. Oxford: Oxford University Press, 2005, 230—242.
- Jonathan Babcock. Carl Orff’s Carmina Burana: A Fresh Approach to the Work’s Performance Practice // Choral Journal 45, no. 11 (May 2006): 26-40.
Ссылки
- [members.optusnet.com.au/~charles57/Carmina/ Carmina Burana Web] сайт о кантате Carmina Burana
- [www.tylatin.org/extras/index.html Тексты в оригинале и в переводе на английский, использованные в либретто Карла Орфа]
- [classic.chubrik.ru/Orff/Carmina_text.html Тексты в оригинале и в переводе на русский, использованные в либретто Карла Орфа]
- [latinum.ru/index/0-7 Carmina Burana в исполнении хора и оркестра Берлинской государственной оперы]
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Carmina Burana (Орф)
– Я готов на всё, – сказал Пьер.– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.
На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
