Centesimus Annus
| Centesimus Annus | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: |
Папа Иоанн Павел II |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: | |
| Дата первой публикации: | |
Centesimus Annus (лат. — Сотый год) — энциклика папы римского Иоанна Павла II от 1 мая 1991, посвящённая столетию с опубликования «Rerum Novarum».
Содержание
История
Энциклика «Centesimus Annus» была открытым письмом, адресованным епископам Римско-католической церкви. В 1891 Папа Лев XIII выпустил энциклику «Rerum Novarum» («Исходя из новых обязательств»), в которой провозгласил новую социальную доктрину церкви и учредил общественное движение «народное католическое действие». Спустя 10 лет, в энциклике «Graves de Communi Re», движение получило современное название «христианская демократия». Впоследствии церковь продолжила традицию вносить уточнения в свою социальную доктрину на круглые годовщины с опубликования «Rerum Novarum». Среди важнейших документов такого рода — «Quadragesimo Anno» (1931), «Mater et Magistra» (1961) и «Centesimus Annus».
Содержание
В своём письме Папа Иоанн Павел II коснулся глубоких изменений в политических системах стран Восточной Европы, которые привели к падению коммунистических режимов. Энциклика подробно обсуждает западный капитализм и восточноевропейский социализм. Папа высказался в пользу капитализма, при условии, что он отвечает требованиям справедливости. В то же время он осудил потребительскую культуру Запада и злоупотребления крупных собственников своим преимущественным положением за счёт рабочих.
Энциклика состоит из введения и шести глав. В первой главе Иоанн Павел II обратил внимание на аморальный характер перемен, с которыми имел дело Лев XIII в 1891. Новая социальная доктрина утверждала, что структура общества должна быть производной христианского видения человека. В то же время, Лев XIII стремился избежать крайностей как социализма, так и экономического либерализма.
Во второй главе Иоанн Павел II перешёл к переменам сегодняшнего дня. Он объяснил падение коммунистических режимов подчинением человека социально-экономическому механизму в восточноевропейских моделях социализма. Папа высказался в поддержку социальной справедливости, но при этом осудил классовую борьбу. Вместо этого он поддержал идею, что государство должно уважать автономию отдельных экономических субъектов и их объединений. Важнейшими принципами здесь являются субсидиарность и солидаризм. Папа подчеркнул, что свобода состоит не в себялюбии, а в послушании Истине. Глава заканчивается критическим анализом потребительства, гонки вооружений, защиты прав человека и помощи бедным странам.
Третья глава представляет собой обзор распада системы Варшавского договора в 1989. По мнению Иоанна Павла II, этому способствовали нарушения прав рабочих, неэффективность командной экономики, утопичное желание уничтожить всё зло и духовная ущербность атеизма.
Центральной в письме является четвёртая глава, которая обсуждает рыночную экономику. Согласно Иоанну Павлу II, право на частную собственность фундаментально, но не абсолютно. Бог создал землю ради общего блага, поэтому все продукты труда в конечном итоге являются общечеловеческим достоянием. С одной стороны, собственность следует из человеческой свободы, но с другой стороны, у неё есть социальная функция, вытекающая из принципа подчинения всей деятельности человека целям общего блага. Папа особенно подчеркнул, что этот аргумент относится в том числе к интеллектуальной собственности и навыкам.
Хотя современная рыночная экономика имеет достоинства (свобода, инициатива, процветание), она также связана с несправедливостью: ограничением доступа бедных к благам цивилизации, эксплуатацией, приоритетом вещей над людьми. Рынок теряет свою эффективность в вопросах, где неопределены покупательная способность и ресурсы, как например в вопросах о защите окружающей среды. Таким образом, экономическая система должна быть не просто капиталистической, но и обеспечивать ответственное отношение к экономической свободе и позитивную роль бизнеса. Папа также подчеркнул, что стремление к более высокому качеству жизни должно иметь духовное измерение и сочетаться со стремлением к добру.
Пятая глава посвящена взаимоотношению государства и культуры. Иоанн Павел II заклеймил тоталитаризм и высказался в пользу демократии и правового государства. Он подчеркнул, что демократия должна опираться на нравственные ценности и что в отсутствие истины свобода теряет самые свои основания. Поэтому важнейшим из прав человека Иоанн Павел II назвал право жить по истине своей веры. Папа отметил роль общественных организаций в реализации прав человека и призвал государство уважать их автономию в соответствии с принципом субсидиарности. Он осудил бюрократизм при распределении социальной помощи и чрезмерное государственное регулирование экономики, вместо этого призвав к менее масштабной поддержке реально нуждающихся.
В заключительной шестой главе Иоанн Павел II напомнил о необходимости совершенствования рыночных экономических институтов, несмотря на исчезновение угрозы со стороны коммунистических режимов. Папа призвал к внимательному отношению к бедным, отказу от греховного образа жизни и установке на справедливость.
Centesimus Annus Pro Pontifice
Вслед за публикацией «Centesimus Annus», инициативная группа во главе с кардиналами Розалио Хосе Кастильо Лара и Джованни Лайоло решила обратиться к католикам, занимающим ведущие позиции в бизнесе и финансах, чтобы они способствовали распространению социального учения Церкви. На призыв откликнулись многие предприниматели и банкиры, и по представлению кардинала Лары, Иоанн Павел II своим хирографом от 13 июня 1993 учредил фонд «Centesimus Annus Pro Pontifice» (CAPP).
Целью фонда является распространение человеческих, этических, общественных и христианских ценностей, в частности, ценностей, изложенных в «Centesimus Annus». Фонд информирует лидеров делового и профессионального мира о социальном учении Римско-католической церкви, стимулирует расширение роли Церкви в современном обществе и ищет спонсоров для поддержки деятельности Ватикана.
Напишите отзыв о статье "Centesimus Annus"
Литература
- Иоанн Павел II. Centesimus Annus = Сотый год. Ватикан, 1991. [www.krotov.info/acts/20/voityla/centes.html]
- John Paul II. Centesimus Annus [www.vatican.va/edocs/ENG0214/_INDEX.HTM] (англ.)
См. также
Ссылки
- [www.centesimusannus.org/ Fondazione Centesimus Annus Pro Pontifice] — фонд, учреждённый Ватиканом для распространения социального учения Римско-католической церкви.
|
||||||||
Отрывок, характеризующий Centesimus Annus
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
