The Clash

Эта статья — о группе. О журнале см. Clash (журнал).

The Clash
The Clash на концерте в Осло 21 мая 1980 года. Слева направо:Джо Страммер, Мик Джонс и Пол Симонон
Основная информация
Жанры	панк-рок, постпанк, регги, ска, рокстеди, даб, фанк, рокабилли, рок-н-ролл
Годы	1976—1985
Страна	Великобритания Великобритания
Город	Лондон
Язык песен	Английский
Лейблы	CBS, Epic
Бывшие участники	Джо Страммер Пол Симонон Мик Джонс Терри Чаймс Кейт Левин Роб Харпер Топпер Хидон Пит Говард Ник Шеппард Винс Уайт
Другие проекты	The 101ers, London SS, Generation X, The Rich Kids, Cowboys International, The Blockheads, Public Image Ltd, General Public, Big Audio Dynamite, Havana 3am, The Flowers of Romance, The Latino Rockabilly War, The Pogues, The Mescaleros, Carbon/Silicon, The Good, the Bad & the Queen, Gorillaz
[www.theclashonline.com/ clashonline.com] [www.theclash.com/ clash.com]

The ClashThe Clash

The Clash (МФА: [ðə klæʃ]) — британская музыкальная группа, образованная в 1976 году в Лондоне под влиянием музыки и имиджа панк-рок-группы Sex Pistols. The Clash являются одной из первых и наиболее известных групп — исполнителей панк-рока. Несмотря на большую популярность, которую коллектив обрёл на панк-сцене, он также экспериментировал с различными музыкальными стилями от регги до хип-хопа. Такая широта музыкального диапазона, политическая бескомпромиссность, полные энергии и провокаций концерты принесли The Clash нехарактерный для панка крупный успех у себя на родине (все альбомы группы попадали в верхнюю «двадцатку» хит-парада) и за рубежом.

Начав свою карьеру с выступлений в андеграундных лондонских клубах, группа добилась большого успеха на мировой рок-сцене, собирая на своих концертах целые стадионы зрителей и участвуя в крупнейших музыкальных фестивалях всего мира. Несмотря на такую популярность, The Clash до самого распада оставались верны панк-традициям; музыканты требовали от промоутеров дешёвые билеты на концерты для поклонников, подолгу общаясь с ними после выступлений, и продавали двойной и тройной альбомы по цене одного, компенсируя убыток лейблу за собственный счёт.

В 2003 году The Clash были включены в американский Зал славы рок-н-ролла.

Биография

Создание группы и первые выступления (1976)

The Clash образовались в начале июня 1976 года в Лондоне в результате объединения участников двух групп, The 101ers и London SS: из первой пришёл вокалист и гитарист Джо Страммер, из второй — барабанщик Кит Левен, бас-гитарист Пол Симонон и гитарист Мик Джонс.

Джо Страммер к тому времени уже два года являлся вокалистом паб-рок-группы The 101’ers, игравшей примитивные рок-н-роллы 1950-х годов, и у которой уже был записан и готовился к выходу дебютный сингл. Однако целесообразность продолжения карьеры в рамках The 101’ers была поставлена под сомнение самим Страммером после потрясения, испытанного им от концертов Sex Pistols. 3 апреля 1976 года The 101’ers играли в лондонском пабе «Nashville Rooms», где Страммер впервые увидел Sex Pistols, о которых он до того только слышал. Джо Страммер вспоминал, что после увиденного им выступления Sex Pistols назвал свою группу The 101’ers «вчерашней газетой». Мик Джонс:

Помню, шоу Pistols внезапно сократили из-за возникшей драки, начавшейся на сцене, и это омрачило игру Джо, выступавшего после них, словно «старое» и «новое» встретились на одной сцене. Я знаю — для Джо это был «поворотный пункт». Он подумал: «Приходит новое, я это вижу и с этим ничего не поделать». И он решил: «Надо идти туда, где возникает новое».

Мик Джонс и Пол Симонон также присутствовали на тех концертах, будучи хорошо знакомыми с Sex Pistols, однако Страммера они не знали. Биограф Пэт Гилберт:

В музыкальном плане The 101’ers и Sex Pistols не так уж многое разделяло, но идеологически они были с «разных планет»; первые стремились к солидности и ретроспекции, вторые же были агрессивны, были нигилистами, элитистами, снобами, упивающимися негативностью…

Сценическая фигура Страммера, выходца из среднего класса и гораздо старшего первого поколения панков, стала претерпевать радикальные изменения.

Мик Джонс и Пол Симонон познакомились друг с другом в художественном колледже. У Джонса была своя группа London SS, в которой играли также Кейт Левин и Билл Уотс. После неоднократного посещения их репетиций Симонон в начале 1976 года стал участником группы. Именно их коллектив решил курировать Берни Роудс, в то время помогавший Малькольму Макларену с его бутиком «Let It Rock», позднее переименованным в SEX, и репетициями его подопечных — группы Sex Pistols. У Роудса также была идея вырастить политически провокационную группу, и хотя музыка и песни писались самими музыкантами, идеологические лекции Роудса оказали на них большое влияние. После знакомства с творчеством The 101’ers во время их выступления в пабе «Nashville Rooms» 25 мая 1976 года Роудс предложил Страммеру присоединиться к группе Джонса, Симонона и Левина, которых Страммер лично ещё не знал. Симонон и Джонс утверждают, что впервые увидели Страммера в очереди за пособием по безработице, хотя писатель Крис Салевиз, автор книги о Джо Страммере «Redemption Song: The Ballad of Joe Strummer», утверждает, что они много раз видели его на концертах The 101’ers и Sex Pistols. Пристальные взгляды Мика и Пола заставили Джо, стоящего в очереди, заволноваться; он решил, что первые хотят избить его и подумывал бежать, так как не отличался в то время особой физической силой и даже имел прозвище «Weedy Woody» (с англ. — «слабачок Вуди»). После устроенной 1 июня встречи с участниками группы Страммер ответил согласием, несмотря на то, что с точки зрения музыкальной карьеры Страммер и его The 101’ers были впереди тех же Sex Pistols, у которых ещё не было сделано ни одной записи, даже демонстрационной. Поначалу Джо сомневался и решил погадать по знаменитой китайской Книге Перемен (кит. трад. 易經, упр. 易经, пиньинь: Yì Jīng), которая выдала ему «оставайся с друзьями», вследствие чего он решил, что его друзья — The Clash.

Начались интенсивные совместные репетиции. В середине июня к группе присоединился барабанщик Терри Чаймс, игравший некоторое время в London SS. Вскоре Симонон придумал название для коллектива, взяв его из газетного заголовка — «Clash» (с англ. — «столкновение»). Концертный дебют новой группы состоялся 4 июля 1976 года в Шеффилде на разогреве у Sex Pistols. Музыканты стремились этим выступлением опередить своих конкурентов — панк-группу The Damned, двое членов которой Брайен Джеймс и Рэт Скэбис вместе с Джонсом являлись участниками London SS. Последовали выступления по клубам Лондона и в провинции.

В начале сентября Левин покинул The Clash из-за сложившихся разногласий (вскоре он присоединится к The Flowers of Romance, а спустя два года вместе с бывшим вокалистом Sex Pistols Джоном Лайдоном создал постпанк-группу Public Image Ltd). Известно, что после выступления Pistols в клубе «Black Swan» Левин обратился к Лайдону (известному в то время под псевдонимом «Роттен») с предложением создать вместе с ним группу в случае распада Sex Pistols. 20 сентября The Clash выступили в лондонском клубе «100» в рамках двухдневной программы первого международного панк-фестиваля, где помимо них выступали Sex Pistols, The Buzzcocks, The Damned и Subway Sect и Siouxsie and the Banshees. В октябре и ноябре группа провела несколько выступлений на различных площадках Лондона.

В ноябре The Clash с продюсером Гаем Стивенсом впервые записались в профессиональной студии, — демозаписи предназначались для рассмотрения лейблу Polydor Records, однако группа была разочарована результатами работы Стивенса, и записи никуда не пошли. 29 ноября группу покинул барабанщик Терри Чаймс, который тем не менее в дальнейшем принимал участие в записи дебютного альбома The Clash. Чаймс на время концертов был заменён ударником Роб Харпером.

1 декабря The Clash с Sex Pistols и другими группами провели в разъездах по городам Англии в рамках турне «Анархия», однако большинство концертов были отменены организаторами вследствие национального скандала, вызванного употреблением нецензурной речи и оскорблений ведущего музыкантами Sex Pistols в телеинтервью. В итоге группа провела только семь концертов вместо двадцати четырёх запланированных. По словам Мика Джонса, их различие с Sex Pistols было в том, что в протестовой ярости песен Pistols присутствовал сильный мотив обличения, но в своих текстах они не предлагали слушателю надежду на светлое будущее.

Дебютный альбом и первый успех (1977)

27 января 1977 года The Clash подписали контракт с CBS Records, одним из крупнейших международных лейблов, что вызвало противоречивую реакцию в среде тогдашнего панк-рока. 10 февраля на студии Whitfield Street группа начала запись своего первого альбома. Это была студия, где прото-панк-группа The Stooges в 1973 году записывала альбом Raw Power. Необходимо отметить, что к тому времени группа приняла очень важное для себя решение — не ограничивать себя роком, а играть также регги, музыку, ассоциировавшуюся в то время с негритянским протестом и в целом считавшуюся голосом третьего мира. Регги охотно слушали в среде первых панк-рокеров. В панк-клубе «Roxy» диджей и будущий режиссёр Дон Леттс проигрывал последние новинки ямайской музыки, специалистом по которой в The Clash считался бас-гитарист Пол Симонон, выросший в негритянском квартале и с юности приобщившийся к ска и регги.

11 марта присоединявшийся к группе на время совместной записи альбома барабанщик Тери Чаймс оставил коллектив. Ровно через неделю после этого 18 марта был выпущен первый сингл группы под названием «White Riot», ставший одной из самых узнаваемых композиций группы. Песня была написана под впечатлением от происшествий конца августа 1976 года. Тогда Симонон и Страммер приняли участие в массовых беспорядках в лондонском районе Ноттинг-Хилл, начавшихся после карнавала неподалёку от места жительства участников группы, вспыхнувших в ответ на жёсткие действия полиции против карибских эмигрантов; Пол бросал кирпичи в полицию, а Джо пытался поджечь перевёрнутый автомобиль. Оба также принимали участие в драке, после чего были арестованы за нанесение увечий. Джо Страммер:

Нас с ним [Полом Симононом] «взяли». У нас искали наркотики, кричали, что мы — бунтовщики, полиция брала на испуг, но нас не испугать.

Для саморекламы Страммер написал красными буквами на здании центрального радио и BBC надпись размером с человеческий рост «White Riot».

Дебютный альбом, названный просто The Clash и вышедший 8 апреля 1977 года, состоял из раннего «панк-арсенала» группы (песни «I’m So Bored With The USA», «Career Opportunities», «London’s Burning»). Альбом неожиданно заканчивался шестиминутной кавер-версий регги-хита Джуниора Марвина «Police and Thieves». Несмотря на то, что предварявший альбом дебютный сингл «White Riot» занял всего лишь 38-е место, альбом добрался до 12-й позиции в британском хит-параде — к большому удивлению лейбла и группы. В последующие годы синглы The Clash также мало пользовались коммерческим успехом, в то время как альбомы обязательно попадали в первую двадцатку британского хит-парада. За границей пластинка была распродана в количестве ста тысяч экземпляров, что на то время являлось абсолютным рекордом для импортного альбома. В Америке альбом был переиздан только через два года и отличался порядком звучавших на нём песен. 3 апреля были записаны ещё две песни, которые не вошли в альбом: «Capital Radio», которая основывалась на песне Мика Джонса «Deadly Serious», и инструментальная композиция «Listen».

В апреле 1977 года в группу пришёл новый барабанщик Топпер Хидон. В новом, уже «классическом», составе The Clash, выступив в Париже, отправились 1 мая в турне White Riot Tour в поддержку своего альбома. Концерты часто сопровождались насилием со стороны слушателей (драки, разгром мебели, битьё стёкол и тому подобный вандализм), подогреваемым самой группой. В турне также участвовали The Buzzcocks, Subway Sect и The Slits. 10 мая Страммер и Хидон заплатили штраф в пять фунтов за то, что в людном общественном месте рисовали огромный логотип своей группы с помощью пульверизатора, находясь в нетрезвом состоянии. Летом The Clash задумали записать новый сингл с ямайским продюсером Ли Перри, работами которого восхищались. Перри, в то время живший, как и Боб Марли, в Лондоне, с интересом согласился продюсировать запись. Однако версия Перри оказалась слишком перегруженной технологией даба и не годилась для коммерческого сингла. Заново смикшированный, уже без участия Перри, сингл «Complete Control» вышел в конце сентября 1977 года и занял 28-е место. В то же время Марли, узнав от Перри о The Clash, написал песню «Reggae Punk Party», вышедшую на сингле «Jammin’».

В октябре The Clash отправились в турне поддержку сингла «Get out of Control» с концертами в Германии, Ирландии, Шотландии и северной Англии.

Второй альбом: Give ’Em Enough Rope (1978)

Согласно договору с лейблом, подходило время выпускать новый альбом, однако у The Clash к началу нового года фактически не было нового материала. По предложению менеджера Джо Страммер и Мик Джонс отправились в январе на Ямайку, где, как планировалось, они должны были найти вдохновение для второго альбома. Однако на Ямайке музыканты никого не знали, обстановка на острове была неспокойная. Тем не менее, музыканты, под впечатлением от музыки регги, позднее записали хит «(White Man) in Hammersmith Palais». По приезде с Ямайки выяснилось, что Страммер болен гепатитом и нуждается в срочном лечении, но компания CBS требовала от группы срочного выпуска качественных записей для продажи пластинки в американских странах. В связи с этим отношения между The Clash, менеджером и лейблом стали резко портиться. В то же время Пол Симонон, разочарованный тем, что его не взяли на Ямайку (а именно он считался знатоком регги в группе), отправился в СССР. Из Ленинграда он привёз советскую атрибутику, сыгравшую свою роль в имидже группы.

Музыканты принялись за работу над написанием песен для нового альбома, работа над которым заняла почти весь год. Продюсером был назначен нью-йоркец Сэнди Перлман, работавший с Blue Oyster Cult (в CBS Records надеялись, что альбом, записанный опытным продюсером-американцем, будет приемлем для американского рынка). Репетиции и записи в разных студиях заняли всю весну и лето. В августе Перлман с Джонсом и Страммером переехали в США, где в течение двух месяцев вносили последние правки в альбом. Параллельно на протяжении всего года эпизодически велись съёмки художественного фильма «Рудбой» с участниками The Clash в главной роли.

Весной разразился скандал: 30 марта 1978 года двое участников группы, Пол Симонон и Топпер Хидон, вместе с друзьями были арестованы на крыше дома за нанесение ущерба частной собственности. Группа занималась отстрелом из пневматической винтовки летавших над крышей голубей ценных пород (сами музыканты не знали, что дорогостоящие голуби специально выводились местными рабочими). Из полицейского участка музыкантов перевели в тюрьму в Брикстоне, откуда их выпустили только под залог, данный подругой Симонона. Менеджер же группы медлил с выплатой залога, считая, что нахождение в тюрьме пойдёт музыкантам на пользу. По этому поводу позднее была выпущена песня «Guns on the Roof» (рус. «„Пушки“ на крыше»). Этот инцидент, а также накопившееся в группе раздражение неорганизованностью менеджмента, привели в итоге к увольнению Берни Роудса в качестве импресарио в октябре. Делами группы занялась секретарь Родса Кэролайн Кун.

30 апреля 1978 года The Clash с большим успехом выступили на лондонском фестивале «Рок против расизма», организованном Антинацистской лигой и собравшем около 80 тысяч человек (через год The Clash вновь выступили на фестивале). На концерте группа представила одну из своих новых песен — «Tommy Gun», которая в конце 1978 года выйдет на сингле и станет одним из хитов The Clash.

В середине июня 1978 года вышел сингл «(White Man) In Hammersmith Palais», в поддержку которого The Clash отправились в небольшое турне «Out on Parole». Концерты сопровождались невиданным раннее размахом насилия. Неожиданно под конец турне к The Clash присоединился Стив Джонс, гитарист распавшихся Sex Pistols, который стал выходить вместе в группой в номерах на бис. Коллективу было интересно с ним работать, они даже стали репетировать песню Pistols «Pretty Vacant», однако в то же время Мик Джонс чувствовал себя неудобно, подозревая, что его собираются Стивом Джонсом заменить — тем более что к тому времени между ним и другими участниками группы постоянно возникали трения.

Вернувшись в октябре в Лондон из Америки, где была завершено сведение альбома, The Clash стали планировать гастроли по США. 10 ноября 1978 года, наконец, вышел второй альбом The Clash — Give ’Em Enough Rope. Он достиг второго места в Великобритании, хотя критики нашли альбом слишком отшлифованным и перегруженным аранжировками. Последовало двухмесячное турне Sort It Out Tour по Британии, на котором группа представила свою кавер-версию «I Fought the Law» (песня вышла в составе мини-альбома Cost of Living в мае 1979 года).

London Calling и успех в Америке (1979—1980)

30 января 1979 года The Clash отправились в Северную Америку в своё первое заокеанское турне, названное Pearl Harbour Tour. Гастроли, в которых участвовал ветеран ритм-энд-блюза Бо Дидли, идол юности участников группы, проходили с большим успехом в Калифорнии, Среднем Западе и Нью-Йорке.

В мае начались репетиции и запись нового альбома. Без постоянных лекций уволенного прошлой осенью менеджера Родса обстановка на репетициях стала более спокойной, располагающей к свободному творчеству. Каждый участник группы внёс большой вклад в написание песен. Бас-гитарист Пол Симонон написал свою первую песню «The Guns Of Brixton» в стиле даб, барабанщик Топпер Хидон, способный выстраивать ритмический рисунок в любом стиле, также впервые оказался полностью вовлечённым в процесс создания многих песен . Продюсировать записи The Clash, к неудовольствию лейбла, пригласили Гая Стивенса, дав тому второй шанс после неудачи с демозаписями группы в 1976 году. Анархические методы Стивенса, сумевшего ухватить электрическую атмосферу репетиций, принесли свои плоды.

После трёхмесячной работы над альбомом было решено сделать перерыв. 4 сентября The Clash отправились во второе американское турне, названное Take The Fifth Tour. Концерты по приглашению музыкантов вновь открывали Бо Дидли и другие блюзмены (например, Скримин Джей Хокинс). Лейбл группы был слабо заинтересован в раскрутке коллектива и финансировании гастролей, что вызывало постоянную нехватку денег. Положение усугублялось нежеланием самой группы взимать с посетителей концертов более трёх долларов за билет, при этом сами музыканты предпочитали жить в отелях высокого класса. В итоге, издержки оплачивала CBS Records, списывая весь убыток в долг группы. В США The Clash ожидал ещё больший успех, чем в предыдущий приезд. Помимо крупных мегаполисов (Чикаго, Даллас, Нью-Йорк и других), ансамбль, увлечённый мифологией Дикого Запада, спонтанно останавливался в мелких провинциальных городах Техаса, где давал концерты перед публикой, не привыкшей к выступлениям групп такого масштаба. В конце октября The Clash вернулись в Лондон, где продолжили работу в студии .

Третий альбом The Clash, названный по заглавной песне, — «London Calling» — вышел 14 декабря 1979 года и занял 9-е место. London Calling содержал 19 композиций и был выпущен на двух пластинках, продававшихся по настоянию группы по цене одной (из-за чего The Clash залезли в ещё большие долги перед лейблом). London Calling считается шедевром The Clash, а многими критиками ещё и одним из лучших альбомов в истории рок-музыки. Ансамбль показал, что способен играть не только простой рок, но и блюз, и ска, и фанк, — влияние негритянской музыки пропитывало весь альбом, который, таким образом, совершенно отличался от предыдущих двух альбомов группы, выполненных в прямолинейном жанре панк-рока. London Calling получил единодушное признание критики того времени. Заглавный сингл с альбома также явился самым коммерчески успешным в биографии группы — он занял 11-е место в британском чарте и на него был снят первый видеоклип The Clash. На оборотной стороне сингла была помещена кавер-версия в стиле регги «Armagideon Time».

Следом за выходом альбома The Clash отправились в начале январе 1980 года в длительное турне по Великобритании, озаглавленное Sixteen Tons Tour. Концерты открывал Майки Дред, 25-летний ямайский музыкант и диджей. Дред поначалу с недоверием отнёсся к предложению работать с белой панк-группой, о которой он ничего не знал, но после неоднократных приглашений, решил приехать в Лондон, желая попутно раскрутить свой новый альбом. Гастроли выявили наметившийся раскол среди британских поклонников The Clash: простым панкам были чужды музыкальные эксперименты группы, а диджейские сеты Майки Дреда вызывали откровенное раздражение. Тем не менее, концерты проходили с аншлагом. Майки Дред:

Это было пугающе. Вы видели, что ураган делает с островом на Карибах? Так вот также выглядели залы после выступлений The Clash.

Небольшие турне с Дредом также прошли по США в марте и Европе в мае. Во время гастролей по Британии, в начале февраля группа с Майки Дредом записала вдохновлённый музыкой ска сингл «Bankrobber», вышедший в августе 1980 года и ставший одной из самых успешных работ группы (12-е место в хит-параде). По окончании гастролей по Америке Дред пригласил The Clash в свою студию на Ямайке — в это время группа начинала работать над материалом для нового альбома, который было решено сделать в стиле даб. Однако на Ямайке музыканты пробыли недолго в силу местной специфики отношений между коренным негритянским населением и белыми иностранцами, тем более знаменитыми (от ансамбля стали требовать денег местные группировки и находиться на острове становилось всё более небезопасным).

Sandinista! и триумф в Нью-Йорке (1980—1981)

В конце марта The Clash переехали в Нью-Йорк, где продолжили записи. К тому времени концепция альбома стала более размытой, и в итоге коллектив записывался хаотично, в разных студиях, с разными продюсерами и посторонними музыкантами, что отразилось на содержании: 36 композиций нового альбома, занявшего три пластинки, представляли собой коллекцию всевозможных жанров: от привычной для группы смеси из рока, рокабилли и регги до калипсо, госпел, би-бопа и рэпа; одна из сторон альбома была полностью сделана в стиле даб. Разнообразие альбому прибавляли и две песни, неосмысленно записанные малолетними детьми. Подчёркивая политичность песен, новый альбом назвали «Sandinista» — в честь Сандинистского фронта национального освобождения — социалистического движения, свергнувшего правую проамериканскую диктатуру в Никарагуа в результате Сандинистской революции 1979 года. Такое название отсылало к теме революционных движений и проблем стран «третьего мира».

Sandinista! вышел 12 декабря 1980 года и вызвал холодные отзывы критиков того времени. Большинство мнений сходилось в том, что из избранных песен на трёх пластинках альбома можно создать шедевр, но если брать работу целиком, она кажется хаотической, далёкой от панк-рока, с которым ассоциировались The Clash, и чуждой для тогдашней британской рок-культуры (действительно, музыканты были увлечены афроамериканской музыкой того времени). Как и в случае с двойным London Calling, тройной Sandinista! по настоянию группы, заботившейся о доступности альбома, продавался по цене одной пластинки: весь убыток возмещался отказом лейбла выплачивать музыкантам гонорар с первых двухсот тысяч экземпляров альбома. С альбома вышли три сингла, успеха добился только один: вышедший весной 1981 года «The Magnificent Seven». Эта песня, записанная годом ранее в нью-йоркской студии по соседству с сессиями группы Chic, явилась одним из самых ранних примеров белого рэпа. Отдавая себе отчёт в клубном потенциале песни, музыканты также сделали танцевальный ремикс (помещён на обратной стороне сингла), что было совершенно новым для рок-групп того времени. Сингл получил ротацию на одной из негритянских радиостанций Нью-Йорка, не знакомой с прочим творчеством The Clash.

На конец мая — начало июня 1981 года была запланирована серия концертов в нью-йоркском казино-клубе «Bond’s». Вернувшись из месячного турне по Европе, группа сразу же отправилась в Нью-Йорк. Билеты на все 8 выступлений (с 28 мая по 3 июня) были распроданы. Как и в свои прошлые приезды в Америку, The Clash пригласили тех музыкантов, которые им были интересны; только теперь, в отличие от ориентации на старый ритм-энд-блюз, группа собрала пионеров хип-хопа. Первые концерты открывали Grandmaster Flash с Furious Five, затем к ним присоединились The Sugarhill Gang и The Treacherous Three. Кроме того, концерты открывали и исполнители других жанров: даб представляли Майки Дред и Ли Перри, панк-рок — The Dead Kennedys, The Bloods и The Fall. Выступления рэперов вызывали раздражение в части публики, однако, как замечает Дон Летс, снимавший эти концерты на киноплёнку, «Благодаря приглашению Grandmaster Flash в „Bond’s“ белой Америке было представлено то, что она вряд ли бы услышала где бы то ни было в то время». Выступления самих The Clash продолжались на протяжении двух часов, в течение которых они исполняли более 25 песен, в основном с London Calling и Sandinista!, заканчивая песней «I’m So Bored With USA».

После первого выступления в клубе 28 мая, в помещение вошли пожарные инспекторы, объявившие о превышении допустимого количества зрителей, и в целях безопасности вынудили сократить число посетителей. В результате, многим, купившим билеты, было отказано в пропуске в клуб. Через день нью-йоркский департамент по градостроению приказал закрыть клуб по причине «пожароопасности». На Таймс-сквер, где находилось казино, стали собираться толпы фанатов, недовольных отменой концертов. Площадь была оцеплена полицией, инцидент быстро стал новостью национальных телеканалов и радиостанций: о The Clash узнала вся страна. В итоге, стороны договорились, что количество посетителей в клубе будет сокращено, а чтобы каждый, купивший билет, смог попасть на выступление, группа даст семнадцать концертов вместо запланированных восьми. Позже музыканты узнали, что явились жертвами междоусобных войн нью-йоркских клубов того времени.

Для дополнительных концертов The Clash пригласили мастера граффити Futura 2000, который во время выступления группы разрисовывал декорации за спиной музыкантов баллончиками с краской. На сцене также выступали представитель бит-поколения поэт Аллен Гинзберг с чтением своей поэмы, и секретарь Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти — левого революционного движения из Сальвадора, — исполнивший часть текста одной из песен The Clash. Именно эти выступления превратили The Clash в США из неприметной альтернативной группы в рок-звёзд.

Combat Rock и уход Топпера Хидона (1981—1982)

В конце июня 1981 года The Clash вернулись в Лондон, где под впечатлением от Нью-Йорка стали работать над новым материалом. В сентябре-октябре по Европе и в Лондоне прошли концерты в рамках турне «Radio Clash», после чего музыканты вновь отправились в Нью-Йорк записывать новый альбом. Продюсером записей выступил Мик Джонс, однако его видение альбома вызвало разногласия внутри группы. Кризис был разрешён приглашением продюсера Глина Джонса, ветерана рок-индустрии, который заново свёл дорожки и сократил объём записанного материала, которого изначально хватало на двойной альбом, — не в последнюю очередь из-за претензий к тройному Sandinista!. Песни нового альбома были вдохновлены нью-йоркской клубной сценой и антимилитаристскими настроениями группы, усиленными образами фильма «Апокалипсис сегодня». Решив сделать перерыв, The Clash отправились 27 января 1982 года в 6-недельное турне по Востоку: выступления с успехом прошли в Японии, Австралии, Новой Зеландии, Гонконге и Таиланде. После возвращения в Лондон группа с Глином Джонсом продолжила работу над альбомом.

Пятый студийный альбом Combat Rock вышел 14 мая 1982 года и занял 2-е место. Это последний студийный альбом, записанный ансамблем в своём классическом составе (Страммер, Джонс, Симонон, Хидон) и потому многими, в том числе самими музыкантами, считается финальным в творчестве The Clash. Композиции Combat Rock, в отличие от предыдущего альбома The Clash, были не прямыми пастишами на разные стили вроде рэпа и рокабилли, а сложными оригинальными гибридами, сочетающими в себе одновременно фанк, даб и прочие стили. Первым примером такой работы был сингл «This Is Radio Clash», вышедший в ноябре 1981 года. К жанру традиционного панк-рока можно отнести лишь открывающую альбом «Know You Rights». Альбомные синглы «Should I Stay Or Should I Go?» и «Rock The Casbah» (написан Топпером Хидоном) стали одними из самых узнаваемых песен The Clash.

Перед самым выходом альбома произошло нечто неожиданное: 1 мая СМИ стало известно, что фронтмен группы Джо Страммер исчез, и его местонахождение неизвестно. 26 апреля из-за этого уже был отменён концерт в Абердине. Ни группа, ни менеджер не знали, куда пропал Страммер. Под угрозой оказывались июньские гастроли по Америке. Наконец, Страммера обнаружили в Париже. 18 мая он вернулся в Лондон. Через два дня The Clash выступили на рок-фестивале в Лохеме, Голландия. Этот концерт оказался решающим в судьбе барабанщика Топпера Хидона: будучи к тому времени тяжело зависимым наркоманом, Хидон без стеснения перед коллегами употребил большую дозу кокаина — тогда как внутри группы существовал принцип категорически не принимать наркотики во время работы. Тогда же организаторам фестиваля и самим музыкантам бросилось в глаза совершенно неадекватное поведение Хидона. Проблемы с Хидоном были и раньше, но данный инцидент оказался последней каплей. Группа с неохотой вынуждена была уволить своего ударника: ансамбль стал крупной машиной шоу-бизнеса и не мог позволить себе рисковать неопределённостью, даже несмотря на то, что Топпер Хидон к тому времени был полноправным участником коллективного творчества. После изгнания Хидон впал в ещё большую наркотическую зависимость и вскоре забросил музыку. Лишь к концу 1990-х годов музыкант нашёл в себе силы изменить свой образ жизни".

Группе срочно требовался ударник, и в короткие сроки (29 мая открывались гастроли по США) найти его было проблематично. В результате The Clash позвали в обратно своего первого барабанщика Терри Чаймса, который был хорошо знаком с ранним материалом группы и, таким образом, составил основу репертуара гастролей, прошедших в 23 городах Америки. Музыканты сменили сценический имидж и выходили играть наголо бритыми в тропической камуфляжной форме коммандос в стиле Рэмбо. Осенью The Clash приняли приглашение The Who участвовать в их прощальном турне по Америке, начавшемся 25 сентября. В этот раз концерты проходили на стадионах, вмещающих десятки тысяч человек. Такая перспектива перевесила беспокойство относительно отсутствия так ценимого группой близкого контакта с аудиторией и плохой слышимости. Венцом гастролей стали выступления 12 и 13 октября на нью-йоркском стадионе Шиа, на котором в своё время играли The Beatles. Неожиданно для себя The Clash оказались перед альтернативой: продолжить восхождение наверх и стать настоящим рок-монстром и для этого писать для более широкой аудитории, записывать хиты и коммерчески успешные альбомы, или же оставаться культовой альтернативной группой. Однако делать выбор уставшие друг от друга музыканты не стали и после выступления на Ямайском международном фестивале в ноябре сделали перерыв, затянувшийся на полгода. Терри Чаймс, никогда не принимавший эстетику группы, вновь покинул The Clash.

Смена состава, крупная неудача и распад (1983—85)

Апатию, царившую внутри коллектива в это время, пробило приглашение возглавить 28 мая 1983 года рок-фестиваль US в Лос-Анджелесе (в списке участников также были A Flock of Seagulls, The Stray Cats, Men at Work): гонорар составлял полмиллиона долларов. The Clash согласились выступить на фестивале, перед тем организовав мини-турне по США. Для гастролей группа вновь была вынуждена искать барабанщика. Им стал Пит Говард, набранный по результатам многочисленных прослушиваний.

Лето 1983 было проведено в вялых репетициях нового материала. Музыканты практически не общались друг с другом. Мик Джонс являлся в студию позже всех, иногда вообще не приходил, что вызывало раздражение у коллег. Существовала также проблема определения дальнейшего музыкального направления, усугублявшая напряжение между участниками ансамбля, особенно между Миком Джонсом и Джо Страммером. Наконец, в один из первых сентябрьских дней, конфликт был разрешён: Мику Джонсу, пришедшему на репетицию, было, к его шоку, сказано покинуть группу. Это момент остаётся самым тёмным и необъяснимым в истории группы. Мик Джонс был автором музыки большинства песен, и его уход многими воспринимался как конец The Clash. Оставшиеся в группе Джо Страммер и Пол Симонон решили доказать обратное и на место Джонса набрали двух гитаристов: Ника Шеппарда и Винса Уайта. Мик Джонс тем временем собрал с Доном Леттсом группу Big Audio Dynamite.

В новом составе The Clash возобновили концертную деятельность. В январе 1984 года прошли гастроли по США, в марте — по Британии; в общей сложности, в том году группа дала более 80 концертов в рамках турне Out Of Control. В начале 1985 года CBS довело до сведения ансамбля, что от него ожидают новый альбом, — по весьма противоречивому контракту The Clash были должны лейблу ещё восемь альбомов. Запись нового альбома проходила в Мюнхене. Неожиданно для всех менеджер Берни Родс стал проявлять интерес к собственно музыкальному процессу коллектива и принял участие в написании новых песен и аранжировок. Согласно его концепции, альбом должен был звучать современно — как идеологически, так и музыкально. Благодаря ему были задействованы компьютеры, так что ударник Говард обнаружил себя просто ненужным на сессиях и почти не принимал участия в записи.

По окончании работы над альбомом The Clash в мае 1985 года отправились в необычное турне по Британии: музыканты, вооружённые лишь акустическими гитарами, в течение двух с половиной недель выступали на улицах и в подземных переходах провинциальных городов, зарабатывая и тратя только то, что бросали в их шляпы. Летом группа дала лишь три концерта в рамках различных европейских рок-фестивалей (в Дании, Франции и Греции). Выступление на «Греческом музыкальном фестивале» 27 августа оказалось последним в биографии The Clash.

Тем временем Берни Родс в Лондоне сводил альбом, названный им Cut the Crap. Результат его работы стал известен 4 ноября 1985 года, когда альбом появился на прилавках магазинов. Пластинка заняла 16-е место в британском хит-параде, из которого быстро исчезла, и подверглась разгромной критике в прессе. Альбом привёл в ужас и самих музыкантов, особенно Джо Страммера: певец и соавтор всех композиций альбома чувствовал себя преданным работой Берни Родса, перегрузившего пластинку драм-машинами и неуклюжими синтезаторными эффектами. Впоследствии Cut the Crap был полностью вычеркнут из биографии The Clash: песни с него не включались в компиляции, о нём ни слова не упоминалось в биографическом фильме Westway To The World, сделанным в тесном сотрудничестве с бывшими музыкантами группы. Провал этого альбома определил и судьбу группы: к тому времени для Страммера стало ясно, что изгнание Хидона и тем более Джонса были роковыми ошибками, равно как и допуск Родса к творчеству группы. Собрав всех членов группы в доме Пола Симонона, Джо объявил им, что с этого момента коллектив прекращает своё существование. На следующий день они вновь встретились в одном из баров в квартале Сохо, где Страммер вручил каждому по тысяче фунтов и молча ушёл. О распаде группы было официально объявлено в прессе 23 ноября 1985 года в журнале New Musical Express.

Казалось, что The Clash были «похоронены», однако Берни Родс с Полом Симононом тут же начали набирать музыкантов в новый состав The Clash — впоследствии коллектив был назван Havana 3am, дабы избежать юридических претензий со стороны бывших участников The Clash. Выпустив альбом и приняв участие в разных проектах, Симонон к началу 1990-х годов совершенно отошёл от музыки, посвятив себя живописи, которой он занимался с юности, и стал успешным художником. Вернулся в мир музыки Симонон лишь в 2006 году, объединившись с Дэймоном Элборном из Blur и Саймоном Тонгом из The Verve и записав совместно с ними альбом The Good, the Bad & the Queen.

Сольная карьера более удачно сложилась у Джо Страммера и выгнанного ранее Мика Джонса: Джонс к тому времени уже выпускал альбомы в рамках Bad Audio Dynamite, а в конце 1990-х годов сосредоточился на продюсерской работе. Страммер в конце 1980-х годов выпустил свой сольный альбом. В 1991—1992 годах он гастролировал вместе с The Pogues, замещая их певца. В конце 1990-х годов, после многолетнего перерыва, Страммер вошёл в группу The Mescaleros и неустанно ездил с концертами. Все надежды на воссоединение The Clash были развеяны известием о смерти Страммера 22 декабря 2002 года.

Политика

С течением времени песни группы всё более политизировались и охватили широкий диапазон тем: от расовой дискриминации и отчуждения в Британии до проблем стран «третьего мира» и осуждения военных операций США по всему земному шару. Отмечалось, что тексты песен The Clash можно рассматривать как краткие поэтические заметки из политической газеты.

Политические симпатии группы однозначно склонялись к леворадикальным, коммунистическим движениям, вынужденным бороться за своё существование и воплощавшим таким образом пример революционного действия. В своих текстах она обличала капитализм, монархию и «холодную войну». По словам Кэролайн Кун, «это были те жёсткие, милитаристские песни, которые были так нужны нам, пока страна погружалась в тэтчеризм». В ответ на усиление неофашистского Британского национального фронта The Clash оказали поддержку организованной троцкистской Социалистической рабочей партией Антинацистской лиге. Группа была хедлайнером двух концертов «Рок против расизма», организованных Лигой. Известно, также, что перед выступлением на первом международном панк-фестивале в клубе «100» в 1976 году начинающая, в то время, группа Siouxsie & the Banshees попросила у The Clash ударную установку и гитары на время своего выхода, но после того, как музыканты увидели, как их вокалистка Сьюзи Сью надевает себе на руку повязку с изображением свастики, они тут же отказали её группе в аппаратуре. Берни Роудс сказал по этому поводу:

Мне кажется, она не совсем понимает, что делает. Мы не хотим иметь ничего общего с этим дерьмом.

В интервью 1976 года, в самом начале карьеры The Clash, Джо Страммер определил кредо ансамбля следующим образом:

Я думаю, что люди должны знать, что мы — против фашизма, мы — против насилия, мы — против расизма и мы — за творчество. Мы — против невежества.

Такая позиция также предполагала и музыкальную открытость: помимо рока, музыканты увлекались регги, ска, старинным блюзом и фанком и не стеснялись, в отличие от других панк-групп, инкорпорировать элементы этих жанров в свой материал, постоянно находясь в поиске нового звучания. The Clash стали первой белой группой, игравшей регги на равных правах с роком.

Стиль, влияние, критика

Несмотря на то, что The Clash на протяжении своей карьеры экспериментировали с различными музыкальными стилями (даже попробовали себя в абсолютно чуждых панку хип-хопе и регги), они навсегда закрепили за собой репутацию одной из самых известных и значимых панк-рок-групп в истории музыки. Это главным образом было связано с тем, что The Clash, являясь, наряду с Sex Pistols и Damned, одними из первых и ведущих английских панк-коллективов, сделали прорыв в истории рок-музыки, воодушевив своей музыкой огромное количество молодых людей. Несмотря на то, что в жанре прямолинейного панк-рока было выпущено всего два их альбома, The Clash, наряду с Sex Pistols, считаются квинтэссенцией раннего панк-рока. Как и в случае с Pistols, у The Clash тоже был свой ментор, на раннем этапе катализировавший их энергию в голос разочарованного и яростного поколения.

Будучи коммерчески весьма успешной группой, The Clash оставались, насколько можно, верными эстетике панка. Музыканты ценили близкий контакт со своей аудиторией: коллектив предпочитал играть в небольших залах, требовал от промоутеров дешёвые билеты для зрителей (например, в США не выше 3 долларов); после выступлений музыканты обычно подолгу и охотно общались за кулисами с поклонниками. Что касается пластинок, то группа старалась регулярно выпускать эксклюзивные синглы, не дублирующие песни с альбомов; двойной и тройной альбомы по настоянию группы продавались по цене одной пластинки. Музыкальный критик и журналист Чарльз Шаар Мюррей, отмечал:

Сменив множество музыкальных направлений The Clash до самого распада оставались преданными субкультуре панка, не поддаваясь на заманчивые предложения и большие деньги. Они сумели доказать всему миру, что те, в ком есть подлинный дух панка, — его никогда не теряют.

The Clash оказали существенное влияние на большое количество самых известных панк-коллективов, в числе которых такие группы, как Rancid, Anti-Flag, Bad Religion, NOFX, Green Day, Rise Against и многие другие .

В западной музыкальной индустрии по отношению к The Clash можно встретить часто используемый эпитет «единственной группы, которая имеет значение» (англ. «the only band that mattered»), впервые использованный в 1981 году, во время серии концертов в нью-йоркском клубе «Bond’s».

Согласно результатом опроса в 2011 году, проходившего на сайте журнала Rolling Stone, группа заняла второе место списка «10 величайших панк-групп всех времён», уступая лишь коллективу Green Day. Однако, редакторы журнала утверждают, что на победу последних повлиял тот факт, что ссылка на страницу голосования была размещена на их официальном сайте и на фан-сайте Green Day Authority.

В 2003 году The Clash были включены в американский Зал и музей славы рок-н-ролла.

Состав

Классический состав The Clash. Слева направо: Джо Страммер, Пол Симонон, Мик Джонс и Топпер Хидон

Классический состав Джо Страммер — вокал, ритм-гитара, клавишные, губная гармоника (1976—1986; умер в 2002) Пол Симонон — бас-гитара, вокал (1976—1986) Мик Джонс — соло-гитара, вокал, клавишные, губная гармоника (1976—1983) Топпер Хидон — ударные (1977—1982)

Другие участники Терри Чаймс — ударные (1976, 1977, 1982—1983) Кит Левен — соло-гитара (1976) Роб Харпер — ударные (1976—1977) Пит Говард — ударные (1983—1986) Ник Шеппард — гитара, вокал (1983—1986) Винс Уайт — гитара (1983—1986)

Временная шкала

<timeline> ImageSize = width:1000 height:330 PlotArea = left:100 bottom:60 top:0 right:50 Alignbars = justify DateFormat = mm/dd/yyyy Period = from:1976 till:1986 TimeAxis = orientation:horizontal format:yyyy

Colors =

 id:Vocals         value:red       legend:Вокал
 id:Guitar         value:green      legend:Гитара
 id:Bass           value:blue     legend:Бас
 id:Drums          value:purple    legend:Ударные
 id:Lines          value:black     legend:Альбомы
 id:grid1          value:gray(0.3)
 id:Tours          value:gray(0.5)

Legend = orientation:horizontal position:bottom ScaleMajor = unit:year increment:2 start:1976 gridcolor:grid1 ScaleMinor = unit:year increment:1 start:1976

LineData =

 at:04/08/1977 color:black layer:back
 at:11/10/1978 color:black layer:back
 at:12/14/1979 color:black layer:back
 at:12/12/1980 color:black layer:back
 at:05/14/1982 color:black layer:back
 at:11/04/1985 color:black layer:back

BarData =

 bar:IA text:"Джо Страммер"
 bar:EJ text:"Пол Симонон"
 bar:MA text:"Мик Джонс"
 bar:CB text:"Кейт Левин"
 bar:MC text:"Ник Шеппард"
 bar:JH text:"Винс Уайт"
 bar:MB text:"Терри  Чаймс"
 bar:GC text:"Топпер Хидон"
 bar:BB text:"Роб Харпер"
 bar:DP text:"Пит Говард"

PlotData =

 width:10 textcolor:black align:left anchor:from shift:(10,-4)
 bar:IA from:start till:end color:Vocals
 bar:EJ from:start till:end color:Bass
 bar:MA from:start till:11/10/1983 color:Guitar
 bar:GC from:08/07/1977 till:08/03/1982 color:Drums
 bar:MB from:start till:12/15/1976 color:Drums
 bar:MB from:01/01/1977 till:08/07/1977 color:Drums
 bar:MB from:08/03/1982 till:05/05/1983 color:Drums
 bar:CB from:start till:09/05/1976 color:Guitar
 bar:BB from:12/05/1976 till:01/01/1977 color:Drums
 bar:DP from:05/09/1983 till:end color:Drums
 bar:MC from:11/10/1983 till:end color:Guitar
 bar:JH from:11/10/1983 till:end color:Guitar
 bar:IA from:start till:11/10/1983 color:Guitar width:3
 bar:MA from:start till:11/10/1983 color:Vocals width:3
 bar:MC from:11/10/1983 till:end color:Vocals width:3

</timeline>

Дискография

Студийные альбомы

• The Clash (1977)
• Give ’Em Enough Rope (1978)
• London Calling (1979)
• Sandinista! (1980)
• Combat Rock (1982)
• Cut the Crap (1985)

Фильмография

В данном списке указаны художественные и документальные фильмы о группе The Clash, концертные DVD и сборники клипов.

Год выхода	Русское название	Оригинальное название	Примечания	Режиссёр
1980	Руд Бой	Rude Boy	Художественный фильм о расцвете субкультуры руд-боев с участием музыкантов The Clash и бывшего актёра Рэя Ганжа в главных ролях.	Джек Хазан, Дэвид Мингей
1983	Hell W10	Hell W10	Художественный чёрно-белый немой короткометражный фильм. Кадры включёны в DVD The Essential Clash.	Джо Страммер
2000	The Clash: Westway to the World	The Clash: Westway to the World	Документальный биографический фильм о The Clash. Награждён премией «Грэмми».	Дон Леттс
2003	The Essential Clash	The Essential Clash	Сборник официальных и концертных видеоклипов. DVD содержит интервью с группой.
2006	The Clash: Up Close and Personal	The Clash: Up Close and Personal	Документальный биографический фильм о The Clash.
2007	Джо Страммер: Будущее — как чистый лист	Joe Strummer: The Future Is Unwritten	Документальный фильм о жизни и карьере Джо Страммера.	Джульен Темпл
2008	The Clash Live: Revolution Rock	The Clash Live: Revolution Rock	Документальный фильм, содержащий хроники живых выступлений и редкие архивные кадры.	Дон Леттс
2012	The Rise and Fall of The Clash	The Rise and Fall of The Clash	Документальный биографический фильм о самых успешных концертах The Clash.	Дэнни Гарсия

Турне

Ниже приведены даты туров группы за всё время её существования.

Декабрь 1976 — Турне «Анархия» (Англия, совместно с Sex Pistols) Май 1977 — White Riot Tour (Англия) Октябрь-декабрь 1977 — Get out of Control Tour (Великобритания) Июнь-июль 1978 — On Parole Tour (Великобритания) Октябрь-декабрь 1978 — Sort it out Tour (Великобритания, Европа) Январь-Февраль 1979 — Pearl Harbour Tour (США, Канада) Сентябрь-октябрь 1979 — Take the Fifth Tour (США, Канада)

Январь-июнь 1980 — 16 Tons Tour (Великобритания, США, Европа) Апрель-май 1981 — Impossible Mission Tour (Европа) Октябрь 1981 — Radio Clash (Великобритания) Январь-февраль 1982 — Far East Tour (Япония, Новая Зеландия, Австралия, Китай) Май-август 1982 — Casbah Club Tour (США, Канада, Великобритания) Август-октябрь 1982 — Combat Rock Tour (США) Январь 1984 — Out of Control Tour (Великобритания)

Литература

• Кокарев, Андрей. Панк-рок от А до Я. — СПб.: Амфора, 1992. — ISBN 5-7140-0555-4.
• Buckley, Peter. 3nd. // The Rough Guide to Rock. — London: Rough Guides, 2003. — ISBN 1-84353-105-4.
• Campo, Alberto. Clash. — Florence: Giunti Editore, 1998. — ISBN 88-09-21509-5.
• Coon, Caroline. 1988: The New Wave Punk Rock Explosion. — New York: Hawthorn, 1977. — ISBN 0-8015-6129-9.
• D'Ambrosio, Antonino. 1st ed. // Let Fury Have the Hour: The Punk Rock Politics of Joe Strummer. — New York: Nation Books, 2004. — ISBN 1-56025-625-7.
• Topping, Keith. 2d ed. // The Complete Clash. — Richmond: Reynolds & Hearn, 2003. — ISBN 1-903111-70-6.
• Diehl, Matt. My So-Called Punk. — Macmillan, 2007. — ISBN 978-0-312-33781-0.
• Gilbert, Pat. The Clash: Death or Glory. — Roma: Arcana, 2006. — ISBN 88-7966-410-7.
• Gimarc, George. Punk Diary: The Ultimate Trainspotter's Guide to Underground Rock, 1970–1982. — San Francisco: Backbeat, 2005. — ISBN 0-87930-848-6.
• Gray, Marcus. 5th revised ed. // The Clash: Return of the Last Gang in Town. — London: Helter Skelter, 1995. — ISBN 1-905139-10-1.
• Reynolds, Simon, and Joy Press. The Sex Revolts: Gender, Rebellion, and Rock 'n' Roll. — Cambridge: Harvard University Press, 1996. — ISBN 0-674-80273-X.
• Robb, John. 4th ed. // Punk Rock: An Oral History. — London: Ebury Press, 2006. — ISBN 0-09-190511-7.
• Salewicz, Chris. Redemption Song: The Ballad of Joe Strummer. — New York: Faber and Faber, 2006. — ISBN 0-571-21178-X.
• Savage, Jon. England's Dreaming: Anarchy, Sex Pistols, Punk Rock and Beyond. — New York: St. Martin's Press, 1992. — ISBN 0-312-08774-8.
• Strongman, Phil. Pretty Vacant: A History of UK Punk. Chicago. — Chicago: Review Press, 2008. — ISBN 1-55652-752-7.
• Topping, Keith. 2d ed. // The Complete Clash. — Richmond: Reynolds & Hearn, 2003. — ISBN 1-903111-70-6.

Ссылки

• [www.theclashonline.com/ Новый официальный веб-сайт группы The Clash] (англ.). Проверено 7 апреля 2012. [www.webcitation.org/67g02IPm9 Архивировано из первоисточника 15 мая 2012].
• [www.theclash.com/ Старый официальный веб-сайт группы The Clash] (англ.). Проверено 7 апреля 2012. [www.webcitation.org/67g02xwB2 Архивировано из первоисточника 15 мая 2012].
• [clashphotorockers.free.fr Коллекция фотографий]
• [blackmarketclash.com Информация о концертах и студийных сессиях]
• [facebook.com/theclash Официальная страница The Clash] в социальной сети Facebook
• [myspace.com/The+Clash Официальная страница The Clash] (англ.) на сайте Myspace
• [www.last.fm/ru/music/The+Clash Профиль The Clash] на Last.fm
• [www.youtube.com/TheClashtv Видеоканал The Clash] на YouTube

Великобритания   Музыка

Отрывок, характеризующий The Clash

– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!