Кодекс Куманикус

Кодекс Куманикус (лат. Codex Cumanicus, «Словарь кыпчакских языков») — известный письменный памятник куманского (старокыпчакского) языка начала XIV века (1303 г.), единственный список которого хранится в библиотеке собора Святого Марка в Венеции.

Составлен миссионерами на основе разговорного языка западной ветви кыпчаков. Основное назначение «Кодекса» было практическим: для изучения кыпчакского языка миссионерами и знакомства населения Золотой Орды с христианством.

Манускрипт состоит из 82 бумажных листов размером приблизительно 20 х 14 см., текст - на обеих сторонах листов. Рукопись состоит из итальянской (стр. 1-110, латино-персидско-куманский словарь) и немецкой (стр. 111-164, кумано-немецкий словарь и тексты) частей. Для передачи кыпчакского языка использована латинская графика, при этом на латыни кыпчакский язык назван comanicum (куманский), на самом кыпчакском - tatar tili (татарский язык). На первой странице «Кодекса» указана дата — 11 июля 1303 (MCCCIII) г.

Итальянская часть состоит из вступления на латыни и трехъязычного словаря, написанного в три колонки - на латыни, персидском и куманском. Этот словарь, в свою очередь, состоит из двух списков - алфавитного из 1560 латинских слов и тематического из 1120 слов. В обоих списках перевод латинской колонки неполон, так, в тематическом списке отсутствуют перевод около 200 латинских слов.

Немецкая часть, в отличие от итальянской, несистематизирована и написана различными почерками, она содержит куманско-немецкий и куманско-латинский словарь из неупорядоченного набора слов и фраз, христианские тексты на куманском языке, куманские переводы латинских текстов и латинские переводы куманских.

Обе части содержат заметки по грамматике куманского языка - сведения о спряжении глаголов, склонении и изменении местоимений, прилагательных и существительных.

Кодекс создан в Крыму, поэтому в его куманском языке сильно влияние огузское влияние южно-крымского тюркского диалекта.

В Кодексе представлены самая ранняя в истории коллекция из 47 тюркских загадок и впервые переведённые на язык кыпчаков-куманов-половцев «Десять Божьих Заповедей», фрагменты из «Книги притч» Соломона, Евангелия, сочинений богословов свв. Григория Богослова (329/330-389/390), Амвросия (339—397), Иеронима (340/345-420), Августина (354—430), «Символ веры», молитвы «Отче наш» и «Аве, Мария (Радуйся, Мария)», гимны Целия Седулия (ум. 450), Венанция Фортуната (530/540-600), Теофила из Сент-Обена (XII—XIII вв.) и других латинских поэтов — «Радуйся, дверь рая», «Иисусе, наш выкуп», «Слово стало плотью», «Знамена Царя», «Вспоминая бесценную кровь», «От угла восхода солнца» и оригинальные куманские проповеди.

Литература

• Гаркавец А. Кодекс Куманикус: Половецкие молитвы, гимны и загадки XIII—XIV вв. — Москва, 2006. — 89 с.
• Абибуллаева, С.. [dspace.nbuv.gov.ua/xmlui/handle/123456789/36685 "Кодекс Куманикус" - памятник тюркских языков конца XIII-начала XIV веков], Культура народов Причерноморья (2006), стр. 9–11. Проверено 6 апреля 2016.
• [www.iranicaonline.org/articles/codex-cumanicus CODEX CUMANICUS – Encyclopaedia Iranica]. Проверено 6 апреля 2016.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Кодекс Куманикус

Отрывок, характеризующий Кодекс Куманикус

– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.