Dire Straits

Dire Straits
Концерт в Норвегии, октябрь 1985 г. Слева направо: Гай Флетчер (на заднем плане), Джон Иллсли, Марк Нопфлер, Джек Сонни
Основная информация
Жанры	Рок Блюз-рок Кантри-рок Прогрессивный рок Рутс-рок Паб-рок
Годы	1977—1988 1991—1995
Страна	Великобритания Великобритания
Город	Ньюкасл
Язык песен	Английский
Лейблы	Phonogram (1978) Vertigo (с 1979; за пределами США), Warner Bros. (с 1979; США)
Бывшие участники	Марк Нопфлер Джон Иллсли Алан Кларк Гай Флетчер Дэвид Нопфлер Хэл Линдес Терри Уильямс Джек Сонни Пик Уизерс
Другие проекты	The Notting Hillbillies

Dire StraitsDire Straits

Dire Straits (МФА: /daɪə streɪts/ — стеснённые обстоятельства) — британская рок-группа, основанная в 1977 году Марком Нопфлером (гитара, вокал), его братом Дэвидом Нопфлером (гитара), басистом Джоном Иллсли и ударником Пиком Уизерсом. Менеджером группы на протяжении почти всей её карьеры был Эд Бикнелл. Музыкальный стиль Dire Straits, развившийся из паб-рока, может быть охарактеризован как мелодичный блюз-рок, испытавший сильное влияние кантри, рок-н-ролла, фолка и джаза. В творчестве группы преобладали меланхоличные композиции. Несмотря на то, что группа была образована во времена господства панк-рока и сильно контрастировала с ним по звучанию, благодаря таланту Марка Нопфлера она снискала всемирную популярность.

Dire Straits вошла в число наиболее коммерчески успешных групп в истории рок-музыки, в общей сложности было продано более 120 миллионов копий их альбомов. Самый популярный альбом группы, Brothers in Arms, разошёлся тиражом более 30 миллионов копий.

Наиболее известные хиты группы: «Telegraph Road», «Sultans of Swing», «Romeo and Juliet», «Private Investigations», «Money for Nothing», «Walk of Life», «Tunnel of Love», «Your latest trick», «You and your friend», «Brothers in Arms» и «Calling Elvis».

История

1977—1979: ранние годы и первые два альбома

Братья Нопфлеры, Джон Иллсли и Пик Уизерс создали группу в 1977 году. Название Dire Straits предложил музыкант, бывший соседом Уизерса по комнате. Оно было выбрано как намёк на проблемы возраста и финансовой состоятельности участников и может быть переведено как «отчаянное положение», «стеснённые обстоятельства», «на мели». В 1977 году Dire Straits записали демо-кассету с пятью песнями, включавшую их будущий хит «Sultans of Swing», а также «Water of Love», «Down to the Waterline», «Wild West End» и «Sacred Loving» авторства Дэвида Нопфлера. Они отнесли кассету диджею Чарли Жилетту, который вёл программу «Honky Tonkin» на радиостанции BBC Radio London. Музыканты просто хотели спросить совета, но Жилетту музыка понравилась так сильно, что он выпустил «Sultans of Swing» в эфир. Два месяца спустя Dire Straits подписали контракт с Phonogram Records.

В октябре 1977 года группа подготовила демозаписи песен «Southbound Again», «In the Gallery» и «Six Blade Knife» для BBC Radio London; а в ноябре — демо «Setting Me Up», «Eastbound Train» и «Real Girl».

Первый альбом группы, Dire Straits, записывался в лондонской студии Basing Street в феврале 1978 года; затраты на его создание составили £12 500. В качестве продюсера выступил Мафф Винвуд. Альбом был довольно слабо «раскручен» во время первого релиза в Великобритании под лейблом Vertigo Records (подразделение Phonogram) и потому не слишком хорошо принят. Тем не менее, пластинка обратила на себя внимание сотрудницы отдела поиска талантов Кэрин Берг, работавшей в Warner Bros. Records в Нью-Йорке. Ей показалось, что именно такой музыки в то время не хватало публике, но поначалу только один человек в отделе с ней согласился. Многие песни из альбома отражают впечатления Марка Нопфлера от посещения английских городов Ньюкасла-апон-Тайн, Лидса и Лондона. «Down to the Waterline» содержит воспоминания о жизни в Ньюкасле; «In the Gallery» посвящена скульптору и художнику из Лидса по имени Гарри Филипс; «Wild West End» и «Lions» рисуют картины юности Нопфлера, проведённой в столице.

В том же году Dire Straits начали концертную деятельность, выступая на разогреве у Talking Heads. Итогом явилось подписание контракта с Warner Bros. Records в США; и в конце 1978 года Dire Straits издали свой одноимённый дебют по всему миру. Наибольший успех ждал группу в Соединённых Штатах, но они оказались на верхушке чартов и в других странах: в Канаде, Австралии и Новой Зеландии. В конце концов альбом Dire Straits вошёл в Top 10 во всех европейских странах.

В следующем году Dire Straits отправились в своё первое турне по Северной Америке, где за 38 дней отыграли 51 концерт в переполненных залах. «Sultans of Swing» дошёл до четвёртого места в США и до восьмой позиции в Великобритании. Эта песня стала одним из главных хитов группы и неизменно исполнялась на концертах. Боб Дилан, увидевший их выступление в Лос-Анджелесе, был настолько впечатлён, что пригласил Марка Нопфлера и барабанщика Пика Уизерса принять участие в работе над своим следующим альбомом Slow Train Coming.

Запись второго альбома, Communiqué, началась в декабре 1978 года на студии Compass Point Studios, в Нассау, Багамские острова. Альбом, спродюсированный Джерри Векслером и Барри Бэкеттом, вышел в июне 1979 года и занял первую позицию в немецких чартах; одновременно с этим дебютный альбом группы поднялся до третьей строчки. Песня «Lady Writer» была выпущена как сингл. Второй альбом характеризовался всё тем же «одноцветным» звучанием, пусть и несколько лучше отполированным, но в то же время демонстрировал расширение тематики композиций, в частности на открывающем треке «Once Upon a Time in the West». Однако уже в следующем году звучание группы стало меняться; одновременно происходили перемены в её составе.

1980—1984: усложнение музыкального стиля

В 1980 году Dire Straits были номинированы на две премии «Грэмми», как «Лучший новый исполнитель» и «Лучший рок-вокал (в дуэте или группе)» за песню «Sultans Of Swing». В июле 1980 группа начала запись песен для своего третьего альбома. Спродюсированный Джимми Айовином (англ. Jimmy Iovine) и самим Марком Нопфлером, Making Movies увидел свет в октябре 1980 года. Во время записи начались трения между братьями Марком и Дэвидом, что привело к уходу последнего из группы и началу его сольной карьеры; на альбоме отсутствует упоминание о его участии в записи. Студийные сессии были продолжены с ритм-гитаристом Сидом Макгиннисом и клавишником Роем Биттеном. Когда альбом был готов, клавишник Алан Кларк и калифорнийский гитарист Хэл Линдес вошли в состав Dire Straits, и группа отправилась в турне по Европе и Северной Америке.

В Making Movies вошли более длинные песни со сложными аранжировками; тем самым задавался характерный стиль, развивавшийся на всём протяжении музыкальной карьеры группы. Альбом содержит многие наиболее личные сочинения Марка Нопфлера. Самым успешным синглом из альбома стала песня о несчастной любви «Romeo and Juliet» (8 позиция в британском чарте), вскоре превратившаяся в одну из самых любимых публикой композиций Dire Straits. Основой для песни послужил неудавшийся любовный роман Марка Нопфлера. Она написана в характерной для его творчества иносказательной манере, совмещающей личный опыт автора с вымышленными «декорациями». Композиция, открывающая альбом, «Tunnel of Love» (со вступлением «The Carousel Waltz», написанным Ричардом Роджерсом и Оскаром Хэммерстайном II), вошла в саундтрек фильма «Офицер и джентльмен» и также стала визитной карточкой группы, неизменно исполняемой на концертах. Making Movies оставался в британском чарте на протяжении четырёх лет, добравшись на пике успеха до четвёртой строчки.

Четвёртый студийный альбом Dire Straits, Love over Gold, составленный из длинных песен, полных экспериментальных пассажей, был хорошо принят критиками в момент выхода в начале осени 1982 года; он получил статус золотого в США и провёл четыре недели на вершине британских чартов. Название альбому («Любовь дороже золота») было подсказано граффити, видневшимся из окна старой лондонской квартиры Нопфлера. Возможно, нарисовавшие его взяли фразу с внутреннего конверта одной из пластинок Капитана Бифхарта. Love over Gold стал первым альбомом группы, спродюсированным Марком Нопфлером единолично. Центральный хит, «Private Investigations», стал первым синглом Dire Straits, вошедшим в первую пятёрку британского хит-парада, достигнув второй строчки несмотря на почти семиминутную длительность. Песня также включилась в число наиболее часто исполняемых на концертах.

В других частях света наибольшего успеха добилась песня «Industrial Disease»; в частности, она вошла в первую десятку в Канаде. Песня посвящёна спаду в британской индустрии начала 1980-х годов и описывает забастовки и клиническую депрессию, вызванную безработицей. Помимо упомянутых треков, альбом включает заглавную композицию, песню «It Never Rains» и 14-минутную поэму «Telegraph Road», повествующую о быстром развитии и последующем упадке американского города Детройт. В течение первых шести недель после релиза в мире было продано более двух миллионов копий альбома.

Вскоре после выхода Love over Gold группу покинул барабанщик Пик Уизерс. Ему на смену пришёл Терри Уильямс, бывший участник Rockpile и целого ряд других уэльских команд, включая Man.

В 1984 году, когда «Love over Gold» ещё находился в чартах, вышел четырёхпесенный EP, озаглавленный ExtendedancEPlay. Он содержал хит «Twisting By the Pool», вошедший в двадцатку хит-парадов в Великобритании и Канаде. В том же году Dire Straits отправились в мировое турне; а в марте увидел свет двойной «живой» альбом Alchemy: Dire Straits Live, включивший в себя записи с двух концертов, сыгранных в лондонском Hammersmith Odeon в июле 1983 года. Не подвергавшийся никакой дополнительной студийной обработке, альбом стал одним из первых выпущенных на CD релизов в Соединённом Королевстве и достиг третьей строчки в британских чартах. Запись концерта также была выпущена на VHS, а в 2010 году был выполнен ремастеринг видео с последующим выпуском на DVD и Blu-ray.

В 1983—1984 годах Нопфлер принимал участие и в других проектах. Он написал музыку для фильмов Местный герой и Кэл, изданную впоследствии отдельными альбомами, и песню «Private Dancer» для одноимённого альбома Тины Тёрнер, ознаменовавшего её возвращение на сцену. Кроме того, в тот же период Нопфлер выступил в качестве продюсера групп Aztec Camera и Willy DeVille, а также альбома Боба Дилана Infidels.

В 1984 году Джон Иллсли выпустил свой первый сольный альбом, Never Told a Soul, в работе над которым участвовали Нопфлер и Уильямс.

1985—1986: эпоха Brothers in Arms и всемирный успех

Dire Straits вернулись в студию звукозаписи (Air Studios, Монтсеррат) в конце 1984 года, чтобы начать работу над своим пятым альбомом Brothers in Arms; за продюсирование на этот раз взялись Марк Нопфлер и Нейл Дорфсман. В группе вновь обновился состав: пригласили ещё одного клавишника, Гая Флетчера, до этого сотрудничавшего с Roxy Music и работавшего над саундтреком к фильму Кэл. Гитарист Хэл Линдес покинул группу во время студийных сессий; ему на смену пришёл нью-йоркский гитарист Джек Сонни (который не был, однако, включён в официальный состав группы, указанный на обложке нового альбома).

Нейл Дорфсман в интервью журналу «Sound on Sound» рассказывал, что через месяц после начала записи ударник группы Терри Уильямс был временно заменён на джазового барабанщика Омара Хакима, поскольку Уильямс не мог добиться желаемого звучания. Омар Хаким записал все партии за два дня, после чего продолжил участие в других проектах. На альбоме отмечено участие и Хакима, и Уильямса, хотя единственным вкладом последнего в альбом стало импровизированное крещендо в начале «Money for Nothing». В дальнейшем Уильямс участвовал в записях клипов и последовавшем мировом турне.

Альбом вышел в мае 1985 года, стал лидером продаж в Великобритании и имел громадный успех во всём мире. Многие синглы с альбома заняли высокие позиции в чартах: «Money for Nothing» добрался до первой строчки в США и до четвёртой в Великобритании; также высоко поднялись So Far Away (#19 U.S.), Brothers in Arms (#16 U.K.), Walk of Life (#7 U.S., #2 U.K.) и Your Latest Trick. Песня «Money for Nothing», написанная Марком Нопфлером в соавторстве со Стингом, стала лауреатом премии «Грэмми» 1985 года в номинации «Лучшая рок-композиция в дуэте или группе с вокалом».

Brothers in Arms стал одним из первых альбомов, записанных на цифровом оборудовании; это было связано со стремлением Нопфлера к улучшению качества звука. Одноимённая песня считается первым в мире синглом, выпущенным на CD. В Великобритании он распространялся как промодиск с логотипом тура «Live in '85». Диск включал всего четыре песни и имел очень ограниченное хождение.

Композицию «Walk of Life» едва не исключили из альбома, когда против неё выступил сопродюсер Нейл Дорфсман, но голоса участников группы перевесили (выпущенная синглом, песня стала наиболее коммерчески успешным хитом группы на родине). «Money for Nothing», «Walk of Life» и «Brothers in Arms» сразу прочно закрепились в трек-листах концертов.

Коммерческий успех Brothers In Arms был сопряжён с тем, что он стал первым компакт-диском, разошедшимся тиражом более миллиона копий. Кроме того, альбом часто рассматривается как один из «раскрутивших» CD-формат, так как он числится среди первых DDD-дисков (то есть цифровое оборудование использовалось на всех этапах работы в студии: записи, микширования и мастеринга). Это сделало Brothers In Arms «обязательной покупкой» для всех приверженцев новой технологии. Наконец, этот компакт диск был одним из первых, включивших материал, недоступный на виниловой пластинке: расширенные версии всех песен стороны А, кроме «Walk of Life».

Мировое турне в поддержку альбома (1985—86 годы) имело феноменальный успех. К группе присоединился саксофонист Крис Уайт, и первый концерт состоялся 25 апреля 1985 года в Сплите (Югославия). В период 13-дневных выступлений на лондонской Wembley Arena группа прибыла на находящийся рядом стадион Уэмбли в полдень 13 июля 1985 года, чтобы сыграть на благотворительном концерте Live Aid; музыканты исполнили «Sultans of Swing» и «Money For Nothing» вместе со Стингом. В том грандиозном мероприятии принимали участие многие звёзды британской рок- и поп-сцены, включая Фила Коллинза, Элтона Джона, Пола Маккартни, группы Sade, U2, Queen и The Who. Сольный концерт группы, записанный 10 июля 1985 года, был показан по британскому телевидению в январе 1986 года и позже выпущен на DVD под названием Wembley does the Walk. Мировой тур закончился в Сиднее (Австралия), где Dire Straits до сих пор удерживают рекорд выступлений: 20 вечеров, 16 из них подряд. Всего за двухлетний период группа отыграла 234 концерта в 100 городах мира.

Кроме того, в 1985 году группа отправилась из Лондона в Хартум, чтобы поддержать сбор денег в фонд помощи голодающим, возглавляемый Джоном Эбби. В знак признания Dire Straits передали золотой диск Brothers in Arms организаторам акции.

Brothers in Arms был столь же успешен и в США, где он девять недель продержался на первой строчке в чарте альбомов Billboard и стал мультиплатиновым (всего в США было продано более девяти миллионов копий). В августе 1987 года клип на песню «Money for Nothing» открыл вещание европейского канала MTV.

1987—1990: первый роспуск

После окончания тура Brothers in Arms Марк Нопфлер временно прекратил работу с Dire Straits, сконцентрировавшись на сольных проектах и создании музыки к фильмам. Группа вновь собралась на концерте в честь семидесятилетия Нельсона Манделы 11 июня 1988 года на стадионе Уэмбли. На сцене к ним присоединился Эрик Клэптон, исполнивший вместе с ними свой хит «Wonderful Tonight» и партии ритм-гитариста в песнях «Romeo and Juliet» и «Sultans of Swing», пока Джек Сонни отдыхал. Вскоре после этого мероприятия группу покинул Уильямс.

Марк Нопфлер официально объявил о роспуске Dire Straits в сентябре 1988 года. В интервью журналисту «Rolling Stone» Робу Танненбауму он признался:

В прессе писали, что мы самая крутая команда в мире. Причём акцент ставился не столько на музыку, сколько на популярность. Мне нужен был отдых.

Громадный успех Brothers in Arms и мировое турне подвергли сильному стрессу всех участников группы, и Нопфлер заявил, что хочет поработать над более личными проектами. В октябре 1988 вышел сборник лучших хитов Money for Nothing, достигший первой строчки британских чартов.

В том же году Джон Иллсли выпустил свой второй сольный альбом Glass, в записи которого участвовали Марк Нопфлер, Алан Кларк, Гай Флетчер и Крис Уайт.

В 1989 году Нопфлер создал The Notting Hillbillies, кантри-группу, в чей состав вошли Гай Флетчер, Брендан Крокер, Стив Филлипс и менеджер Dire Straits Эд Бикнелл на ударных. Единственный альбом коллектива, Missing...Presumed Having a Good Time, наиболее успешной композицией которого стал сингл «Your Own Sweet Way», вышел в 1990 году. The Notting Hillbillies выступали с концертами до конца года и появились в передаче Saturday Night Live.

Работа Нопфлера в стиле кантри продолжилась записью альбома Neck and Neck совместно с Четом Аткинсом.

В 1990 году Dire Straits выступили вместе с Элтоном Джоном и Эриком Клэптоном на Концерте в Небуорт-хаус, сыграв три песни: «Solid Rock», «Money for Nothing» и композицию под названием «I Think I Love You Too Much» в стиле блюз-рок с гитарными соло, исполненными Нопфлером и Клэптоном. Песня была представлена как экспериментальная: у Марка Нопфлера не было уверенности, стоит ли записывать её на следующем альбоме. Вскоре Нопфлер, Иллсли и Бикнелл приняли решение вновь собрать группу в следующем году.

1991—1995: воссоединение, последние альбомы и окончательный роспуск

В начале 1991 года Марк Нопфлер и Джон Иллсли вновь собрали группу, пригласив Алана Кларка и Гая Флетчера; обязанности менеджера продолжил исполнять Бикнелл. Таким образом, группа опять оказалась «урезанной» до четырёх участников. Началась работа над новым альбомом; для его записи привлекались несколько сессионных музыкантов: стил-гитарист Пол Франклин, перкуссионист Дэнни Каммингс, саксофонист Крис Уайт и гитарист Фил Палмер, сменивший Джека Сонни. Партию ударника во время сеансов записи исполнили американец Джефф Поркаро и французский музыкант Ману Катче. Впоследствии Поркаро отказался от приглашения в основной состав, так как был активно занят в группе Toto.

Последний студийный альбом Dire Straits — On Every Street — вышел в сентябре 1991 года. Несмотря на то, что диск был весьма ожидаемым в связи с недавним международным успехом группы, он был принят значительно более прохладно, чем предыдущий. Коммерческий успех оказался заметно скромнее, а рецензии критиков были смешанными. В частности, сайт Allmusic охарактеризовал On Every Street как «недотягивающее» продолжение Brothers in Arms. Тем не менее, продажи перевалили за 8 миллионов копий, и альбом добрался до первой строчки хит-парада в Великобритании и двенадцатой — в США.

Открывающий трек «Calling Elvis» стал первым синглом из альбома, выпущенным в Соединённом Королевстве. Видеоряд клипа основывался на телешоу 1960-х годов «Thunderbirds». Песня не имела такого успеха, как предыдущие синглы, войдя только в первую тридцатку чарта. Затем последовал выпуск «Heavy Fuel», который не попал в Великобритании даже в Top-50. Однако в США этот сингл стал вторым (после «Money for Nothing») в истории группы, достигшим высшей строчки Billboard Mainstream Rock Tracks. Последним британским синглом группы стал «The Bug». Бэк-вокал в этой песне принадлежит Винсу Гиллу, также отклонившему предложение присоединиться к коллективу.

Вместе с сессионным барабанщиком Крисом Уиттеном Dire Straits отправились в длительное турне, дав 300 концертов за два года; в общей сложности в мире было продано более 7 миллионов билетов. Несмотря на то, что группе удалось отточить звучание до мелочей, финальный тур оказался менее успешным по сравнению с предыдущим и намного более утомительным. Стало ясно, что для Dire Straits уже не по силам столь масштабные мероприятия, и Марк Нопфлер решил отказаться от их проведения. Всё это в конечном итоге привело ко второму, на этот раз окончательному, роспуску группы. Американский писатель и редактор MTV Networks Билл Флэнеган так описывал цепь событий: «Последовавший мировой тур длился два года, оставил после себя горы денег и буквально вколотил Dire Straits в землю. К концу тура у Марка Нопфлера не оказалось ни группы, ни жены». Последний концерт состоялся в испанском городе Сарагоса 9 октября 1992 года.

В мае 1993 года увидел свет «живой» альбом по материалам тура, получивший название On the Night, который был вновь весьма прохладно оценён критиками. Это не помешало диску добраться до пятой строчки в британских чартах, что является редким достижением для концертных альбомов. В дополнение к альбому в том же году был выпущен EP Encores с четырьмя концертными записями; во Франции релиз дебютировал на верхней позиции в хит-параде.

Решив прекратить полномасштабную концертную деятельность, Марк Нопфлер тихо распустил Dire Straits в 1995 году. Выпуск последнего альбома группы, Live at the BBC, был частью договора с Vertigo Records. Этот третий и последний концертный альбом представляет собой собрание записей 1978—81 годов, выполненных преимущественно первоначальным составом группы.

1996 — настоящее время

Распустив Dire Straits после почти двух десятилетий совместной работы, Марк Нопфлер сосредоточился на сольной карьере и выпустил свой первый альбом после распада группы, Golden Heart, в марте 1996 года.

В августе 1996 года альбому Brothers in Arms присвоен статус девятикратно платинового. В том же году весь каталог альбомов Dire Straits прошёл процедуру ремастеринга в студии Боба Людвига и был перевыпущен на CD (в США CD вышли в 2000 году).

Нопфлер, Иллсли, Кларк и Флетчер в последний раз играли вместе 19 июня 1999 года на свадьбе Джона Иллсли, в качестве ударника выступил Эд Бикнелл. Музыканты сыграли пять песен, включая «Nadine» Чака Берри.

В 2002 году Марк Нопфлер, Джон Иллсли, Гай Флетчер, Дэнни Каммингс и Крис Уайт дали четыре благотворительных концерта. В первой части Брендан Крокер играл с Нопфлером песни The Notting Hillbillies, затем его сменял Иллсли для исполнения композиций Dire Straits. В заключении выступления прозвучала песня «Why Aye Man» из сольного репертуара Нопфлера; партию бэк-вокала исполнил Джимми Нейл.

Последний на сегодняшний день сборник The Best of Dire Straits & Mark Knopfler: Private Investigations поступил в продажу в ноябре 2005 года и попал в первую двадцатку чартов в Великобритании. Издание включает песни с большинства студийных альбомов Dire Straits, а также с сольных альбомов Марка Нопфлера и написанных им саундтреков. Единственная прежде неизданная песня на сборнике, All The Roadrunning, исполнена дуэтом с певицей Эммилу Харрис. Компиляцию высоко оценили критики.

В 2005 году Brothers in Arms, перевыпущенный ограниченным тиражом (на SACD) к своему двадцатилетию, получил премию «Грэмми» как «Лучший альбом с объёмным звучанием».

Со времён роспуска Dire Straits Марк Нопфлер не выказывал желания возродить группу. Но следует отметить, что музыканты группы в дальнейшем продолжали сотрудничество. Например, клавишник Гай Флетчер исполнил партии на почти всех сольных альбомах Нопфлера. Много участвовал в сеансах записи и ударник Дэнни Каммингс, в частности, при работе над материалом для последних трёх дисков: All the Roadrunning (с Эммилу Харрис), Kill to Get Crimson и Get Lucky. В 2007 году Нопфлер заявил, что не скучает по всемирной славе, которой группа достигла на пике успеха; по его словам, «Это было уже слишком».

В октябре 2008 года Джон Иллсли признался журналисту BBC, что предлагал Марку Нопфлеру вновь собрать Dire Straits и отправиться в мировое турне, но встретил решительный отказ. Лидер группы объяснил, что раньше уже размышлял над этим, но неохотно; кроме того, он сам «даже не является фанатом ранних хитов Dire Straits». В том же интервью Иллсли предположил, что Нопфлера вполне устраивает сольное творчество, сказав: «Его сольная карьера невероятно успешна, так что честь ему и хвала. Он прекрасно проводит время, занимаясь любимым делом».

Музыка

Музыкальный стиль

Творчество группы можно условно разделить на два периода, границей между которыми служит первая смена состава: растущее мастерство музыкантов и применение синтезаторов привели к значительному усложнению музыкального стиля начиная со времени записи третьего студийного альбома.

Альбомы Dire Straits включают относительно небольшое количество песен, многие из которых отличаются высокой длительностью звучания (например, пластинка Love over Gold общей продолжительностью свыше 40 минут содержит всего две композиции на стороне А и три — на стороне B; при этом время звучания трека «Telegraph Road» превышает 14 минут). Большинство песен представляют собой пронзительные баллады, тяготеющие к блюз-року. Во многих из них присутствуют сложно аранжированные и продолжительные инструментальные пассажи, в первую очередь гитарные. Характерными для Dire Straits стали долгие вступительные и заключительные партии («Skateaway», «Tunnel of Love», «Money for Nothing» и другие). Только в одной композиции («On Every Street») вокал вступает одновременно с инструментами. Группа часто отходила от обычной куплетной схемы, многие песни имеют неявный припев («Walk of Life») или не имеют его вовсе («Private Investigations»).

Марк Ноплфер признаётся одним из величайших мастеров гитарной музыки и разработал собственный узнаваемый стиль игры, во многом связанный с необычной гитарной техникой: он не использует медиатор при игре на электрогитаре, а играет пальцами. Довольно необычным является и его вокал: солист не столько поёт, сколько наговаривает тексты, что особенно заметно на концертных записях. Тексты песен, зачастую длинные и сложные, не ограничиваются любовной лирикой и включают повседневную («Down to the Waterline»), социальную («Skateaway»), сатирическую («Heavy Fuel») и музыкальную («Calling Elvis») тематику.

Влияние

По оценкам большинства критиков, на Марка Нопфлера оказали сильное влияние кантри-музыка и творчество Боба Дилана, особенно это заметно на ранних записях Dire Straits. Кроме того, отмечается влияние таких исполнителей как Чет Аткинс, Эрик Клэптон, Брюс Спрингстин, Альберт Кинг, Джей Джей Кейл, The Kinks, The Band.

В то же время считается, что сами Dire Straits не оказали знакового влияния на другие именитые музыкальные группы. Частично это может быть связано с тем, что уже в то время они не принадлежали к музыкальному «мейнстриму». Тем не менее, влияние коллектива заметно в творчестве Aztec Camera, Mike & The Mechanics, Train и некоторых других исполнителей.

Критика

Творчество группы в целом высоко оценивается профессиональными критиками. В частности, авторитетный журнал Rolling Stone характеризует Dire Straits как одну из самых успешных британских групп 1980-х годов, отмечая виртуозную музыкальность, остроумные тексты и талант Марка Нопфлера к написанию песен.

Альбомы Love over Gold и Making Movies привлекли внимание критиков нетривиальными и проработанными текстами, а также большей стилистической самостоятельностью, чем предыдущие. Отдельно критики выделяют балладу «Romeo and Juliet», которую известный рок-музыкант Джон Бон Джови охарактеризовал как «совершенную».

Наиболее титулованный альбом, Brothers in Arms, собрал громадное количество хвалебных отзывов. BBC характеризует его как «феномен на всех уровнях», «поднявший планку качества для музыкальных альбомов в целом». Rolling Stone называет диск «застающим врасплох» (журнал включил его в список «500 величайших альбомов всех времён»). Среди недостатков альбома отмечается некоторая «попсовость» по сравнению с предыдущими релизами, не умаляющая, впрочем, его ценности.

Самопровозглашённый «декан американских рок-критиков» Роберт Кристгау даёт более сдержанную оценку творчеству группы, не выставив ни одному из альбомов категорию качества выше «В» и обвиняя Марка Нопфлера в неискренности. Стоит отметить также, что в своих обзорах он расходится с мнением большинства рецензентов о том, что Brothers in Arms был лучшим альбомом группы, а первые два диска — менее интересными, чем последующие.

Относительно последнего альбома группы, On Every Street, у рецензентов нет единого мнения. Одни считают его звучным завершением карьеры Dire Straits, другие язвительно намекают, что громкий успех предыдущего диска мог быть случайностью.

Некоторые аналитики отмечают, что бурному росту популярности Dire Straits во второй половине 80-х годов во многом способствовало их участие в запуске европейского канала MTV и популяризации появившихся в это время на рынке компакт-дисков. В частности, альбом Brothers in Arms использовался некоторыми производителями CD-проигрывателей для демонстрации возможностей цифровых технологий.

Известный английский писатель-фантаст Дуглас Адамс в своём романе «Всего хорошего, и спасибо за рыбу» так писал о Dire Straits (прямого указания на песню нет, вероятно, речь идёт о «Tunnel of Love»):

У Марка Нопфлера есть чудесный дар — заставлять гитару марки «Шектер Кастом Стратокастер» петь и завывать, точно ангелы в субботнюю ночь, когда они утомились всю неделю хорошо себя вести и желают крепкого пива. Правда, сейчас это замечание, строго говоря, неуместно, поскольку до этого места пластинка ещё не докрутилась, но к тому моменту, когда она докрутится, закрутится вместе с ней уже столько всякого разного…

Состав

Постоянными участниками Dire Straits были Марк Ноплфер и Джон Иллсли; значительную часть времени в составе находились также клавишники Гай Флетчер и Алан Кларк. За время существования группы в ней сменилось несколько гитаристов и ударников. Сессионные музыканты привлекались как в процессе записи альбомов, так и на время туров в их поддержку.

Основной состав

• Марк Нопфлер — вокал, соло-гитара (1977—1988, 1991—1995)
• Джон Иллсли — бас-гитара, бэк-вокал (1977—1988, 1991—1995)
• Алан Кларк — клавишные (1980—1988, 1991—1995)
• Гай Флетчер — синтезатор, бэк-вокал (1984—1988, 1991—1995)

Бывшие участники

• Дэвид Нопфлер — ритм-гитара, клавишные, бэк-вокал (1977—1980)
• Пик Уизерс — ударные (1977—1982)
• Хэл Линдес — ритм-гитара, бэк-вокал (1980—1985)
• Терри Уильямс — ударные (1982—1988)
• Джек Сонни — ритм-гитара (1985—1988)

Временная шкала

<timeline> ImageSize = width:900 height:350 PlotArea = left:100 bottom:60 top:0 right:50 Alignbars = justify DateFormat = mm/dd/yyyy Period = from:1977 till:1995 TimeAxis = orientation:horizontal format:yyyy

Colors =

 id:Vocal          value:red    legend:Вокал
 id:Guitar         value:green   legend:Гитара
 id:Bass           value:blue  legend:Бас-гитара
 id:Keyboard       value:purple legend:Клавишные
 id:Drums          value:orange legend:Ударные
 id:Lines          value:black  legend:Альбом
 id:bars           value:gray(0.9)

BackgroundColors = bars:bars

Legend = orientation:horizontal position:bottom ScaleMajor = unit:year increment:2 start:1978 ScaleMinor = unit:year increment:1 start:1978

LineData =

 at:10/07/1978 color:black layer:back
 at:06/15/1979 color:black layer:back
 at:10/17/1980 color:black layer:back
 at:09/20/1982 color:black layer:back
 at:05/13/1985 color:black layer:back
 at:09/01/1991 color:black layer:back

BarData =

 bar:MK text:"Марк Нопфлер"
 bar:JI text:"Джон Иллсли"
 bar:DK text:"Дэвид Нопфлер"
 bar:HL text:"Хэл Линдес"
 bar:JS text:"Джек Сонни"
 bar:AK text:"Алан Кларк"
 bar:GF text:"Гай Флетчер"
 bar:PW text:"Пик Уизерс"
 bar:TW text:"Терри Уильямс"

PlotData =

 width:11 textcolor:black align:left anchor:from shift:(11,-4)
 bar:MK from:start till:09/01/1988 color:Guitar
 bar:MK from:start till:09/01/1988 color:Vocal width:3
 bar:MK from:01/01/1991 till:end color:Guitar
 bar:MK from:01/01/1991 till:end color:Vocal width:3
 bar:JI from:start till:09/01/1988 color:Bass
 bar:JI from:01/01/1991 till:end color:Bass
 bar:DK from:start till:10/10/1980 color:Guitar
 bar:DK from:start till:10/10/1980 color:Keyboard width:3
 bar:HL from:12/31/1980 till:01/11/1984 color:Guitar
 bar:JS from:01/11/1984 till:09/01/1988 color:Guitar
 bar:AK from:12/31/1980 till:09/01/1988 color:Keyboard
 bar:AK from:01/01/1991 till:end color:Keyboard
 bar:GF from:01/11/1984 till:09/01/1988 color:Keyboard
 bar:GF from:01/01/1991 till:end color:Keyboard
 bar:PW from:start till:01/12/1982 color:Drums
 bar:TW from:01/12/1982 till:09/01/1988 color:Drums

</timeline>

Дискография

Дискография Dire Straits насчитывает 6 студийных альбомов, 3 концертных альбома, 2 мини-альбома и 3 сборника.

Студийные альбомы

• 1978 — Dire Straits
• 1979 — Communiqué
• 1980 — Making Movies
• 1982 — Love over Gold
• 1985 — Brothers in Arms
• 1991 — On Every Street

Награды и номинации

Dire Straits являются пятикратными обладателями премии «Грэмми». Наибольшее число номинаций на различные награды принадлежит песне «Money for Nothing» (в общей сложности 13 заявок и 3 победы).

Год	Премия	Номинация	Номинант	Результат
1980	Грэмми	Лучший молодой исполнитель	Dire Straits	Номинация
1980	Грэмми	Лучшая рок-композиция в дуэте или группе с вокалом	«Sultans of Swing»	Номинация
1983	BRIT Awards	Лучшая британская группа	Dire Straits	Победа
1986	Грэмми	Альбом года	Brothers in Arms	Номинация
1986	Грэмми	Запись года	«Money for Nothing»	Номинация
1986	Грэмми	Лучшая рок-композиция в дуэте или группе с вокалом	«Money for Nothing»	Победа
1986	Грэмми	Лучший звукоинженер	Нейл Дорфсман (Brothers in Arms)	Победа
1986	Джуно	Международный альбом года	Brothers in Arms	Победа
1986	BRIT Awards	Лучшая британская группа	Dire Straits	Победа
1986	MTV Video Music Awards	Лучшая запись концертного выступления	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Лучшее концептуальное видео	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Лучшая режиссура	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Лучшие спецэффекты	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Выбор зрителей	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Лучшая постановка	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Лучший монтаж	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Самое экспериментальное видео	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Best Overall Performance	«Money for Nothing»	Номинация
1986	American Music Award	Лучший поп/рок сингл	«Money for Nothing»	Номинация
1986	MTV Video Music Awards	Видео года	«Money for Nothing»	Победа
1986	MTV Video Music Awards	Лучший клип музыкальной группы	«Money for Nothing»	Победа
1987	Грэмми	Лучшее короткое музыкальное видео	«Brothers in Arms»	Победа
1987	BRIT Awards	Лучший британский альбом	Brothers In Arms	Победа
1992	Грэмми	Лучшее короткое музыкальное видео	«Calling Elvis»	Номинация
2006	Грэмми	Лучший альбом с объёмным звучанием	Brothers in Arms—20th Anniversary Edition	Победа

В ноябре 2009 года группа была удостоена Heritage Award: на дом, находящийся в лондонском квартале Дептфорд, где участники Dire Straits снимали социальное жильё и дали свой первый концерт, была помещена мемориальная доска. Награда выдана организацией PRS for Music, одной из целей которой является увековечивание «необычных мест дебютных выступлений» известных групп и исполнителей.

Ссылки

• [www.allmusic.com/artist/p4101 Dire Straits] (англ.) на сайте Allmusic (проверено 25 сентября 2011).
• [www.last.fm/ru/music/Dire%2BStraits Профиль Dire Straits] на Last.fm
• [www.markknopfler.com markknopfler.com] Официальный сайт Марка Нопфлера

Отрывок, характеризующий Dire Straits

Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.