Dulce Et Decorum Est

«Dulce et Decorum est» — написанное в 1917 году и опубликованное посмертно в 1921 году стихотворение английского поэта Уилфреда Оуэна, участника Первой мировой войны. Стихотворение состоит из 28 строк. Изначально было написано как личное письмо, позже Оуэн решил обратиться к более широкой аудитории всех сторонников войны.

Текст начинается с изображения утомлённых солдат, бредущих с передовой через густую грязь… Газовая атака… Смерть одного из солдат от газа… Заключительное четверостишие Оуэна наиболее антивоенное, в нём обыгрывается строфа римского поэта Горация: «Dulce et decorum est / Pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»). Стихотворение написано крайне эмоционально, что сделало его одним из самых популярных осуждений войны.

И если б за повозкой ты шагал,
Где он лежал бессильно распростёртый,
И видел бельма и зубов оскал
На голове повисшей, полумёртвой,
И слышал бы, как кровь струёй свистящей
Из хриплых лёгких била при толчке,
Горькая, как ящур, на изъязвлённом газом языке, —
Мой друг, тебя бы не прельстила честь
Учить детей в воинственном задоре
лжи старой: «Dulce et decorum est
Pro patria mori».

(Перевод Михаила Зенкевича)

Стихотворение Оуэна часто противопоставляется более патриотическому стихотворению «Солдат» («The Soldier») Руперта Брука.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Dulce Et Decorum Est

– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.