Dunkerque (1935)
 |
Эту страницу предлагается переименовать в Дюнкерк (линейный корабль). Пояснение причин и обсуждение — на странице Википедия:К переименованию/13 апреля 2015.
Возможно, её текущее название не соответствует нормам современного русского языка и/или правилам именования статей Википедии. Не снимайте пометку о выставлении на переименование до окончания обсуждения. Переименовать в предложенное название, снять этот шаблон |
«Дюнкерк» (фр. Dunkerque) — линкор (иногда — линейный крейсер) французского флота. Головной корабль типа «Дюнкерк». Корабли этого типа стали первыми в мире быстроходными линкорами. Во французском флоте «Дюнкерк» и «Страсбург» официально числились линейными кораблями, за границей их обычно причисляли к линейным крейсерам. Назван в честь одноименного города. Стал первым французским линейным кораблем, построенным после окончания Первой мировой войны. Стоимость строительства корабля составила 700 миллионов франков.
Содержание
Постройка
|
«Дюнкерк» был заложен 24 декабря 1932 года в 4-м доке входившей в состав брестского «Асенала» гавани Salou. Впервые в мире крупный корабль строился в сухом доке. Там был построен практически весь корпус судна, за исключением передней 17-ти метровой секции, так как общая длина дока оставляла всего 200 метров. Стапельный период составил 33 месяца. 2 октября 1935 года «Дюнкерк» был спущен на воду и отбуксирован в 8-й док гавани Laninon той же верфи, где его строительство и было завершено. Достройка на плаву заняла 16 месяцев. Дюнкерк был передан флоту 1 февраля 1936 года, сдаточные испытания судна начались 18 апреля 1936 года, ещё до завершения работ над надстройкой и продлились до конца апреля 1937 года[1].
Служба
Довоенный период
|
1 мая 1937 года «Дюнкерк» был принят на вооружение. В том же месяце он принял участие в Спидхэдском параде, приуроченном к коронации Георга VI и Елизаветы, 27 мая вместе с другим французским кораблями — в манёврах у острова Иль-де-Сен. На этих манёврах на «Дюнкерке» находился министр флота и новый глава штаба французских ВМС вице-адмирал Франсуа Дарлан[1].
С 20 января по 6 марта 1938 года «Дюнкерк» был в плавании к атлантическим колониям Франции. Среди прочего, он посетил Фор-де-Франс на Антильских островах и Дакар (Сенегал).
В 1939 года в счет оплаты за поставку американского вооружения «Дюнкерк» перевез в Канаду сто тонн золота[2].
Вторая мировая война
В 1940 году «Дюнкерк» был переведен на Средиземноморский театр военных действий. После разгрома Франции и подписания перемирия с Германией «Дюнкерк» находился в Мерс-эль-Кебире.
Опасаясь, что французский, пятый по численности флот в мире, попадет в руки немцев, англичане осуществили набег на Мерс-эль-Кебир. С целью нейтрализации французского флота английское соединение «Н» провело операцию «Катапульта», в ходе которой британцам удалось повредить и захватить несколько французских кораблей. Во время нападения англичан на Мерс-эль-Кебир «Дюнкерк» получил три попадания из орудий главного калибра английских линкоров и, будучи тяжело поврежден, потерял ход. Прекратив огонь, линкор перешёл в гавань Сен-Андре. 6 июля 1940 года «Дюнкерк» был атакован торпедоносцами «Суордфиш» с HMS «Арк Ройал». Получив большую пробоину в обшивке правого борта из-за взрывов глубинных бомб стоявшего рядом сторожевика «Тер Нев», корабль лег на грунт. Снят с мели и отремонтирован[2][3].
|
Нападение на Мерс-эль-Кебир
Для нейтрализации французского флота в Мерс-эль-Кебир решено было использовать грубую силу и отправить сильную британскую эскадру. В соединение «H» (Эйч) адмирала Сомервилла вошли линейный крейсер «Худ», линкоры «Резолюшен» и «Вэлиант» (на каждом из трёх по восемь 381-мм орудий), авианосец «Арк Ройял», лёгкие крейсера «Аретьюза», «Энтерпрайз» и 11 эсминцев[4]. Они подошли к Мерс-эль-Кебиру утром 3 июля 1940 года. В 7 часов по Гринвичу в гавань вошёл эсминец «Фоксхаунд» с кэптеном Холландом на борту. Холланд был военно-морским атташе в Париже, и его близко знали многие французские офицеры. Он передал на «Дюнкерк» адмиралу Женсулю ультиматум. Согласно нему французские корабли должны были выполнить одно из условий[5]:
- выйти в море и присоединиться к британскому флоту для продолжения борьбы с Германией и Италией;
- выйти в море с уменьшенными экипажами для прохождения в британские порты, где французские моряки будут репатриированы;
- выйти под английским эскортом с уменьшенными экипажами во французские порты в Вест-Индии или в порты США, где корабли будут разоружены, а экипажи репатриированы;
- затопить корабли в течение 6 часов.
В случае невыполнения одного из этих условий британцы угрожали использовать силу. Первые два требования нарушали условия перемирия с Германией, поэтому были отклонены Женсулем сразу. Третий пункт также почти не рассматривался, поскольку в ответ на захват французских кораблей в портах Великобритании и Александрии утром пришёл немецкий ультиматум с требованием под угрозой разрыва перемирия вернуть французские корабли из Англии. Женсуль передал британскому флагману, что затопить без приказа Дарлана корабли вправе лишь в случае захвата их немцами. А получить новый приказ было невозможно, так как французское адмиралтейство в тот день переезжало из Бордо в Виши. В случае же попытки использовать британцами силу, французы ответят силой.
В 10:50 «Фоксхаунд» поднял сигнал, что Сомервилл не даст французским кораблям покинуть гавань. В 12:30 британские самолёты сбросили на главном фарватере магнитные мины. Срок ультиматума истекал в 14:00. Адмирал Женсуль попытался ещё раз провести переговоры, и Холланд вернулся на «Дюнкерк», но они ничем не закончились. А в 16:15 Холланд был отозван депешей Сомервилла. В этой депеше устанавливалось новое время окончания ультиматума — 17:30 по британскому летнему времени (16:30 по Гринвичу). В 16:25 Холланд покинул «Дюнкерк»[6]. Французские корабли получили приказ выходить в море — линкоры колонной, а лидеры должны были прорываться кто как мог. Тральщики начали расчищать фарватер от мин[4][7].
В 16:54 корабли Сомервилла открыли огонь, находясь в 14 000 м к северо-северо-западу от Мерс-эль-Кебира. Французские корабли стояли за молом, и первые британские снаряды попали в него. В 17:00 Женсуль отдал приказ открыть ответный огонь. Гавань была слишком узкой, на что и рассчитывали британцы, поэтому французские корабли могли выходить из неё только последовательно. «Дюнкерк» стоял ближе всех к британцам, и огонь «Худа» сосредоточился на нём. Первый снаряд попал ему в корму, пройдя тонкие плиты без разрыва и вышел в 2,5 м ниже ватерлинии. Он повредил проводку левого борта, вывел из строя кран для подъёма самолётов и вызвал затопление топливной цистерны левого борта. В 17:03 повреждения получил «Прованс» и вынужден был приткнуться к мели. В 17:07 «Бретань» после нескольких попаданий охватил пожар, а в 17:09 она начала переворачиваться и взорвалась[7].
Повреждения «Дюнкерка»
|
|
|
«Дюнкерк» успел дать несколько залпов, перед тем как получил первое попадание. Первый 381-мм снаряд попал в башню ГК № 2. Башня была повернута в сторону британских кораблей — под углом порядка 100° от диаметральный плоскости на правый борт. Снаряд упал под углом порядка 20° на наклонную часть крыши башни над орудием № 8. Толщина поверхностно укрепленной броневой плиты в этом месте была 150 мм. Снаряд продавил плиту и без разрыва рикошетом ушел дальше. Основная его часть была найдена в 2000 м от корабля в 150 м от деревни Сен-Клотильд[8]. Предположительно один из осколков этого снаряда поразил пост управления огнём на фок-мачте «Прованса» и смертельно ранил старшего артиллерийского офицера[9]. В цементированной плите образовалась вмятина сверху, а снизу был вырван кусок брони серповидной формы максимальной толщиной 100—120 мм. Осколки брони пробили цилиндр накатника с правой стороны орудия и поразили место наводчика с правой стороны. Этот осколок (возможно часть снаряда) позже был найден на полу башни. В конце своего пути осколок отразился от боковой стенки башни и попал в зарядный лоток орудия № 8[8].
В этот момент орудие находилось в процессе зарядки и на лотке находились две первых части порохового заряда[10]. Заряды воспламенились и в огне погибла прислуга правой полубашни. Лёгкие повреждения получил также персонал, находившийся в командном отсеке башни. Левая полубашня и перегрузочное отделение повреждений не получили — сработали бронепереборка между полубашнями и противопожарные заслонки в системе подачи. Пожар не вызвал значительных разрушений оборудования. Система подачи работала для всех четырёх орудий. Система горизонтальной наводки была в полностью рабочем состоянии. Система вертикальной наводки для орудий № 5 и 6 повреждена не была. Для орудия № 7 вертикальная наводка могла осуществляться после расцепления с орудием № 8[11]. Поэтому огонь и орудий № 5 и 6 мог продолжаться. А после восстановления электрозапала могло возобновить огонь и орудие № 7[12].
Второй снаряд ударил в незабронированную часть палубы в корме. Прошел без разрыва через ангар гидросамолётов и каюты мичманов и вышел в 2,5 метрах ниже ватерлинии[13]. По ходу движения снаряд перебил электрокабеля крана для подъёма гидросамолётов[13] и кабеля, идущие к рулевому приводу. В результате линкору пришлось перейти на управление с помощью четырёхсильного резервного двигателя «Рено»[12]. Был затоплен ряд отсеков в кормовой части, в том числе топливная цистерна левого борта[13]. Но так как гидросамолёт был перед боем снят, а авиатопливо слито, эти первые два попадания мало сказались на боеготовности «Дюнкерка», в отличие от двух следующих[12].
Около 18:00 «Дюнкерк» получил одновременное попадание ещё двух 381-мм снарядов. Третий снаряд попал в главный броневой пояс правого борт в район отсека J — в 1,2 м от переборки между отсеками J и K и на 0,4 м ниже верхнего края пояса. Он пробил 225-мм пояс и прошел сквозь перегрузочное отделение 130-мм спарки. На своем пути он снес часть подачной трубы и вызвал пожар находившихся в отделении зарядов и снарядов — в результате чего взорвалось как минимум два 130-мм снаряда. Дальше он прошел через 20-мм противоосколочную перегородку и разорвался в отсеке медицинского склада[12]. Осколками снаряда и взрывом были разрушены несколько продольных переборок и вентиляционный канал. Также была разрушена 20-мм переборка между медицинским отсеком и отсеком воздухоохладительной установки машинного отделения № 1. При отсутствии вентиляции, дым от пожаров и продукты горения 130-мм зарядов проник в машинное отделение и сделал его непригодным для нахождения. Положение осложнялось тем, что персонал нельзя было эвакуировать через заблокированные броневые двери в переборках. Только дюжине моряков удалось выбраться по лестнице в начало отсека, до того как люк, ведущий к ней был заблокирован металлическими осколками[12].
Взрывы 130-мм снарядов в системе подачи привели также к сильному пожару в туннеле с кабелями и вывели их строя. Сразу же после получения информации о пожаре в перегрузочном отделении 130-мм башни № 3 правого борта, её погреба в отсеке Н были затоплены. А через час после получения информации о дыме проникшем в систему подачи башни № 4 (130-мм спарка левого борта) был затоплен и её погреб[12].
Четвёртый снаряд ударил в главный броневой пояс в начале отсека L — в 0,3 м от водонепроницаемой перегородки между отсеками K (КО № 2) и L (КО № 3), на 2,5 метра ниже верхнего края пояса, над самым урезом воды. Траектория снаряда шла под углом таким образом, что он шел из отсека L в отсек K. Он пробил 225 мм пояс и скос броневой палубы толщиной 40 мм. Снаряд прошел через практически полную топливную цистерну отсека K (1 метр ниже максимальной отметки), пробил 30-мм противоторпедную переборку, разорвал электрокабели в тоннеле и проник в отсек котельного отделения № 2. Здесь он разорвал паровой коллектор № 1, который соединял котел № 21 с носовой машинной группой (КО№ 1 и МО№ 1) и повредил коллектор перегретого пара № 2 и выпускной коллектор вспомогательных механизмов. Дальше он попал в верхнюю часть котла № 21 и отразился от стенок верхнего пароперегревателя. Основная часть осколков снаряда общей массой порядка 350—400 кг пробила стенку котла и вылетела обратно в отсек[14].
В результате котельное отделение № 2 заполнилось нефтью и паром из котлов № 11, 12 и 21 через дыру в котле № 21 и коллектор № 1. Чуть медленнее, но давление пара было сброшено и на котлах № 22, 31 и 32 через коллектор № 2, что попытались компенсировать путём повышения температуры в котлах № 31 и 32. Продукты взрыва и горячий пар быстро наполнили котельное отделение № 2, убив большую часть находившихся в нём. Скачок давления вызвал разрушение дымоходов обоих котлов и повредил гидравлическую систему запирания броневых дверей между отсеками, что сделало проблематичным эвакуацию выживших. Горячий пар нагрел переборку между КО№ 2 и КО№ 3, а отсутствие вентиляции привело к тому, что воздух в КО№ 3 стал непригодным для дыхания и командир корабля приказал эвакуировать из него весь персонал[15].
В результате этих четырёх попаданий продолжали действовать только котельное отделение № 3 и машинное отделение № 2, приводившее во вращение внутренние валы. Поэтому даже теоретически скорость Дюнкерка не могла превысить 26 узлов[16]. Из-за повреждения электропроводки была полностью прекращена подача энергии в корму, и вышла из строя сеть правого борта и кормовые 130-мм башни остались без энергии. Управление рулем осуществлялось с помощью вспомогательного двигателя. Из-за потери одной из основных подстанций были включены носовые резервные дизель-генераторы. Директоры 330-мм и 130-мм орудий вышли из строя из-за потери электроэнергии. Башня главного калибра № 1 продолжала вести огонь по «Худу», башня № 2 молчала, потому что электроэнергия на неё не поступала[16].
Выходить в море в таком состоянии корабль не мог, поэтому в 17:10 поступил приказ адмирала Жансуля прекратить огонь и стать на якорь напротив деревни Сен-Андре, под защитой берега и форта Сантон[16]. В 17:13 линкор бросил якорь на 15 метровой глубине. А в 18:00 с помощью буксиров «Эстрель», «Котаитен» и сторожевиков «Тер Нёв» и «Сетус» «Дюнкерк» приткнули к берегу — примерно 30 метров его носовой части вытащили на 8 метровую отмель[16]. Линкор принял примерно 700 т воды через пробоины и ещё порядка 150 тонн балласта было принято в цистерны левого борта для выравнивания крена. Аварийные партии приступили к ремонту повреждений. В 19:00 поступил приказ Жансуля эвакуировать экипаж — на борту оставались только члены экипажа, задействованные в ремонтных работах — около 360 человек. В 19:30 Жансуль известил Соммервила о эвакуации, но в ответ получил только приказ Ле Люка прекратить переговоры с врагом. Раненые были размещены в госпитале в Сант-Андре. 800 человек с «Дюнкерка» сошли на берег и были отправлены из Орана в Тулон на лайнерах «Шампольон» и «Мариэт Паша»[17].
6 июля
На следующий день пожары были потушены, началась работа по восстановлению электроснабжения, заделыванию пробоин и откачке воды. Несмотря на большое количество жертв, повреждения оборудования не были слишком велики и Жансуль предполагал, что в течение нескольких дней можно залатать котел и паровые коллекторы и перейти в Тулон для капитального ремонта. Он известил об этом командование во Франции и адмирала Эстева в Бизерте. Последний не преминул выпустить с коммюнике для алжирской прессы, в котором сообщалось что повреждения «Дюнкерка» не велики и через несколько дней он своим ходом придёт в Тулон[17].
Британская авиаразведка не смогла к этому времени выяснить степень повреждения «Дюнкерка». После получения данных о коммюнике Эстева Соммервил получил приказ Черчилля и адмиралтейства выйти в море и «завершить работу»[17]. В 19:00 5 июля соединение Н вышло из Гибралтара в составе «Худа», «Вэлианта», «Арк Ройала», «Аретьюзы», «Энтерпрайза» и 10 эсминцев[18]. Линкор «Резолюшен» был оставлен в базе[19]. Так как «Дюнкерк» стоял вблизи деревни Сант-Андре, Сомервилл решил что артобстрел может повлечь за собой жертвы среди мирного населения. Поэтому по согласованию с Адмиралтейством атаку было решено произвести торпедоносцами с «Арк Ройала»[17].
Британские самолеты уходили в атаку тремя волнами. В 4:20, когда «Арк Ройал» находился в точке с координатами 36-19N, 2-23W, примерно в 100 милях от Орана, с его борта взлетела шестерка «Суордфишей» 820-й эскадрильи. Самолеты несли торпеды Mark XII с неконтактными взрывателями «Дюплекс». Торпеды были выставлены на скорость хода 27 узлов и глубину 3,6 метра. В 4:45 взлетела тройка «Суордфишей» 810-й эскадрильи под прикрытием шестерки «Скьюа» из 800-й эскадрильи. В 5:20 в воздух поднялись три «Суордфиша» 810-й эскадрильи и шесть «Скьюа» из 803-й эскадрильи[18].
Французские корабли находились в незавидном положении. Все 130-мм орудия «Дюнкерка» вышли из строя, и электропитание к их директорам также не было восстановлено. Обслуга зенитных автоматов и пулемётов была эвакуирована. Команда имела приказ Жансуля и командующего «Дюнкерком» Сегуина покинуть корабль в случае воздушной атаки. Воздушная разведка не велась. Истребительного прикрытия не было. Вокруг «Дюнкерка» не были установлены противоторпедные сети. У правого борта линкора находился сторожевик «Тер Нёв», на который осуществлялась эвакуация тел погибших. На борту сторожевика находились глубинные бомбы, большая часть со снятыми предохранителями, опасностью чего пренебрегли[17].
Первая волна торпедоносцев кружила в 15 милях от берега на высоте 2100 метров, с тем чтобы атаковать с восходом солнца, которое вставало в 4:53. В 5:28[20], когда первые солнечные лучи из-за гор осветили гавань Мерс-эль-Кебира, торпедоносцы вышли в атаку(Журнал_Арка). Несмотря на отсутствие сопротивления, поразить неподвижную мишень на малой глубине оказалось непростой задачей. Из торпед, выпущенных самолетами первой волны, ни одна не попала в «Дюнкерк». Одна из торпед поразила «Тер Нёв», но не взорвалась. Сторожевик начал тонуть[21]. В 5:47 в атаку вышла вторая волна торпедоносцев[22]. Она была встречена зенитным огнём и также не добилась попаданий в линкор. Но одна из торпед поразила «Тер Нёв», разорвав его пополам. Сторожевик быстро затонул[21]. Самолеты третьей волны пролетели мыс Фалкон в 5:50. Их встретили французские истребители, но они были скованы «Скьюа» эскорта. В схватке один из «Скьюа» 803-й эскадрильи был поврежден и позже не дотянул до авианосца, сев на воду. Его экипаж был спасен эсминцем «Видет»[18]. Торпедоносцы третьей волны также не добились попаданий в «Дюнкерк». Одна из торпед потопила буксир «Эстрель», маневрировавший в 70 метрах от линкора. Ещё одна торпеда предположительно прошла под килем линкора и угодила в обломки «Тер Нёв». Взрыв торпеды вызвал детонацию не менее 14 из 44 глубинных бомб сторожевика. Взрыв 1400 кг взрывчатки глубинных бомб был ужасен. Столб мутной воды поднялся на высоту порядка 100 метров[21].
Эпицентр взрыва находился в начале отсека G, вблизи переборки между отсеками G и F — в районе переднего края барбета башни № 2 главного калибра. По приказу Сегуина при первой атаке торпедоносцев были затоплены погреба 330-мм орудий, тем самым была исключена возможность их детонации. В результате подводного взрыва в борту образовалась пробоина 18 х 12 метров. Противоторпедная 40/50 мм переборка выгнулась на протяжении 40 метров и во многих местах открылась течь. Были затоплены машинные отделения, пост управления огнём и командный пункт по борьбе за живучесть корабля. Плиты главного пояса прогнулись внутрь, выпучив броневую палубу. От взрыва также сошли со своих направляющих директора управления огнём[23]. Корпус принял порядка 20 000 т воды и линкор осел на грунт. Крен в 5 гр был затем выровнен контрзатоплением (прим. Для выравнивания крена водой были наполнены отсеки противоположные затопленным)[24].
Последствия взрыва глубинных бомб были значительнее тех, на которые могли рассчитывать англичане — взрыв 1400 кг взрывчатки был эквивалентен попаданию 8 британских торпед. «Дюнкерк» вышел из строя как минимум на несколько месяцев. Всего в операциях 3 и 6 июля погибло 210 членов экипажа линкора — 9 офицеров, 32 старшины и 169 моряков[24].
Адмиралом Жансулем и командиром «Дюнкерка» Сегуином были допущены ряд грубых ошибок. Их междоусобица помешала своевременно отчалить 3 июля, а отсутствие противоторпедных сетей, неспособность организовать ПВО корабля и использование вблизи корабля сторожевиков с взведенными глубинными бомбами привело к выходу из строя линкора на длительный срок. В британском флоте это бы поставило крест на их дальнейшей карьере. Но ситуация во французском флоте в июле 1940 года была такова, что благодаря лояльности офицеров командованию, эти ошибки мало сказались на их судьбе. По прибытию в Тулон Жансуль был отчитан Дарланом. В результате реорганизации флота была упразднена Атлантическая эскадра и он лишился своего поста, но получил пятую звезду и стал полным адмиралом[24]. Сегуин был назначен командиром «Страсбурга» и оставался им до ноября 1941 года[25].
Затопление французского флота в Тулоне
В начале 1942 г. «Дюнкерк» прибыл в Тулон и был поставлен в сухой док для проведения ремонтных работ. Восстановление проходило медленно. Во время захвата Тулона немецкими войсками находящийся в доке «Дюнкерк» был взорван. При этом все оборудование линкора было уничтожено.
Послевоенная судьба
По завершении Второй мировой войны, останки «Дюнкерка» были выведены из сухого дока и поставлены на прикол. Из-за больших разрушений попытки восстановления корабля не предпринимались. 15 сентября 1955 «Дюнкерк» был выведен из состава флота, его останки проданы на слом 30 сентября 1958 года[2] за 253 млн франков.
Напишите отзыв о статье "Dunkerque (1935)"
Примечания
Комментарии
Источники
- ↑ 1 2 Dumas, 2001, p. 65.
- ↑ 1 2 3 Иванов, 2004.
- ↑ Сулига, 1995, с. 26—27.
- ↑ 1 2 [www.hmshood.org.uk/reference/official/adm234/adm234-317.htm AIR 234/317: Operations against the French Fleet at Mers-el-Kebir, 03—06 July 1940] (англ.). HMS Hood association. — Описание нападения на Мерс-эль-Кебир на сайте ассоциации линейного крейсера «Худ». Проверено 4 ноября 2011. [www.webcitation.org/6548IEXEY Архивировано из первоисточника 30 января 2012].
- ↑ Патянин. «Арк Ройал», 2001, с. 17—18.
- ↑ Патянин. «Арк Ройал», 2001, с. 18.
- ↑ 1 2 Сулига, 1995, с. 24.
- ↑ 1 2 Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 79.
- ↑ Александров, 2009, с. 57.
- ↑ пороховой заряд 330-мм орудия состоял из четырёх частей пороха в шелковом картузе. Сначала в камору подавались первых две части заряда, потом две следующих и только потом снаряд.
- ↑ (В конструкции 330-мм орудия «Дюнкерка» люльки орудий хоть и были разделены, но не были индивидуальными. Вертикальной наводка орудий № 7 и 8 могла производиться только совместно)
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 80.
- ↑ 1 2 3 Dulin, Garzke. British, Soviet, French and Dutch Battleships of World War II. — P. 45.
- ↑ Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 80-81.
- ↑ Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 81.
- ↑ 1 2 3 4 Dulin, Garzke. British, Soviet, French and Dutch Battleships of World War II. — P. 46.
- ↑ 1 2 3 4 5 Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 84.
- ↑ 1 2 3 [www.naval-history.net/xGM-Chrono-04CV-Ark%20Royal.htm История службы авианосца «Арк_Ройал» с сайта www.naval-history.net]
- ↑ Dulin, Garzke. British, Soviet, French and Dutch Battleships of World War II. — P. 47.
- ↑ (по данным Джордана и Дюма в 5:15)
- ↑ 1 2 3 Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 85.
- ↑ Dulin, Garzke. British, Soviet, French and Dutch Battleships of World War II. — P. 49.
- ↑ (На линкорах типа Дюнкерк директора по управлению 130-мм и 330-мм орудиями были собраны во вращающиеся конструкции на верхушках башенно-подобных надстроек)
- ↑ 1 2 3 Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 86.
- ↑ Jordan, Dumas. French Battleships. — P. 87.
Литература
- Александров Ю.И. Линейные корабли типа «Бретань» (1912-1953). — ИСТФЛОТ. — СПб., 2009. — 96 с. — («Боевые корабли мира»). — ISBN 978-5-98830-034-2.
- В. В. Иванов. Корабли Второй мировой войны. ВМС Франции. — Москва: Моделист-конструктор, 2004. — 32 с. — (Морская коллекция № 11 (68) / 2004). — 4000 экз.
- Сулига С. «Дюнкерк» и «Страсбург». — М.: Цитадель, 1995. — 32 с.
- Gardiner, Robert; Chesneau, Roger. Conway's All the World's Fighting Ships, 1922–1946. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1980. — ISBN 0-87021-913-8.
- Robert Dumas. Les cuirassés Dunkerque et Strasbourg. — Paris: Marine Éditions, 2001. — ISBN 978-2-909675-75-6.
- M. J. Whitley. Battleships of World War II. — Annapolis: Naval Institute Press, 1998. — ISBN 1-55750-184-X.
- Robert O. Dulin, William H. Garzke. British, Soviet, French and Dutch Battleships of World War II. — London: Jane's Publishing Company, Ltd., 1980. — 391 p. — ISBN 0-7106-0078-X.
- Jordan, John. Dumas, Robert. French Battleships 1922-1956. — Barnsley, Yorkshire: Seaforth Publishing, 2009. — 224 p. — ISBN 978-1848320345.
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Патянин. «Арк Ройал», 2001 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Dunkerque (1935)
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
