Киностудия «Эдисон»

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Edison Studios»)
Перейти к: навигация, поиск
Эдисон
Тип

кинематографическая фирма

Основание

12 октября 1896

Основатели

Эдисон Томас

Расположение

США

Ключевые фигуры

Уильям Гилмор
Уильям Диксон
Эдисон Томас

Отрасль

Кинопроизводство

Продукция

фильмы

К:Компании, основанные в 1896 году

Киностудия «Эдисон», студия Эдисона (англ. Edison Studios) — американская продюсерская компания, основанная изобретателем и бизнесменом Томасом Эдисоном. С 1894 по 1911 год организация была составной частью «Производственной компании Эдисона» (англ. Edison Manufacturing Company), а после этого вплоть до своего закрытия в 1918 году входила в «Томас Эдисон Инкорпорейтед» (англ. Thomas A. Edison, Inc.). За время существования киностудия выпустила более 1200 немых кинокартин, 54 из которых были полнометражными.





Студия

Коммерческий успех Кинетоскопа, в течение нескольких лет остававшегося единственной в мире технологией «движущихся фотографий», побудил Эдисона поставить производство короткометражных кинороликов на поток.

Первой студией, где Эдисон снимал свои фильмы, стала «Чёрная Мария», построенная в 1893 году в Вест-Орандже, штат Нью-Джерси. В 1901 году в районе 21-й Ист-стрит на Манхеттене было построено новое здание со стеклянной крышей, куда и переехало всё кинопроизводство. В 1907 году компании «Эдисон» запустила ещё две площадки на Декатур-Авеню и Оливер-Плэйс в Бронксе. Сам Эдисон не принимал участия в съёмках фильмов, оставаясь только владельцем студии. Управляли компанией вице-президент и генеральный менеджер Уильям Гилмор. Производством и дальнейшим совершенствованием оборудования руководил разработчик Кинетографа Уильям Диксон. После его перехода в компанию Мутоскоп и Байограф в 1895 году директором был назначен бывший кинооператор Вильям Хейз. В 1896 году Хейза сменил Джеймс Уайт, проработавший на этом посту до 1903 года. После перевода Уайта на должность управляющего европейскими отделениями студии, кресло директора по очереди занимали Вильям Маркграф (1903—1904), Алекс Мур (1904—1909) и Хорэс Плимптон (1909—1915).

Первые «злободневные» фильмы студии строились на самых разных документальных сюжетах от уличных акробатов до тушения пожаров. Однако, конкуренция со стороны французских и британских киностудий в первом десятилетии XX века кардинально изменила положение на американском кинорынке. Уже в 1904 году 85% продаваемых студией Эдисона фильмов были постановочными. Из них наиболее известны такие, как «Поцелуй», «Большое ограбление поезда» и «Франкенштейн». Киностудия также выпустила в 1913—1914 годах небольшое количество звуковых картин для Кинетофона с использованием новейшей системы звукозаписи, способной качественно фиксировать речь на расстоянии до 10 метров.

В 1909 году Эдисон создал Компанию кинопатентов, призванную противостоять экспансии иностранного кино, и сосредоточить доходы от американского кинобизнеса, поскольку считал себя правообладателем всех патентов в области кинотехнологий на территории США[1].

В картель, также известный как «трест Эдисона», вошли крупнейшие американские кинопроизводители: «Байограф», «Вайтограф», «Зелиг», «Эссеней», «Любин», «Калем», а также местные филиалы французских — «Пате» и «Мельеса»[2]. Принятые в кинотрест компании получили фактически монополию на кинопроизводство и кинопрокат в пределах США в обмен на незначительные отчисления. Остальные киностудии были обязаны платить по полцента за каждый фут отснятой киноплёнки, а также оплачивать право проката своих картин. В стремлении противостоять диктату Эдисона, представительства европейских студий организовали собственный союз International Projecting & Producing Company[2]. Небольшие американские кинофирмы также отказались платить отчисления, объявив себя независимыми. На их сторону встал Апелляционный суд девятого округа США, оспоривший действия патентных ограничений Эдисона на территории западных штатов. В 1913 году Компания кинопатентов прекратила своё существование под давлением независимых киностудий и антимонопольного законодательства Шермана[3].

Закрытие кинотреста и потеря европейских рынков после Первой мировой войны подорвали финансовое благополучие всего кинобизнеса Эдисона, который был продан 30 марта 1918 года «Кинокомпании Линкольна и Паркера» в штате Массачусетс. В 2013 году одобрена новая торговая марка киностудии «Edison Studios LLC» со штаб-квартирой в Санта-Монике, штат Калифорния.

Творчество

Режиссёры, снимавшие на киностудии «Эдисон»

Фильмография

Актёры, снимавшиеся на киностудии «Эдисон»

См. также

Источники

  1. [kinodorogi.ru/?p=2125 Трест, который не лопнул] (рус.). «Кинодороги». Проверено 13 сентября 2015.
  2. 1 2 Всеобщая история кино, 1958.
  3. Александр Прищепов. [news.tut.by/culture/367387.html «Золото молчания». Политреклама, порнография, патентные войны, или Как зарождался кинематограф в США] (рус.). Культура. Белорусский портал «Тут» (24 сентября 2013). Проверено 12 сентября 2015.

Напишите отзыв о статье "Киностудия «Эдисон»"

Литература

  • Жорж Садуль. Всеобщая история кино / В. А. Рязанова. — М.,: «Искусство», 1958. — Т. 1. — 611 с.

Ссылки

  • [www.imdb.com/company/co0037035/ Список фильмов, снятых «Эдисон»], на IMDb  (англ.)

Отрывок, характеризующий Киностудия «Эдисон»

– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.