Ein Rusch Boeck

Ein Rusch Boeck – анонимный русско-нижненемецкий торговый разговорник, который сохранился в последней редакции 1568 года. Был составлен неизвестным автором или группой авторов, по всей видимости, немецко-ганзейских купцов-путешественников, представителями образованного слоя Homo Hanseaticus с целью облегчить молодым ганзейским ученикам (sprakelerers) возможность освоения русской разговорной нормы на расстоянии.

Исторический контекст составления разговорника

Подобного рода двуязычные торговые разговорники примерно со второй половины XV столетия и до начала XVII столетия составлялись опытными немецкими торговцами, которые вступали в контакт с представителями купеческого сословия влиятельных торговых городов Северо-Западной Руси, из которых крупнейшими являлись Новгород и Псков. Часто немецкие составители при непосредственной записи слов (простых речевых единиц) и фраз (сложных сочетаний, в том числе фрагментов из живого диалогического общения) использовали помощь местных русскоязычных осведомителей. Ранее канцелярией магистратов ганзейских торговых городов был наложен официальный запрет на изучение обиходного русского языка ненемцами, за нарушение которого полагался крупный денежный штраф. В условиях, когда ганзейские торговцы стремились к официально узаконенной монополизации прямых торговых отношений с крупными городами Северо-Западной Руси, такой запрет указывал на релевантность знания разговорной нормы русского языка, который наделялся статусом экономического капитала. В соответствии с ганзейскими предписаниями, молодые немецкие практиканты должны были начинать изучение русского языка до 20 лет, поскольку русский язык считался весьма сложным, следовательно, приступать к его освоению юношам старше 20 лет считалось нецелесообразным. Молодые люди, которые успешно справлялись с задачей освоения русского языка, могли официально выступать в роли толмачей-«промежников» (толков в соответствии с терминологией русско-ганзейской деловой документации) и общаться по-русски с новгородскими купцами и владельцами северорусских постоялых дворов, как в быту, так и в различных ситуациях, связанных с покупкой, выбором и продажей товаров.

В условиях, когда между немецкими купцами-путешественниками и русскими торговцами часто вспыхивали конфликты, которые часто разрешались судебным путём или же приводили к силовому разбирательству, немецкая сторона всё чаще начала прибегать к составлению учебных торговых разговорников, чтобы молодые sprakelerers смогли освоить на расстоянии русскую разговорную норму, не вступая в непосредственное соприкосновение с носителями языка. Разговорник “Ein Rusch Boeck” является двуязычным, его функциональными языками являются койне крупных торговых городов Северо-Западной Руси, которое формируют говоры северорусской и среднерусской диалектной зон. В частности, в русской части текста разговорника встречаются псковизмы, архангелизмы, фонетические, морфологические и лексико-семантические явления и черты, характерные для говоров, возникших по итогам распада древнепсковского и древненовгородского диалектов, а также фонетические и лексические особенности, присущие южнорусскому диалектному комплексу, например, западнорусскому языку. Другой язык, отражённый в разговорнике – нижненемецкий, который на тот момент представлял собой совокупность диалектных вариантов, распространённых в ганзейскую эпоху в северных городах Германии и в городах Ливонской конфедерации.

Композиция

Разговорник состоит из 188 лексико-тематических блоков. Весь лексический материал может быть разделён на две крупные части, составляющие композицию этого учебного пособия. Начальная часть является преимущественно словарной: в ней приведены простые речевые единицы, отражающие основные тематические группы: названия товаров, зоонимы, фитонимы, денежные единицы, меры весов, название качеств человека, слова-обозначения родства, номинации, связанные с едой и напитками, названия мехов, пряностей, ключевых товаров, распространённых в русско-ганзейской торговой практике, а также названия видов оружия, профессиональные номинации, наименования элементов, связанных с устройством дома, бытом, сакрально-церковные номинации и др.

Вторая – фразовая, в которой приведены элементы основных, наиболее типичных ситуаций русско-немецкой бытовой коммуникации, выраженные фрагментами из повседневных диалогов, которые после фиксации в разговорнике принимают вид канонизированных разговорных формул. В ряде случаев они отражают особенности коммуникативного поведения сторон во время торговли и найма немецкого ученика на работу. Большая часть этих фразовых сочетаний связаны с нормами и предписаниями, которые нужно было уважать при ведении торговых отношений. Также они отражают специфику увеселительной (рекреационной) сферы народного (городского быта). Оговаривалось обращение к справедливому суду; проблема регулярного самоуправства и произвола, чинимого господарями (купцами, владельцами постоялых дворов) против наёмных рабочих и немецких гостей. Присутствовали взаимные обвинения в оскорблении чести, невозвращении долга и «коловертной» (нечестной, несправедливой) торговле и угроза силовой расправы с оппонентом, случаи которой были не так уж и редки. Также фиксируются лексемы и речевые обороты, отражавшие заключение мира при достижении компромисса.

В разговорнике Ein Rusch Boeck чётко отражается аспект, указывающий на своеобразие коммуникативной и поведенческой роли участников торгово-повседневного дискурса, из которых можно выделить трёх базовых адресатов речевых посланий: 1. Русский «господарь» (хозяин, владелец постоялого двора, богатый и авторитетный в городе купца), а также его супруга-«господарыня», которая часто находится при своём муже; 2. Русский «друг» («дружка»), ровесник молодого ганзейского ученика, чаще всего представитель челяди постоялого двора. 3. Русская девушка («молодица»), с которой, молодой человек, путешественник из ганзейского города, намерен хорошо провести время. Соответственно, лингвопрагматические закономерности высказываний, направленных на разных адресатов речи гостя, существенно отличаются. 4. Представители местной судебно-чиновничьей администрации, которые принимали жалобы от местных жителей, определяли меру наказания и выносили приговор участнику конфликта или тяжбы, чья вина была доказана. Например, недельщики, судебные приставы, которые в древнерусских городах исполняли свои обязанности «по неделям».

Фонетика и лексика разговорника

В койне, отражённом в разговорнике, зафиксированы следующие фонетические и лексические особенности говоров различных диалектных групп, такие, как:

Фонетические:

Вокализм:

• Переход [`а] в [`э]: Petnitza, plemennick, deset, porsetta, teletta и др., как в ударной, так и в безударной позициях, что было свойственно для говоров северорусской группы. Этот процесс, по утверждению Елены Аркадьевны Галинской, был более всего характерен для северорусских говоров восточной зоны, в частности, он активно протекал в архангельских говорах.

• Переход [`э] в [`o]: Rosostua (9а), Sostra (19) и др. Эта черта была характерна для большинства говоров, возникших на базе древненовгородского диалекта. Отражение перехода в закрытом заударном слоге Wesol (15a), vsol (30) указывает на сравнительно большую распространённость заударного ёканья в койне Северо-Западной Руси. Также подобный переход фиксировался в отражении особого типа рефлекса корневых структур с сочетанием гласных и плавного по аналогии с развитием полногласия или неполногласия, типичным для новгородской группы говоров: Tzoloweck, soloweck.

• Переход [и] < [e] < [ie:]: Na nebi, chotzit, Sila Nebisnaga и др.

• [o] - [a]. Проблематика оканья-аканья. У соотношения графического отражения и реальной артикуляции [а] и [о] в безударной позиции может быть несколько объяснений: 1 Составители чаще всего осуществляли запись русских слов в соответствии с фонетическим принципом («как слышу, так и пишу»), в таком случае, следует отметить, что в койне жителей торговых городов, информаторов составителей «Ein Rusch Boeck» были распространены окающие тенденции (в безударной позиции), что было свойственно и севернокривичскому произношению, и среднерусской традиции, и отдельным южнорусским говорам. 2. Если предположить, что составители в первую очередь ориентировались на орфографические особенности отражения русских слов, то можно отметить, что слова в большинстве случаев записывались в соответствии с нормой правописания.

Консонантизм:

• Неотражение палатализованности финальных согласных. Часто в тексте разговорника конечные мягкие переданы без какого бы то ни было индекса палатализованности: ogon (13), Den/Denn (9а,11) (с удвоением назального сонанта). Встречались исключения при передаче формы oseny (осень) (13a). Без индикатора смягчения передавались и билабиалы: Drob (17a), Gollub (34a); латерал: fferwral, apryl (13a); grudt (16), где взрывной [д] замещён дифтонгом-субститутом dt с отражением глухого пазвука, но без указания на его палатализованный характер, а также дрожащий: Monastyr (10), Car (10a) и др. Такая структурная закономерность может быть объяснена отвердением конечных лабиальных и дрожащего [р], протекавшем в древненовгородском диалекте (А. А. Зализняк 2004, 78-80). К тому же, по замечанию фонетистов, в северорусской диалектной традиции закрепилась тенденция к твёрдому произнесению палатализованных губных согласных в конце слова, которое впоследствии распространилось в среднерусских говорах западной зоны.

• Вариативное написание /`л/ -/j/. Эта черта представляет собой диалектную особенность, характерную для консонантической системы ряда северорусских говоров. Самым ярким примером является лексема Gornastal (31а), которая, по указанию Фасмера, представляет собой лексико-фонетический архангелизм. Имеется указание, что данное явление чаще всего фиксировалось после губного согласного [в] и гласным переднего ряда [е] (Зализняк 2004, 80-81).

• Эпизодическое сохранение сочетаний [бj], [пj], [мj], [вj], [фj]: Schckamge, Bytga (Библия), krabge, platge. Примечательно, что на территории новгородского и олонецкого говоров использовался фонетический вариант скамля (ЭСРЯ 3, 632), отражающий эпентетический [л`] вместо нормативного разделительного [j], и этот лексический вариант мог полноправно функционировать в повседневной речи носителей койне Северо-Западной Руси.

• Цоканье или произношение шепелявого варианта [ц’’]. Часто смешение [ц] и [ч] получает отражение в виде множества графических вариантов, особенно ярко это проявляется при передаче форм слова человек: tzoloweck (14), coloweck, soloweck (оба – из блока 14а), czloweck (15a). Для ряда говоров северорусского наречия было характерно только мягкое (шепелявое) цоканье, следовательно, в данных случаях разговорник фиксирует фонетический северорусизм.

• Чередование /с/-/ш/. Иначе эту диалектную черту называют среднерусским соканьем/шоканьем, распространённым преимущественно в говорах псковской группы. Часто на месте русского сибилянта [с] отражается немецкий графический субститут, триграф sch, который в нижненемецком языке в большинстве случаев обозначал шипящий сибилянт, схожий с русским /ш/. Такое замещение наблюдается в примерах schckamge (28), Schckatertt (29a), opaschnaia gramota (23a), meschytz (9a) и др. По всей видимости, такой триграф отражал проявление особого шепелявого [с‘’], который был характерен для большого числа среднерусских говоров западной зоны. К тому же Зализняк указывает на то, что такое явление фиксировалось в древнепсковском диалекте, но не в восточноновгородских говорах (Зализняк 2004, 52). Также в разговорнике отражается обратное явление в лексемах snur (17a), sapcka (25), Suryna (19), где вместо ожидаемого графического эквивалента /sch/ фиксируется монограф /s/.

• Ассимиляция /бм/>/мм/: Omansück (14), omanil (62a). Синкопа губно-губного в результате ассимилятивного воздействия назального сонанта была распространена в говорах северного наречия и часто встречалась в говорах среднерусского диалектного комплекса.

• Употребление [h] вместо [г]. Отражение этой графемы-субститута указывает на фрикативный или околофрикативный характер замещаемого звука; в разговорнике отражены несколько лексико-графических вариантов слова Бог: Boh, Boch и Bogh. Также фрикативный звук отражается в словах-дериватах с аналогичным корневым компонентом: Boha delna (10, 38а), bohat (18), Bohatyr (17a) и др. Употребление фрикативного звука в этих словах может быть связано с их принадлежностью к сакрально-церковному дискурсу, в том числе и с учётом фактора деэтимологизации. Сакральный характер лексем определил употребление [h], эквивалентного звонкому фрикативному [γ] в лексемах Hospody (5a), Hospodar (10a), Perwaho (5a), sehodni (8) и др. В данном случае фрикативный характер звука связан с церковнославянским происхождением этих форм и с влиянием южных и восточных говоров на северо-западное койне. Однако в большинстве случаев употребляется смычный заднеязычный /г/.

• Эпизодическое возникновение протетических [о], [и] перед сочетанием губно-зубного [в] и зубного [т] или аффрикаты [ч] в речевых единицах offtornück, offtzeras (11). Отражены случаи возникновения протетического [и] перед сочетаниями [с] и [т] или губно-губного взрывного /п/: Isperva (5a), Isstzastliw (14а, с редупликацией начального сибилянта), ys sylnym (7), что, в целом, характерно для южнорусских диалектов этой же группы.

Лексические: стырь, штырь (название мачты в говорах Пскова и Причудья), боровец (бурав), братынка (название питейной ёмкости), просов (яма на дороге), мурмонка (название лисы-чернобурки в простонародной традиции), а также профессионализмы из речевого канона корабельщиков: плав (портомойный плот (этот лексико-семантический вариант распространён в говорах псковской группы); пора плавания на судах от ледохода до рекостава (распространён в северорусских говорах, в частности, в олонецком узусе) (Словарь Даля 3, 298), опруги (ребро судна, шпангоут, опрягаемый обшивкою) (Словарь Даля 2, 1777), дрок (снасть на судах для подъёма и спуска рея, паруса), распространена в архангельских говорах (Словарь Даля, 1, 1230), чердак (н.-нем. Kayte) в значении каюта под палубой на судах; отгородки в полу или в корме, на шняках, для укладки рыбы (архангелизм).

Прагматическая характеристика

В аспекте языковой прагматики разговорник содержит большое количество элементов дидактического дискурса, которые выражены в высказываниях паремического свойства, в суждениях императивной тональности и прескриптивах. Они отражают основные нормы и положения «русской торговли», которые важно было соблюдать при ведении честных и открытых торговых отношений: Торгуй со мною ласкаво без коловерти (63а.1), Торгуй со мной сердцем да по закону (63а.2), Я хочу с тобой торговать кабы с моим братом или отцом (63а.5-6); Торгуй со мной как ины люди вмести торгуют (63а.9), Я хочу с тобою торговать по-русски (63а.13), Я хочу тебе товар продать как мене самому стоиет (63а.15) и др.

Помимо прагматических единиц прескриптивной и дидактической направленности особую роль в речевой структуре разговорников занимают как инвективы, в которых фиксируются элементы обсценной лексики: солгал ты, блединый сын (18а.20), так и аппробативы и лаудативы, сочетания с хвалебной семантикой: Miley moi nemtzin po gedi sbohom da siw sdorow (43.10). В целом, для народно-бытовой коммуникативной стихии, в том числе в процессе русско-немецких торговых и повседневных отношений была характерна как сниженная, вульгаризированная речь (чаще в инвективах), так и элементы возвышенной (книжной) лексики, относящейся к церковнославянскому пласту (высказывания-лаудативы, паремические прескриптивы). Богато представлена этикетная семантика повседневного приветствия: Dobroffto / Celom / Dobroi den / Dobroi wetzer / Dobranotz / Boh na pomotz / Spasy boch na salowani / Sdorow parylsa / Sdorowo li tebe na dwory / Ase bog dal wso sdorowo / Blaho sto ti sdorow / Ase boch pomilowal (20a) и др.

Часто встречаются дидактические формулы: Gorowy po pamety da po prawde (7a.7), Neday boch ys sylnym Borotsa da Isbohatym tegatsa (7.4.), Gotzeschli somnoi pomirytsa chudym Ili dobrym? (7.11), которые представляют собой прескриптивные или паремические сочетания, иногда с параллелистической структурой, характерную для простонародного узуса.

При анализе фразовой части блоков разговорника можно реконструировать систему судебного разбирательства. Оговаривается необходимость посещения судьи для разрешения торгового или иного конфликта: Пойдём со мной в дьячью перед судиа (45а.1), а также вопрос, связанный с уплатой штрафа, который начисляется ответчику в качестве наказания за некую провинность: Ищу моего бесчестья сто рублёв да две гривны (45а.3). Чаще всего именно преступления, связанные с причинением тяжкого оскорбления чести, воспринимались как наиболее серьёзные и весомые. Ситуация, когда оппонент сознательно клеветал и оскорблял своего товарища, считалась достойной судебного осуждения: В том, что меня напрасно бесчестил (45а.5). Если оппонент, виновный в нанесении оскорбления чести торговца, отказывался добровольно идти к судье, то участники коммуникации часто призывали принимать меры: понесите его сюда да свяжите ему руки (45а.10). Часто звучали призывы к применению физического насилия по отношению к провинившемуся: Приведи его за бороду (45а.12), бей его батогом (45а.15).

Многие фразовые фрагменты из различных ЛТБ отражают аспект поиска любовных отношений с местными девушками и на аспект (возможного?) вступления с ними в брак: я хочу жениться (20.6). В лексическом блоке 43 приведены фрагменты из диалогической беседы молодого немца и местной девушки. Они прощаются, потому что ганзейский путешественник получил грамоту с предписанием и должен отбывать в родной город: мне грамота пришла, что мне домов ехать (43.8), а девушка ему отвечает: милый мой немчин, поеди с богом да жив-здоров (43.10). В другом фрагмент отмечается прямое намерение участника общения: хороша молодица, поди со мной спати (43а.1) или тщательное закамуфлированное намерение: поди со мной гулять, пойдём щипать орехов (43а.3-4). С другой стороны, русская собеседница прямо отвечает своему кавалеру: хочешь ли на мне жениться, ино с тобой пойду спать (43а.5). Далее следует любовное признание: коли тебе вижу ино тобой утешаюся и моё сердце (43а.8).

Встречаются суждения о характере местных жителей или немецких путешественников: ваши люди не праведны (43а.11), и устойчивые формулы паремического характера: наша земля богата людьми да не золотом (43а.14); тж. см. похожее: Русская земля не богата серебром да золотом, только людьми (36.15).

История изучения Ein Rusch Boeck

Филологическому исследованию «русских книг» долгое время препятствовало закрепившееся в XIX веке скептическое отношение к русско-немецким разговорникам как к памятникам устной средневековой коммуникации. Учёные с недоверием и предубеждением относились к особой графической форме передачи русских речевых единиц, искажавшая звучание; тогда никто не предполагал, что именно аспект орфографического замещения обладал большим потенциалом для научного изучения. Ситуация изменилась в конце 1940-ых годов, когда была опубликована ключевая работа русского филолога Бориса Александровича Ларина «Три иностранных источника по разговорной речи Московской Руси XVI — XVII веков», не допущенная к публикации в Ленинграде и Москве, однако в итоге напечатанная в Риге при содействии Академии Наук ЛССР. Труд Ларина был полностью переиздан только в 2002 году в Санкт-Петербурге. Ларин подверг тщательному изучению три следующих источника русской живой разговорной речи: «Грамматику» (1696) немецкого филолога Генриха Вильгельма Лудольфа; «Парижский словарь московитов», представляющий собой словарь-разговорник русского языка; русско-английский «Словарь-дневник» (1618 - 1619) Ричарда Джемса.

Первые попытки филологического изучения разговорника Ein Rusch boeck относятся к XIX столетию. Этот разговорник долгое время хранился в Прусской государственной библиотеке в Берлине, а затем оказался в библиотеке Краковского университета, где и хранится до сегодняшнего дня. Первым исследователем, предложившим описание этого памятника разговорного русского и нижненемецкого языков, был русский историк и археолог Сергей Михайлович Строев, который предложил разбивку лексического материала «Анонимного разговорника» по тематическим группам: «слова о русских деньгах, о русском счёте, о военных снарядах, о ремесленниках, о платье, о материях, о весе и тяжестях, о домоустройстве» (Строев, С. М. Описание памятников славяно-русской литературы, хранящихся в публичных библиотеках Германии и Франции). Российский историк и языковед Полихроний Агапиевич Сырку предложил более развёрнутое описание памятника в сочинении «Два памятника живого русского языка XVI века». Сырку долгое время работал в Берлинской Королевской библиотеке и имел возможность ознакомиться с рукописным текстом разговорника в 1896 году. В ходе интенсивной работы над славянскими рукописными памятниками, Сырку систематизировал свои наблюдения над палеографическими сведениями, так же как и информацию об историческом значении памятника.

Что касается изучения Анонимного разговорника в научных работах послевоенных лет, то здесь следовало бы отметить таких филологов-исследователей, как уже упомянутый Б. А. Ларин, а также К. Гюнтер, который является автором крупного научного издания «Slavischen Handschriften in Deutschland». Исследованиями памятников разговорного русского языка занимался русский текстолог и литературовед Михаил Павлович Алексеев, который проявил некоторый научный интерес к Анонимному разговорнику в контексте более детального изучения текста русско-верхненемецкого разговорника Томаса Шрове и личности его составителя, вероятно, писца Рижского магистрата, сопровождавшего бургомистра Шрове в посольстве в Новгород. Немного больше внимания разговорнику «Ein Rusch Boeck» уделил немецкий филолог Э. Гюнтер, который занимался исследованиями памятников русского языка, написанных или опубликованных за пределами Руси в XVI — XVII столетиях. Памятник живой разговорной речи городов Северо-Западной Руси был рассмотрен Александра Ивановича Яцимирским, который оставил любопытные замечания об Анонимном разговорнике в работе «Описание южно-славянских и русских рукописей заграничных библиотек».

В период после Второй мировой войны Краковский университет получил в своё распоряжение большую часть академической коллекции Прусской королевской библиотеки в качестве компенсации за военные потрясения; среди редких рукописей, доставшихся Ягеллонскому университету, значился и русско-немецкий торговый разговорник. Исследованием лексических и фонетических особенностей речевого материала разговорника занимались также ученики выдающегося ленинградского лингвиста Б. А. Ларина Ольга Сергеевна Мжельская и Лариса Яковлевна Костючук. Позже анонимный разговорник «Ein Rusch Boeck» 1568 года был издан и подробно прокомментирован польским лингвистом и текстологом Адамом Фаловским из Краковского университета в 1994 году, который ввёл этот разговорник, один из уникальных памятников живой русской речи позднего средневековья, в научную парадигму исторической славистики. Лексический материал из этого разговорника частично обозревается и комментируется московскими германистами Е. Р. Сквайрс и С. Н. Фердинанд в работах по русско-ганзейским историческим и языковым контактам. Также к речевым единицам из «Ein Rusch Boeck» обращаются представители санкт-петербургской ларинской школы исторической лексикографии, в частности, составители Словаря обиходного русского языка Московской Руси XVI—XVII столетий, который издаётся в настоящее время под редакцией доктора филологических наук Елены Владимировны Генераловой.

Источники

• Болек, Анна. Разговорники XVI-XVII вв как источники сведений о жизни древнего Пскова: druzhkovka-news.ru/razgovorniki-xvi-xvii-vv-kak-istochniki-svedenij-o-zhizni-drevnego-pskova/4/
• Fałowski Adam. "Ein Rusch Boeck..." Rosyjsko-niemiecki anonymowy słownik i rozmowki z XVI wieku. Analiza językowa. Krakow, 1996.

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Ein Rusch Boeck

Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.