Элвис Костелло

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Elvis Costello»)
Перейти к: навигация, поиск
Элвис Костелло
Elvis Costello

Выступление Элвиса Костелло в Торонто.1978
Основная информация
Полное имя

Declan Patrick MacManus

Дата рождения

25 августа 1954(1954-08-25) (69 лет)

Место рождения

Лондон
Англия

Страна

Великобритания Великобритания

Профессии

певец
музыкант
автор песен
продюсер

Инструменты

вокал
гитара
фортепиано
мандолина

Жанры

паб-рок
новая волна
панк-рок
кантри

Псевдонимы

The Imposter
Napoleon Dynamite
Little Hands of Concrete
D.P.A. MacManus
Declan Patrick Aloysius MacManus

Коллективы

The Attractions
The Imposters

Сотрудничество

Diana Krall
Burt Bacharach
Brodsky Quartet
Paul McCartney
Talking Heads
Fall Out Boy

Лейблы

Stiff
Radar
F-Beat
Demon
Imp
Columbia
Warner Bros.
Rhino
Mercury
Island
Deutsche Grammophon
Lost Highway
Verve
Hip-O
Hear Music

[elviscostello.com/ elviscostello.com]

Де́клан Па́трик Макма́нус (англ. Declan Patrick MacManus; 25 августа 1954, Лондон), более известный как Э́лвис Косте́лло (англ. Elvis Costello) — британский певец и композитор, оказавший большое влияние на развитие современной поп-музыки. Поначалу будучи участником паб-рок-сцены, к концу 1970-х годов он стал одним из самых популярных исполнителей новой волны, а впоследствии получил репутацию, возможно, самого авторитетного автора-исполнителя после Боба Дилана[1]. Семь альбомов Элвиса Костелло входили в UK Top 20, а Brutal Youth (1994) поднялся до #2. Самыми успешными синглами этого исполнителя были «I Can’t Stand Up For Falling Down» (#4, 1980) и «A Good Year for the Roses» (#6, 1981)[2].





Ранние годы

Деклан Макманус провел детские годы в Твикенхэме и Хэнслоу (где учился в католической средней школе). Музыкой он заинтересовался под влиянием своего отца, Росса Макмануса, с которым дебютировал на телевидении (в рекламе прохладительного напитка)[3]. В 1971 году вместе с матерью он переехал в Биркинхед (там он образовал свою первую группу, фолк-дуэт RustyК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4169 дней]) затем в Ливерпуль, где закончил среднюю школуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4169 дней]. Вернувшись в Лондон, Деклан Макманус собрал группу Flip City, игравшую в стиле близком к паб-року, где выступал уже под псевдонимом Ди Пи Костелло (D.P. Costello), взяв для него девичью фамилию своей матери[1]. Имя — Elvis (в честь Элвиса Пресли[1]) — предложил менеджер Джейк РивьераК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4168 дней].

1977—1982

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

25 марта 1977 года на Stiff Records вышел первый сингл Элвиса Костелло «Less Than Zero», за которым два месяца спустя последовал дебютный альбом My Aim Is True[4]. Несмотря на умеренный коммерческий успех (#14 в Британии)[2], пластинка обратила на себя внимание рок-критиков оригинальными аранжировками и остроумными текстами. Элвиса Костелло объявили «первым поэтом панк-рока» (титул этот в историческом контексте с ним делят Патрик Фицджеральд и Джон Купер Кларк), хотя панком он никогда не был, в большей степени соответствуя более старомодному определению: «рассерженные молодые люди». Аккомпанировал певцу ансамбль корневого рока CloverХьюи Льюисом на гармонике), из-за чего во многих песнях (в частности, в «Alison») прослушиваются мотивы кантри и фолк-рока.

Неудовлетворенный не очень энергичным звучанием, никак не соответствовавшим его собственному эмоциональному, желчно-саркастичному стилю и образу, Костелло в том же году собрал постоянную группу The Attractions, в состав которой вошли клавишник Стив Нив (англ. Steve Nieve, урожденный Стив Нейсон, англ. Steve Nason), бас-гитарист Брюс Томас (англ. Bruce Thomas) и однофамилец последнего Пит Томас (ударные)[1]. Сингл «Watching The Detectives» (записанный Нивом и ритм-секцией Гулдинг-Боднар из Graham Parker & The Rumour) стал их первым большим хитом в Британии. В декабре 1977 года Костелло и The Attractions выступили в программе Saturday Night Live (в последний момент заменив The Sex Pistols), а по завершении гастролей в составе легендарного Stiff-тура (позже документированного сборником Live Stiffs) записали второй альбом This Year’s Model (1978), самыми известными песнями которого оказались британский хит «(I Don’t Want To Go To) Chelsea» и «Pump It Up». Лишь после этого артистом заинтересовались в США: результатом американской поездки стал бутлег «Live at the El Mocambo» (официально выпущенный в составе бокс-сета 2½ Years в 1993 году). Именно во время этих концертов у Костелло начался роман с моделью Биби Бьюэлл (матерью актрисы Лив Тайлер), который продолжался до 1984 года и вдохновил его на самые чувственные баллады.

Armed Forces (рабочее название которого, «Emotional Fascism», попало лишь на внутренний конверт) ознаменовал коммерческий пик всей карьеры Костелло. Сам альбом (записанный Ником Лоу) и сингл из него «Oliver’s Army» поднялись в Британии до 2-го места[2]. В том же 1979 году Костелло дебютировал и на продюсерском поприще, приняв участие над первым альбом ска-группы The Specials. Get Happy!!, в котором отчетливо прослушиваются мотивы музыки соул (синглом из него был выпущен «I Can’t Stand Up For Falling Down», темповая версия хита дуэта Sam & Dave), стал первым в серии стилистически разнообразных альбомов. Пластинка записывалась урывками в ходе непрерывных гастролей и в состоянии стресса, который Элвис Костелло пытался безуспешно снять алкоголем. Поворот от радикализма «новой волны» к более консервативным жанрам привел к разрыву со значительной частью прежней аудитории.

За альбомом Trust, вошедшим в топ-10 хит-парада Великобритании и топ-30 США[1], последовал сборник кантри-каверов Almost Blue. Предвкушая возможную реакцию фанов, Костелло поместил на обложку следующее предупреждение: «Внимание! Этот альбом содержит кантри-энд-вестерн и может оскорбить чувства наиболее узколобых слушателей». Неожиданно для него самого сингл «Good Year For The Roses» (хит Джорджа Джонса, написанный Джерри Чеснатом) стал британским хитом.

1982—1984

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Альбом Imperial Bedroom (1982) оказался мрачнее и основательнее предыдущих трех: продюсер Джефф Эмерик, в качестве звукоинженера работавший с The Beatles[1], перевел Костелло в прежде неведомую для того область: барокко-поп. Коммерческих лавров этот мелодично-приглушенный альбом автору не снискал, но специалистами считается одним из лучших в его карьере. Альбом Punch the Clock, записанный Клайвом Лэнгером и Аланом Уинстенли, с одной стороны вернул Костелло к эквилибристике жанрового попурри, с другой — оказался насыщен серьёзными политическими заявлениями.

Возможно, самая знаменитая здесь песня, «Shipbuilding» (с выдающимся соло Чета Бейкера), повествовала о любопытном противоречии Фолклендской войны, которая при всей своей одиозности, обеспечила работой тысячи британских докеров. За несколько месяцев до появления на альбоме Костелло «Shipbuilding» была записана Робертом Вайаттом (экс-Soft Machine) и в этой версии, при немалой поддержке Джона Пила стала инди-чарттоппером. Другой острополитический трек, «Pills And Soap», выпущенный под псевдонимом The Imposter) содержал открытые нападки на Тэтчер и её внутреннюю политику, что не могло не вызвать скандал в преддверии всеобщих выборов 1983 года (тем более, что, судя по их результатам, премьер-министр пользовалась в то время широкой общественной поддержкой). Столь же спорным оказался видеоклип к «Everyday I Write the Book» (сингл стал хитом во многих странах мира), где живописуется домашняя ссора супружеской четы, внешне похожей на Принца Чарльза и Принцессу Диану.

К 1984 году трения внутри коллектива (особенно между Томасами, составлявшими ритм-секцию) оказались невыносимы: Костелло распустил состав и объявил об уходе со сцены, выпустив Goodbye Cruel World. О качестве материала пластинки красноречиво свидетельствует тот факт, что в 1995 году на перевыпущенном издании Костелло обратился к фэнам с такими словами: «Мои поздравления! Вы только что купили наш худший альбом!» При всем обилии критики, обрушившейся на альбом, в нем были и сильные песни: одна из них, «The Comedians», позже была исполнена Роем Орбисоном (отчасти переписавшим текст). Краткосрочный отдых Костелло ознаменовался выходом двух сборников: европейского (Elvis Costello: The Man) и американского (The Very Best of Elvis Costello & the Attractions).

1985—1992

После выступления Костелло на «Live Aid» (1985) с битловской «All You Need is Love» возобновились разговоры о том, что группу свою ему давно пора бы и распустить. В том же году он со старым приятелем Ти-Боун Бёрнеттом под общим псевдонимом The Coward Brothers выпустил сингл «The People’s Limousine».[1] В ходе работы в качестве студийного продюсера над альбомом «Rum, Sodomy, and the Lash» ирландской группы The Pogues[1] он познакомился со своей будущей второй женой Кейт О’Риордан, бас-гитаристкой этого коллектива. Оба эти проекта свидетельствовали о том, что Элвис Костелло постепенно превращается в исполнителя «корневого» рока, и King of America (записанный без Attractions и выпущенный под названием Costello Show) подтвердил эти подозрения. Вышедший в 1986 году Blood and Chocolate ознаменовал временное воссоединение Злвиса Костелло с Attractions и продюсером Ником Лоу.

В 1987 году Костелло пересмотрел условия контракта с Warner Bros. Records и начал сотрудничество с Полом Маккартни, реализовавшееся в альбоме Spike, сингл из которого, «Veronica», поднялся в США до 19-го места.[1] Столь же разнообразным (хотя и более мрачным) оказался и следующий альбом, Mighty Like a Rose, за которым последовал опус в жанре современной классической музыки The Juliet Letters, записанный с Brodsky Quartet и датской оперной певицей (сопрано) Сине Бундгор (Sine Bundgaard)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3783 дня]. Примерно в то же время Костелло написал весь материал для альбома «Now Ain’t the Time for Your Tears» бывшей вокалистки Transvision Vamp Уэнди Джеймс, а кроме того передал права на свой ранний каталог (от «My Aim Is True» до «Blood and Chocolate») компании Rykodisc Records[1].

1993 —

Для работы над Brutal Youth Костелло вновь пригласил музыкантов группы The Attractions, с которыми провел и мировое турне 1994—1995 годов[1]. Затем последовали два сборника: давно лежавший «на полке» Kojak Variety и All This Useless Beauty, в котором были собраны композиции Костелло, прежде исполнявшиеся другими артистами[1]. Материал Painted from Memory, записанный в сотрудничестве с Бёртом Бакараком (позже появилась джазовая версия, созданная с Биллом Фризеллом) был представлен мировой аудитории в ходе мирового тура Lonely World (при участии Стива Нива)[1]. Сборник The Very Best of Elvis Costello вышел уже на Universal Records где, в результате слияний, оказался контракт Костелло. Компания приложила немало усилий к рекламе альбома, но дала понять, что впредь делать этого не намерена. Ожидая истечения контракта, Элвис Костелло занялся побочными проектами, один из которых был реализован в сотрудничестве со шведской оперной певицей Анной Софией фон Оттер: их совместный альбом поп-стандартов вышел на Deutsche Grammophon в марте 2001 года[1].

2 июня 2009 года на Hear Records вышел альбом Элвиса Костелло Secret, Profane & Sugarcane, записанный в Нэшвилле с продюсером Ти-Боун Бёрнеттом и ознаменовавший очередное возвращение к музыке кантри[1]. В числе приглашённых участников были нэшвилльские музыканты: Стюарт Дункан (скрипка), Джерри Дуглас (добро), Майк Комптон (мандолина).[5]

В 2010 появился альбом National Ransom, который также продюсировал Ти-Боун Бёрнетт.[1]

В сентябре 2013 года вышел альбом Wise Up Ghost, совместная работа с хип-хоп-группой The Roots, первоначально задуманная как коллекция переработанных песен из обширного каталога Элвиса Костелло. В результате был записан абсолютно новый материал.[1]

Личная жизнь

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Личная жизнь Элвиса Костелло часто скрыта от корреспондентов.

В 1985 году Костелло продюсировал диск Rum, Sodomy, and the Lash группы The Pogues и познакомился с Кэйт О'Риордан, являвшейся в то время бас-гитаристкой этой группы. В 1986 они поженились, Кейт участвовала в концертных выступлениях Костелло и в записи нескольких дисков. Развелись в конце 2002.

В мае 2003 года Элвис Костелло женился на джазовой пианистке и певице Дайане Кролл. Свадьба проходила в британской усадьбе Элтона ДжонаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4169 дней]. Это был первый брак для тридцатидевятилетней ДайаныК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4169 дней] и третий — сорокадевятилетнего Элвиса Костелло.

Дискография

Студийные альбомы

Концертные альбомы

  • Taking Liberties 1980
  • Ten Bloody Marys & Ten How’s Your Fathers 1980

Сборники

  • Out Of Our Idiot 1987
  • Girls Girls Girls 1989
  • Extreme Honey — The Very Best 1997
  • Cruel Smile 2002
  • Rock and Roll Music 2007

См. также

Напишите отзыв о статье "Элвис Костелло"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Stephen Thomas Erlewine. [www.allmusic.com/cg/amg.dll?p=amg&sql=11:aifyxqw5ldte~T1 Elvis Costello]. www.allmusic.com. Проверено 16 декабря 2013. [www.webcitation.org/65EQAqEc3 Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  2. 1 2 3 [www.chartstats.com/artistinfo.php?id=2856 Elvis Costello. UK Charts] (англ.). — www.chartstats.com. Проверено 29 декабря 2009. [www.webcitation.org/65EQ88zmB Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  3. [www.elviscostello.info/wiki/index.php?title=Biography Elvis Costello] (англ.). — www.elviscostello.info. Проверено 29 декабря 2009. [www.webcitation.org/65EQ9EMjy Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  4. [www.elviscostello.info/wiki/index.php/My_Aim_Is_True My Aim is True] (англ.). — elviscostello.info. Проверено 29 декабря 2009. [www.webcitation.org/65EQAF20Q Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  5. [www.metacritic.com/music/artists/costelloelvis/secretprofaneandsugarcane www.metacritic.com Elvis Costello. Secret, Profane & Sugarcane]
  6. Рецензия в журнале FUZZ № 10(157), 2006 год

Ссылки

  • [www.elviscostello.com/ Официальный сайт Элвиса Костелло]  (англ.)
  • [www.elviscostello.info/ Неофициальный сайт Элвиса Костелло] (англ.)
  • [www.elvis-costello.com/ Путеводитель по дискографии Элвиса Костелло  (англ.)]


Отрывок, характеризующий Элвис Костелло

Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?