F-IV-H

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
F-IV-H
Классификация

плавающий танк

Боевая масса, т

6,5

Экипаж, чел.

3

История
Производитель

ЧКД

Годы производства

1937-1939

Годы эксплуатации

1939-1942

Количество выпущенных, шт.

2

Основные операторы

Размеры
Длина корпуса, мм

4850

Ширина корпуса, мм

2500

Высота, мм

2080

Бронирование
Тип брони

сварная

Лоб корпуса, мм/град.

14

Борт корпуса, мм/град.

14

Корма корпуса, мм/град.

10

Днище, мм

7

Крыша корпуса, мм

7

Вооружение
Пулемёты

2 × 7,92-мм ZB vz.37, 3000 патронов

Подвижность
Тип двигателя

бензиновый 4-цилиндровый Praga F-IV

Мощность двигателя, л. с.

150

Скорость по шоссе, км/ч

45

Скорость по пересечённой местности, км/ч

7

Запас хода по шоссе, км

200

Удельное давление на грунт, кг/см²

0,5

Преодолеваемая стенка, м

0,5

Преодолеваемый ров, м

1,5

Преодолеваемый брод, м

плавающий

F-IV-H (также был известен как F-IV-HE) — чехословацкий экспериментальный плавающий танк. По классификации относился к лёгким танкам.





История

Причины разработки

В 1936 году Генеральный штаб армии Чехословацкой республики при содействии Военно-технического института сформулировал требования к легкому плавающему танку. На этот процесс повлияло развитие плавающих бронемашин в Великобритании и СССР. Основой для развития плавающей бронетехники чехословаки посчитали танк Vickers-Carden-Loyd A11E1, однако для них танк казался слишком слабо защищённым и вооружённым.

Техническое задание было выдано фирмам ČKD и Škoda. Первым появился опытный образец танка SOT, однако его достройка затянулась в виду отсутствия электротрансмиссии. Фирма ČKD начала сборку собственного плавающего танка в 1937 году. Опытный образец получил обозначение F-IV-H (где F-IV обозначало тип двигателя, а буква Н — гусеничную машину).

Данные о танке

Корпус F-IV-H был сварным и собирался из листов цементированной брони. Толщина бронелистов лобовой части корпуса, бортов и башни составила 14 мм, кормы – 10 мм, крыши и днища – 7 мм. Экипаж состоял из 3-х человек: механик-водитель, командир-пулемётчик и радиотелеграфист. Водитель сидел с правой стороны в передней части корпуса и имел перед собой небольшой смотровой люк, защищённый бронестеклом. В правой стенке была выполнена смотровая щель для бокового обзора. Радиотелеграфист размещался слева и располагал теми же приборами наблюдения, что и водитель. Кроме радиостанции vz.37 он обслуживал курсовой пулемет ZB vz.37. Командир танка находился в боевом отделении и обслуживал второй 7,92-мм пулемет, установленный в конической одноместной башне. Внутренний башенный объём был небольшим, поэтому на крыше башни была установлена малая командирская башенка с перископом. Прицельные приспособления состояли только из монокулярного оптического прицела, смонтированного рядом с пулеметом.

На танке F-IV-H устанавливался бензиновый, 4-цилиндровый и 4-тактовый двигатель Praga F-IV мощностью 120 л. с. и рабочим объёмом 7180 кубических сантиметров. Запуск двигателя осуществлялся электростартером или вручную. В составе трансмиссии механического типа использовалась коробка передач Praga-Wilson. Мощность от двигателя передавалась через КПП на задние колеса или на два гребных винта, установленных в кормовой части корпуса.

Плавучесть обеспечивалась двумя бортовыми поплавками коробчатой формы, частично закрывавших ходовую часть. Ходовая часть F-IV-H отдаленно напоминала лёгкий танк LT vz.38. Применительно на один борт она состояла из следующих пунктов:

  1. 4 опорных катка, сблокированных попарно с амортизацией на листовых полуэллиптических рессорах.
  2. 2 поддерживающих ролика.
  3. Переднее направляющее и заднее ведущее колёса.
  4. Мелкозвенчатая гусеница.

Прототип имел однотонную окраску. Поскольку подробных сведений не сохранилось, можно предположить, что это был серый цвет, либо цвет хаки. Внутренняя часть боевого отделения окрашивалась в цвет слоновой кости. Тактические номера и другие армейские обозначения на F-IV-H отсутствовали.

Испытания

Работы над прототипом были замедлены ввиду отсутствия опыта. Инженеры должны были также герметизировать корпус, обеспечить уровень плавучести и сохранить передачу мощности двигателя на элементы ходовой части. Вариант с британским танком считался старым, а с СССР договориться было невозможно.

Опытный образец был готов только через год, а до 15 марта 1939 года удалось провести лишь небольшую часть ходовых тестов. Дальнейшие испытания прототипа F-IV-H проводились уже под контролем немецкой администрации. В августе 1939 года удалось достичь следующих показателей:

  1. Скорость по шоссе — 45 км/ч.
  2. Скорость на воде — до 7 км/ч.
  3. Запас хода — 200 км.

Удельное давление на грунт составляло 0,50 кг/см2, что было следствием использования узких траков гусеничных цепей. Танк также показал приемлемую проходимость по пересечённой местности. Несмотря на испытания, вермахт отказался от использования этой машины, посчитав разработки танков-амфибий бесполезными. Только в 1941 году перед операцией «Seelöwe» вермахт вернулся к разработке танков, рассчитывая использовать танки для разведки.

К началу 1942 года был построен второй прототип под кодовым названием F-IV-HII, отличавшийся модифицированной башней, увеличенной командирской башенкой, новой системой выхлопа газов и улучшенной системой охлаждения. Также был добавлен задний поплавок и модифицированы бортовые. Об испытаниях этого опытного образца сведения не сохранились. Вероятно, оба прототипа были демонтированы.

Напишите отзыв о статье "F-IV-H"

Ссылки

  • [aviarmor.net/TWW2/tanks/chech/ckd_f4h.htm Лёгкий плавающий танк]

Отрывок, характеризующий F-IV-H

– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.