Fads and Fallacies in the Name of Science
Поделись знанием:
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.
На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.
Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.
После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
| Причу́ды и заблужде́ния во и́мя нау́ки | |
 | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Автор: | |
| Предыдущая: |
Science: Good, Bad and Bogus |
| Следующая: |
Order and Surprise |
| Жанр: | |
| Оригинальная версия | |
| Название: |
англ. Fads and Fallacies in the Name of Science |
| Язык: | |
| Место издания: | |
| Издательство: | |
| Год издания: | |
| Страниц: |
373 |
| ISBN: | |
| Русская версия | |
Причу́ды и заблужде́ния во и́мя нау́ки (англ. Fads and Fallacies in the Name of Science) — вторая книга Мартина Гарднера вышедшая в 1957 году и представляющая собой его переработанную и дополненную книгу «Во имя науки: развлекательный обзор первосвященников и культистов науки в прошлом и настоящем» (англ. In the Name of Science: An Entertaining Survey of the High Priests and Cultists of Science, Past and Present), изданную в 1952 году.[1] Исследования того, что можно определить как лженауку и культовые верования сделано книгу одной из первых публикаций, ставших основой научного скептического движения. Майкл Шермер отмечал, что «современный скептицизм превратился в научное движение, начало которому в 1952 году положила классическая работа Мартина Гарднера».[2]
В книге представлены разоблачения того, что называют лженаука и людей, которые занимаются её пропагандой.
Содержание
Содержание
Синопсис
Книга возникла из краткого обзора идей «чудаков» и «лжеучёных» напирающих на доверчивость общественной печати и безответственности издательств, способствующих пропаганде подобных идей. Чудаки часто отсылают к случаям в истории, когда некогда отвергавшиеся идеи затем были приняты как верные. Гарднер признает, что такие случаи имели место, и описывает некоторые из них, но говорит, что времена изменились: «если вдруг будет выявлена ошибка, то сомнительная статья не будет опубликована в научном журнале».[3] Он соглашался с тем, что «в кругу старых учёных […] иногда могут возникнуть иррациональные предубеждения против новой точки зрения», но тут же добавляет, что «определённая доля догматизма […] необходима и желательна», потому что иначе бы «наука была приведена в упадок, в попытках изучить все новомодные идеи, которые появились».[4]
Гарднер отмечал, что у чудаков есть два общих признака. Первый «и наиболее важный» заключается в том, что они работают в полном отрыве от научного сообщества. Гарднер рассматривает научное сообществе как полезную сеть, связывающую исследователя с научными областями, вместе с сотрудничеством по проверке новых теорий. Это позволяет публиковать первоначально странные теории, вроде теории относительности Альберта Эйнштейна, встреченной с непониманием. Несмотря на это теория Эйнштейна никогда не воспринималась как плод мышления безумца и вскоре получила почти всеобщее признание.[5] Но чудак «обосабливается от тесного взаимодействия с теми потоками, которые позволяют ввести и оценить новые идеи. Он не посылает свои выводы в признанные журналы или, если и делает это, то их отвергают по причине, которые в большинстве случаев являются великолепными».[6]
Второй признак чудака (который часто свидетельствует об изоляционизме) это склонность к паранойе. Есть пять путей, в которых эта склонность скорее всего проявится:[7]
- Лжеучёный считает себя гением.
- Он считает прочие исследования или глупостью, или нечестными, или вместе взятыми
- Он убеждён, что против его идей ведётся кампания, сопоставимая с преследованиями Галилея и Пастера. причём в качестве обоснования факта преследований может быть обращение к теории заговора со стороны «научного масонства» не желающего никого признавать до посвящения и включения в свои ряды.
- Вместо того, чтобы отступить в сторону от главной линии, лжеучёный выступает с нападками на неё: нападкам начинает подвергаться какой-то особо уважаемый учёный, вроде Эйнштейна, и его научные идеи
- Используется собственная спорная терминология и неологизмы, которые, как отмечает Гарднер, «понятны для пациента, но звучат как Бармаглот для всех остальных».
Эти и другие психологические признаки представлены на протяжении остальных глав книги, в которой Гарднер рассматривает отдельные примеры «причуд», которые он относит к лженауке.
Главы
В соответствии с подзаголовком книги «Любопытные теории современных лжеучёных и странных, забавных и тревожных культов, которые их окружают» в двадцати шести главах обсуждаются следующие темы:
- Во имя науки (англ. In the Name of Science) — вступительная глава.
- Плоская и полая (англ. Flat and Hollow) — теории Плоской Земли Уилбура Гленна Волива и Полой Земли Джонна Клеве Симмеса-младшего и Сайруса Тида.
- Чудовища рока (англ. Monsters of Doom) — книги Иммануила Великовского «Миры в столкновении», Уильяма Уинстона «Новая теория Земли от её сотворения…», Игнатиуса Доннелли «Рагнарёк: эпоха огня и песка», Ганса Хёрбигер «Учение о мировом льде»
- Фортианцы (англ. The Forteans) — Чарльз Форт, Тиффани Тайер и Фортианское общество; Хатчинса — Адлера Движение Великих книг: «во многих из них учёные представлены, в целом, как глупая масса».
- Летающие тарелки (англ. Flying Saucers) — Кеннет Арнольд, Случай с Мантеллом; Рэймонд Палмер, Ричард Шарп Шейвер, Дональд Кейхо, Фрэнк Скалли, Джеральд Хейд и движение НЛО.
- Зиг-заг и завихрение (англ. Zig-Zag-and-Swirl) — Альфред Лоусон и его «лоусономия».
- Долой Эйнштейна! (англ. Down with Einstein!) — Джозеф Баттелл, Томас Х. Грейдон, Джордж Фрэнсис Жилет, Иеремия Джозеф Каллахан и другие.
- Сэр Исаак Бэбсон (англ. Sir Isaac Babson) — Роджер Бэбсон и Фонд изучения гравитации.
- Стержни лозоходства и волшебная лоза для отыскания руд (англ. Dowsing Rods and Doodlebugs) — Солкол В. Тромп и радионика; Кеннет Робертс, Генри Гросс и их лозоходство.
- Под микроскопом (англ. Under the Microscope) — Эндрю Кросс, Генри Чарльтон Бастиан, Чарльз Вентворт Литтлфилд и другие, которые наблюдали самозарождение.
- Геология против Книги Бытия (англ. Geology versus Genesis) — Филип Генри Госсе и его книга «Омфалос: попытка развязать геологический узел»; Джордж МакКриди Прайс и его книга «Новая геология»; сочинения Мортимера Адлера по эволюции; книга Хилэра Беллока «Опровержения господином Беллоком „Очерков истории“», где представлена полемика с «Очерками истории» Герберта Уэллса.
- Лысенковщина (англ. Lysenkoism) — Ж. Б. Ламарк и ламаркизм; Т. Д. Лысенко и лысенковщина.
- Поборники ненависти (англ. Apologists for Hate) — Ганс Гюнтер и нордизм; Чарльз Кэрролл, Мэдисон Грант, Лотроп Стоддард и расовая теория.
- Атлантида и Лемурия (англ. Atlantis and Lemuria) — Игнатиуса Доннелли, Льюис Спенс и Атлантида; Е. П. Блаватская, Джеймс Чёрчвард и Лемурия.
- Великая пирамида (англ. The Great Pyramid) — Джон Тэйлор, Чарльз Смит Пиацци, Чарльз Тейз Рассел и другие с их теориями касательно происхождения и назначения Великой пирамиды Хеопса в Гизе.
- Медицинские культы (англ. Medical Cults) — Христиан Ганеман книга «Органон врачебного искусства» и гомеопатия; натуропатия вместе с иридодиагностикой, рефлексологией и техникой Фредерика Александра; Эндрю Тэйлор Стил и остеопатия; Даниэль Дэвид Палмер и хиропрактика.
- Медицинские шарлатаны (англ. Medical Quacks) — Илайша Перкинс; Альберт Абрамс и его защитник Эптон Билл Синклер; Рут Дорун; Диншах Пестанджи Фрамджи Гандиали; цветотерапия; Г. И. Гурджиев; Алистер Кроули; Эдгар Кейси; в приложении к главе представлены терапия Хокси и кребиозен.
- Диетические чудаки (англ. Food Faddists) — Гораций Флетчер и флетчеризм; Уильям Говард Хей (или Доктор «Раздельное питание»); вегетарианство («Мы должны здесь отстраниться от этических доводов»); Джером Ирвинг Родали и органическое сельское хозяйство; Рудольф Штейнер, Эренфрид Пфайффер, антропософия, биодинамическое сельское хозяйство; Гейлорд Хаузер; Nutrilite; Дадли Джозеф Леблан и Hadacol.
- Сбросьте свои очки! (англ. Throw Away Your Glasses!) — Уильям Горацио Бейтс, метод Бейтса; Олдос Хаксли и его книга «Как и справить зрение».
- Причудливые сексуальные теории (англ. Eccentric Sexual Theories) — Арабелла Кинили; Бернарр Макфадден; Джон Ромулус Бринкли; Фрэнк Харрис; Джон Хамфри Нойес и Онейдская община; Элис Банкер Стокхэм и «карезза».
- Оргономия (англ. Orgonomy) — Вильгельм Райх и оргоническая энергия.
- Дианетика (англ. Dianetics) — Лафайет Рональд Хаббард и его книга «Дианетика: современная наука душевного здоровья» (в то время, когда Гарднер опубликовал свою книгу понятие «саентология» ещё только вошло в оборот).
- Общая семантика и т. д. (англ. General Semantics, Etc.) — Альфред Коржибски, Самуэль Ичие Хаякава и общая семантика; Якоб Леви Морено и психодрама.
- От выпуклостей к почерку (англ. From Bumps to Handwriting) — Франц Йозеф Галль и френология; физиогномика; хиромантия:* графология.
- Экстрасенсорное восприятие и психокинез (англ. ESP and PK) — Джозеф Бэнкс Рейн, экстрасенсорное восприятие и психокинез; Нандор Фодор; Эптон Билл Синклер и его книга «Психическое радио»; Макс Фридом Лонг.
- Брайди Мёрфи и другие вопросы (англ. Bridey Murphy and Other Matters) — Мори Бернштейн и Брайди Мёрфи; заключительный призыв Гарднера к строгости и ответственности в издательской деятельности.
История написания
Второе издание книги 1957 года, опубликованной издательством Dover Publications, является существенной переработанным и дополненным вариантом книги «Во имя науки», вышедшей в 1952 году в издательстве G. P. Putnam's Sons. Подзаголовок ярко представляет тематику книги: «Любопытные теории современных лжеучёных и странных, забавных и тревожных культов, которые их окружают. Исследование человеческой легковерности». По состоянию на 2005 год книга была переиздана порядка 30 раз.
Книга возникла из статьи Гарднера, впервые опубликованной в 1950 году в литературном журнале The Antioch Review.[8] В предисловии к первому изданию он выразил благодарность журналу за то, что позволили ему развить статью в качестве отправной точки для будущей книги.[9] В то же время не все материалы статьи были перенесены в книгу. Так, Гарднер писал:[10]Читатель возможно удивится, почему авторитетный учёный не публикует подробное опровержение нелепых биологических спекуляций Райха. Ответ заключается в том, что сведущему учёному нет до этого дела и, по сути, этим он подорвёт свою репутацию, если будет тратить время на подобную неблагодарную работу.и пояснил в сноске:[11]
Это не входит в рамки данной статьи, однако, обсуждать технические критерии по которым гипотезы получают высокую, низкую или отрицательную степень подтверждённости. Нашей целью является простое рассмотрение нескольких примеров видов научной деятельности, которым не удаётся в полной мере соответствовать научным стандартам, но в то же время исход такой сложной психической активности будет в завоевании временного успеха у людей недостаточно знающих, чтобы признать некомпетентность учёного. Хотя, очевидно, что нет такой грани, отделяющей учёность от не учёности, и хотя есть случаи, когда научная «правоверность» может задержать принятие новых взглядов, факт остаётся фактом, что расстояние отделяющее знающих учёных от спекуляций Волива или Великовского столь значительно, что качественная разница оправдывает ярлык «лженаука». Со времён Галилея история лженауки настолько выпала из истории науки, что оба потока соприкасаются в редчайших случаях.В то же время Гарднер писал в своей книге:[6]
Если кто-то заявляет, что Луна сделана из зелёного сыра, то профессиональный астроном не может спуститься с телескопа и написать подробное опровержение. «Достаточно полный учебник физики будет лишь частью ответа Великовскому» — пишет профессор Лоуренс Дж Лефлер — «в своей замечательной статье „Чудаки и учёные“ (Scientific Monthly, Nov., 1951) и поэтому не удивительно, что учёный в ответ не находит ничего путного».А в итоговой главе отмечал следующее:[12]
Также как опытный врач способен поставить диагноз, как только новый пациент входит в кабинет, или офицер полиции учится распознавать уголовные типы по едва различимым оттенкам поведения, которые ускользают от неопытного глаза, так мы, пожалуй, можем научиться распознавать будущего научного чудака, когда мы с ним столкнулись впервые.
Отзывы
Газета Pittsburgh Post-Gazette особо приветствовала критические замечания Гарднера о терапии Хокси и кребиозене, которые в своё время широко рекламировались как действенные средства в борьбе с раковыми заболеваниями.[13]
Работа Гарднера в последующем часто в книгах и статьях других авторов. Врач Луис Лазанья в своей книге «Дилеммы доктора» признаёт труд Гарднера «превосходным отчётом о научных культах, причудах и мошенничествах», а также пишет, что «этот талантливый писатель сочетает прочную фактологию с приятным изложением».[14]
Американский социолог религии Энсон Шуп в целом отозвался о книге положительно и особо оценил юмор Гарднера, и тем не менее высказал некоторые критические замечания:[15]Если и есть то единственное, за что можно критиковать Гарднера […] это то, что он легко соглашается с тем, что принято считать, или по чему есть общественно согласие в современной науке XX столетия и у среднего класса американского христианства. Каким-то образом очевидно (по крайней мере для меня), что он неявно заключил соглашение с читателем в том, чтобы оценить эти маргинальные группы сточки зрения их собственных общих представлений о том, что есть «норма». В таком случае он полностью уверен, разбрасывая вокруг такие ярлыки, как «шарлатан», «чудак», «нелепый». В науке использование таких оценочных суждений может быть достаточно ограниченным по времени; также в религиях сегодняшняя ересь завтра может стать ортодоксией. Перевес, конечно же на стороне автора, критикующего маргинальные группы, потому что говоря языком статистики мало каких из них выжили. Однако, когда группа переходит из своего ненастного зачаточного состояния к процветанию, неизменно и привычные недоброжелатели выглядят несколько иначе, чем в самом начале и затем произошла смена ролей.В 1980-х годах произошёл жёсткий взаимный обмен мнениями между Мартином Гарднером и писателем и философом Колином Уилсоном. Уилсон в книге «В поисках Вильгельма Райха» писал:[16]
(Гаднер) пишет о различных видах чудаков с сознательным превосходством учёного, и в большинстве случаев может поделиться своим чувством победы разума. Но после прочтения половины глав это нескончаемое превосходство начинает раздражать; вы начинаете задумываться о стандартах, которые делают его настолько уверенным в том, что он всегда прав. Он утверждает, что учёный, в отличие от чудака, делает всё возможное, чтобы оставаться открытым. Так как он может быть уверен, что ни один здравомыслящий человек никогда не видел летающую тарелку, или использовал стержни лозоходства, чтобы найти воду? И что, все эти люди, с которыми он не согласен, неуравновешенные фанатики? Коллега философа-позитивиста А. Д. Айера как-то с усмешкой заметил: «Я бы хотел также быть уверенным во всём, как он себе представляет всё». Мартин Гарднер вызывает то же самое ощущение.
Уилсон считал, что до этого времени они были с Гарднеров друзьями, но последний обиделся на такой выпад.[17] В феврале 1989 года Гарднер написал ответное письмо, которое было опубликовано в The New York Review of Books, где назвал Уилсона «ведущим английским оккультным журналистом, крепко уверовавшим в привидений, полтергейсты, левитацию, лозоходство, ПК (психокинез), ЭСВ и во все прочие особенности психической сцены».[18] Вскоре после этого, Уилсон выступил в свою защиту и добавил: «Что поражает меня, так это такая любопытная вещь, что господин Гарднер — и его коллеги по CSICOP — начали изничтожать „гадину паранормальности“, им хорошо удаётся создавать обстановку расширяющейся истерии».[17] Гарднер в свою очередь, ответил цитируя своё раннее письмо к Уилсон: «Бывший вундеркинд, высокий и красивый в своём свитере с высоким воротом, теперь пал до одного из тех милейших чудаков, для которых земля Конан Дойля не обозначена. Они забавно рыщут одержимые маргинальной наукой…».[17]
Пол Стьюви в Toronto Star писал, что книга Гарднера «чрезвычайно приятный снос лженаучной бессмыслицы».[19] Писатель Эд Регис писал в The New York Times, что книга Гарднера является «классическим разносом лженауки».[20] Майкл Шермер «классикой скептицизма последнего полувека», а также отметил, что её популярность возросла после того, как писатель-фантаст Джон Вуд Кэмбелл по радио выступил с осуждением главы про дианетику Хаббарда.[1]
Марк Эриксон, автор книги «Наука, культура и общество: понимание науки в двадцать первом веке», отмечал, что книга Гарднера обеспечивает «дух большого оптимизма, окружавшего науку в 1950-е» и что его выбор тем «увлекателен», но также, что его нападения на «остеопатию, хиропрактику и метод Бейтса по коррекции зрения будет вызывать подъём бровей в сегодняшней врачебной среде».[21]
Сам Гарднер постарался ответить критикам в предисловии книги:[22]Первой издание данной книги вызвало множество любопытных писем от разгневанных читателей. Наиболее беспощадные письма приходили от райхианцев, разъярённых тем, что в книге оргономия ставилась в один ряд с такими (для них) диковинными культами, как дианетика. Дианетинцы разделяли те же чувства по отношению к оргономию. Я услышал от гомеопатов, что они были оскорблены, найдя себя в компании с такими мошенничествами, как остеопатия и хиропрактика, и один мануальный терапевт из Кентукки «пожалел» меня, потому что я повернулся спиной к величайшему из Божьих даров страждущему человечеству. Несколько приверженцев доктора Бейтса удостоили меня письмами столько настолько плохой печатью, что я подозреваю, что их авторы срочно нуждаются в сильнейших очках. Как ни странно, большинство этих корреспондентов возражали только против одной главы, думая, что все остальные безупречны.
См. также
- Библиография Мартина Гарднера
- Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме
- Систематическая ошибка выжившего
Напишите отзыв о статье "Fads and Fallacies in the Name of Science"
Примечания
- ↑ 1 2 Shermer, 2001, p. 50.
- ↑ Shermer, 2002, p. 16.
- ↑ Gardner, 1957, p. 10.
- ↑ Gardner, 1957, p. 10-11.
- ↑ Gardner, 1957, p. 8-9.
- ↑ 1 2 Gardner, 1957, p. 11.
- ↑ Gardner, 1957, p. 13-14.
- ↑ Gardner, 1950.
- ↑ Gardner, 1957, p. viii.
- ↑ Gardner, 1950, p. 456.
- ↑ Gardner, 1950, p. 456, n.4.
- ↑ Gardner, 1957, p. 15.
- ↑ [news.google.com/newspapers?id=t3xIAAAAIBAJ&sjid=0WoDAAAAIBAJ&pg=3392,2509292&dq=in-the-name-of-science+gardner&hl=en A Study of the Strange Growth of Pseudo-Science], Pittsburgh Post-Gazette (November 16, 1957). Проверено 14 февраля 2011.
- ↑ Lasagna, 1970, p. 292.
- ↑ Shupe, 1981, p. 50.
- ↑ Wilson, 1981, p. 2–3.
- ↑ 1 2 3 Wilson, 15.02.1989.
- ↑ Gardner, 16.02.1989.
- ↑ Stuewe, 17.03.1990.
- ↑ Regis, 04.06.2000.
- ↑ Erickson, 2005, p. 150-151.
- ↑ Gardner, 1957.
Литература
- Erickson M. [books.google.ru/books?id=-NgajQBd_6AC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Science, culture and society: understanding science in the twenty-first century]. — Polity, 2005. — 241 p.
- Gardner M. [www.xenu.net/archive/fifties/e501200.htm The hermit scientist] // The Antioch Review. — 1950. — Vol. 10. — P. 447–457. [archive.is/NXCwp Архивировано] из первоисточника 1 сентября 2013.
- Gardner M. [www.emilkirkegaard.dk/en/wp-content/uploads/Martin-Gardner-Fads-and-Fallacies-in-the-Name-of-Science.pdf Fads and Fallacies in the Name of Science]. — 2nd, revised & expanded. — Mineola, New York: Dover Publications, 1957. — 363 p. — ISBN 0-486-20394-8. ([books.google.ru/books?id=TwP3SGAUsnkC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false копия])
- Gardner M. [www.nybooks.com/articles/1989/02/16/paranormal-companionship/ Paranormal Companionship] // The New York Review of Books. — 16.02.1989. [archive.is/OZjqa Архивировано] из первоисточника 12 декабря 2015.
- Lasagna L. The doctors' dilemmas. — Ayer Publishing, 1970. — 306 p.
- Regis E. [www.nytimes.com/books/00/06/04/reviews/000604.04regist.html There's One Born Every Minute] // New York Times. — 04.06.2000.
- Shermer M. [books.google.com/books?id=KCanmmIb8QUC&pg=PA50&dq=%22Fads+and+Fallacies+in+the+Name+of+Science%22&hl=en&ei=HPNYTcOpEMK4tgf5hdWWDQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5&ved=0CEQQ6AEwBA#v=onepage&q=%22Fads%20and%20Fallacies%20in%20the%20Name%20of%20Science%22&f=false The borderlands of science: where sense meets nonsense]. — Oxford University Press US, 2001. — 368 p.
- Shermer M. [books.google.ru/books?id=LYIkAkBE7tsC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Why People Believe Weird Things: Pseudoscience, Superstition, and Other Confusions of Our Time]. — New York: Henry Holt, 2002. — 384 p. — ISBN 0-8050-7089-3.
- Shupe A. D. Six perspectives on new religions: a case study approach. — The Edwin Mellen Press, 1981. — 235 p. — ISBN 0-88946-333-6.
- Stuewe P. [pqasb.pqarchiver.com/thestar/doc/436154750.html?FMT=ABS&FMTS=ABS:FT&type=current&date=Mar%2017,%201990&author=Paul%20Stuewe&pub=Toronto%20Star&edition=&startpage=&desc=Politics%20and%20biography%20make%20strange%20bedfellows Politics and biography make strange bedfellows] // Toronto Star. — 17.03.1990.
- Wilson C. The Quest for Wilhelm Reich. — London: Granada Publishing, 1981. — 306 p.
- Wilson C., reply by M. Gardner [www.nybooks.com/articles/1989/06/15/ghosts-poltergeists/ Ghosts & Poltergeists] // The New York Review of Books. — 15.02.1989. [archive.is/FiDfz Архивировано] из первоисточника 12 декабря 2015.
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Fads and Fallacies in the Name of Science
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.
На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.
Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.
После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
