Fordson

Fordson («Фо́рдсан», в русской традиции Фордзо́н) — торговая марка сельскохозяйственных тракторов, выпускавшихся предприятиями Генри Форда в США (1917—1928), Ирландии (1919—1932) и Великобритании (1933—1964). Лицензионные Fordson, производившиеся в СССР в 1925—1933, известны как Фордзон-Путиловец.

История создания и производства

Конструкторы Генри Форда предложили первый опытный образец трактора с двигателем внутреннего сгорания в 1907 году, однако на волне успеха Ford T эта конструкция осталась невостребованной. Генри Форд вернулся к тракторной теме в 1915 году, выставив опытный образец на Мичиганской выставке. Миноритарные акционеры, владевшие в это время 41,5 % акций Ford Motor Company, жёстко заблокировали любое отвлечение средств на эксперименты с тракторами, поэтому в 1916 году Форд и его сын Эдсел, как частные лица, организовали независимую компанию Henry Ford and Son — Генри Форд и сын. Её продукция несла новую торговую марку, Fordson.

Первый крупный заказ поступил в мае 1917 года, ещё до развёртывания производства. Правительство Великобритании, озабоченное продовольственным кризисом военного времени, организовало распашку пустошей и договорилось с Фордом о поставке 5 000 машин по цене «себестоимость плюс 50 долларов». По окончании Первой мировой войны под производство тракторов переоборудовали судоверфь Форда, ранее выпускавшую противолодочные корабли. В первой половине 1919 года Форд выкупил доли бывших компаньонов, и тракторное производство получило доступ ко всем ресурсам Ford Motor Company. Тогда же Форд заложил сборочное производство в Корке (Ирландия), проработавшее до 1932 года. Так же, как и в случае с Ford T, в сельском хозяйстве Форд поставил на единственную массовую, дешёвую модель. Fordson с металлическими колёсами, 20-сильным двигателем и массой 1130 кг, в 1918 году стоивший 880 долларов, был в 1921 уценен до 625, а в 1922 до 395 долларов. Трактора продавались через автомобильную сбытовую сеть Ford, достигавшую самых отсталых аграрных окраин страны. В первой половине 1920-х спрос превышал возможности производства (только дважды, в 1923 и 1925 годах, объём выпуска превысил 100 000 единиц в год), но при этом тракторный бизнес оставался убыточным. Форд, имевший 35 % рынка сельхозмашин США, в итоге проиграл конкурентную борьбу Caterpillar, John Deere и International Harvester: успешные, платёжеспособные хозяйства выбирали специализированные машины, удовлетворяющие потребностям именно их производства.

В 1928 году Форд закрыл тракторное производство в США. Ирландское производство в 1932—1933 переехало на восточную окраину Лондона, где проработало под маркой Fordson до 1964 года, а затем сменило вывеску на просто Ford.

«Фордзон» в РСФСР и СССР

Первые контакты представителей Советской России с менеджерами Ford в Детройте состоялись весной 1919 года. Некоторое время сделке между Фордом и Советами препятствовал эксклюзивный договор, заключённый Фордом с коммерсантом П. П. Батолиным; сам же Форд, ничего не потерявший при национализации в РСФСР, был готов к поставкам в Россию. Первые сделки сорвались из-за преследования и высылки советских представителей властями США в 1919—1921 годах. С 1922 года интересы РСФСР — СССР в США представлял Джулиус Хаммер (отец Арманда Хаммера), а в мае 1924 года при участии Арманда Хаммера был создан Амторг. Сделку с Фордом курировал Л. Д. Троцкий.

В декабре 1925 года СССР закупил партию в 12 000 тракторов на условиях 25 % предоплаты и 10-месячного кредита на остаток — редкий случай для клиентов Форда, жёстко требовавшего оплаты живыми деньгами. Форд пошёл на уступку из-за снижения продаж на внутреннем рынке США. С этого же года «Фордзоны» собирали на «Красном Путиловце» в Ленинграде.

В 1926 году состоялись двусторонние визиты — представители Форда исследовали условия работы тракторов на российских полях, советские стажёры — на заводах в Детройте. Тогда же Форд попытался ужесточить условия поставок, а советская сторона сократила закупки; после перевода производства в Ирландию они сошли на нет. Кроме того, выяснилось, что чрезмерно упрощённая в погоне за дешевизной конструкция трактора, рассчитанного на сравнительно небольшие фермы с числом часов использования, не превышающим 500-600 ч/год, плохо приспособлена для условий работы в создававшихся в СССР крупных коллективных хозяйствах, а отдельные его узлы оказались капризны и требовательны к обслуживанию. Форд проиграл российский рынок тракторов конструкциям International Harvester — так же, как он проиграл внутренний американский рынок. Это не помешало подписанию Фордом и СССР договора 1929 года, результатом которого стало строительство Горьковского автомобильного завода.

Литература

• Б. М. Шпотов, Генри Форд. Жизнь и бизнес., М, ООО «КДУ», 2005, ISBN 5-98227-016-4, c. 247—250, 264—269, 340—346
• Шпотов Б. М. [his.1september.ru/article.php?ID=199902903 Компания Форда и Россия, 1909–1941 г.] // США: экономика, политика культура : журнал. — 1999. — Май.

Отрывок, характеризующий Fordson

На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…