G-Man

G-Man
Концепт-арт к игре Half-Life 2
Игровая серия	Half-Life
Первое появление	Half-Life
Последнее появление	Half-Life 2: Episode Two
Идея	Марк Лэйдлоу Кен Бёрдвелл
Озвучивание	Английская: Майкл Шапиро Русская: Олег Фёдоров (Half-Life 2) Никита Прозоровский (Episode One, Two)
Прототип лица	Фрэнк Шелдон
IMDb	ID 0036918
Дополнительная информация
Имя в консоли	monster_gman (GoldSrc) npc_gman (Source)

G-Man («Джи-мэн») — персонаж серии компьютерных игр Half-Life, который присутствует во всех её играх начиная с Half-Life 1998 года выпуска. Появляясь в образе человека в деловом костюме и с кейсом, G-Man на протяжении всей серии остаётся таинственным персонажем, создающим одну из основных интриг в сюжете. Он обладает экстраординарными способностями, а его личность, планы, намерения и мотивы остаются неизвестными, не позволяя однозначно определить его как положительного или отрицательного героя.

Впервые G-Man появляется в самом начале игры Half-Life. Он был замешан в сюжетообразующем инциденте, произошедшем в научно-исследовательском комплексе «Чёрная Меза» и последующих за этим событиях, разворачивающихся на протяжении всей серии. Способности главного героя серии Гордона Фримена, проявленные в Half-Life, привлекли его внимание, и в результате бывший учёный перешёл под контроль G-Man’а, став орудием в его неясных делах. В Half-Life 2 G-Man использовал Фримена для противостояния Альянсу, инопланетной организации, правящей на Земле.

Во всех играх G-Man’а озвучивает Майкл Шапиро, который также озвучил персонажей Барни Калхауна и Нихиланта.

Основные появления и роль в играх

Half-Life

Впервые G-Man встречается в начале Half-Life, во время поездки Гордона Фримена на монорельсовом поезде комплекса «Чёрная Меза»: он стоит вместе с неизвестным учёным в вагоне на параллельной ветке монорельса. Перед началом эксперимента G-Man о чём-то спорит с другим учёным в закрытом кабинете в Секторе С. После провала эксперимента и начала инцидента в Чёрной Мезе, человек в костюме часто встречается в самых разных уголках исследовательского комплекса, невозмутимо наблюдая за действиями Гордона вплоть до телепортации оного в мир Зен.

После того, как Гордон убивает Нихиланта — лидера цивилизации Зена и финального босса Half-Life, — G-Man забирает его с места битвы, спасая от гибели, и встречается с ним лицом к лицу. Неведомым образом G-Man лишил Гордона всего оружия, прокомментировав, что «…бо́льшая его часть принадлежала правительству. Что касается костюма — я думаю, вы его заслужили». Перемещая его по различным локациям Зена, G-Man говорит, что был впечатлён тем, как Фримен справился с «достаточно грязной частью работы». В одной из локаций, где на песке разбросаны техника и солдаты поверженных сил HECU, G-Man сообщает, что благодаря действиям Фримена мир Зен теперь находится под контролем его нанимателей. В конце игры он переносит Гордона в знакомый вагон монорельса Чёрной Мезы, мчащийся в абсолютной темноте с мелькающими белыми точками. G-Man объявляет, что порекомендовал услуги Фримена своим нанимателям и предлагает учёному работать на него. В открывшейся двери вагона образуется портал, куда G-Man приглашает Фримена войти в знак согласия. В противном случае же, учёного ждёт «битва без шансов на победу»: при отказе, игрок действительно оказывается перед армией из остатков цивилизации Зена. При согласии, G-Man помещает Фримена в стазис и обещает увидеться с ним позже.

События Half-Life 2 подразумевают, что Гордон Фримен согласился на предложение G-Man’а и перешёл под контроль этого таинственного агента.

Half-Life: Opposing Force

В сюжетном спин-оффе Half-Life: Opposing Force видно, что ещё до событий в Чёрной Мезе G-Man заинтересовался главным героем этой игры Адрианом Шепардом, капралом спецподразделения HECU. Находясь в тренировочном лагере, можно заметить G-Man’a в окне, разговаривающего с главнокомандующим и иногда поглядывающего на Шепарда. В своём дневнике, приведённом в официальном руководстве к Opposing Force, Адриан пишет, что человек в костюме постоянно наблюдал за ним во время тренировок, и пересказывает о слухах среди солдат, считающих, что он не то правительственный агент, отвечающий за вербовку войск, не то связан с некой исследовательской командой; на самого Адриана G-Man произвёл впечатление какого-то юриста. G-Man не обделил капрала вниманием и во время инцидента в Чёрной Мезе. Сначала он спасает Шепарда, открыв дверь и выпустив его из комнаты, наполняющейся радиоактивной жидкостью. Однако позже G-Man закрывает ангарную дверь прямо перед носом Шепарда, не дав ему эвакуироваться из исследовательского комплекса вместе с другими солдатами HECU. Ближе к концу игры G-Man активирует ядерную бомбу чёрных оперативников, отключённую Шепардом ранее, тем самым приговорив Чёрную Мезу к уничтожению.

В конце Opposing Force, после столкновения Адриана Шепарда с Геночервём, G-Man переносит капрала в вертолёт, и они вместе летят по пустыне Нью-Мексико — так же, как Шепард летел вместе с однополчанами в начале игры. G-Man объясняет Адриану, что до сих пор не встретился с ним лично, поскольку был сильно занят. Он говорит, что не может закончить свой отчёт, пока не приведёт все дела в порядок. Наибольшей проблемой, по его словам, был исследовательский комплекс «Чёрная Меза», однако она разрешилась сама собой — как раз в этот момент задний план охватывает мощная вспышка, возвещающая о том, что Чёрная Меза уничтожена ядерным взрывом. Тем не менее, сам Адриан Шепард остаётся опасным свидетелем. G-Man признаётся, что ему нравятся такие люди как Шепард — способные выживать в любой ситуации («Они напоминают мне меня самого»), однако его наниматели не так доверчивы. Поэтому G-Man, с их позволения, решает сохранить Шепарду жизнь и поместить его в безопасное место, где тот будет избавлен от «непреодолимого человеческого искушения всё рассказать». Со словами «Я уверен, для вас это не самая худшая альтернатива» G-Man заходит в портал, образовавшийся за дверью в кабину вертолёта, и исчезает, оставив Адриана Шепарда летящим в чёрной пустоте.

Half-Life 2

В игре Half-Life 2, спустя около двух десятилетий, G-Man пробуждает Гордона Фримена из стазиса для работы, на которую тот согласился в Half-Life. Лицо G-Man’а возникает на фоне комнаты Чёрной Мезы с антимасс-спектрометром, где начался инцидент в Half-Life, и на фоне Цитадели Альянса, которую Гордону Фримену ещё предстоит посетить. G-Man подмечает, что «нужный человек не в том месте может перевернуть мир», но не объясняет Фримену поставленные задачи и практически не комментирует произошедшие в отсутствие Гордона события. G-Man просто внедряет его в Сити 17 — главный земной город Альянса, могущественной инопланетной империи, захватившей Землю после событий Half-Life. Как и в первой части, G-Man постоянно следит за путешествием Гордона, которое, вероятно, складывается согласно его планам. Появления G-Man’а на уличных экранах в Сити 17 и мелькания где-то вдалеке сопровождают игрока на протяжении всей Half-Life 2 вплоть до финала.

Деятельность Фримена влечёт за собой открытое восстание Сопротивления против Альянса. В Цитадели Гордон доводит до уничтожения главный реактор, на котором работал телепорт пришельцев. В тот момент, когда взрывная волна от повреждённого телепорта должна накрыть Гордона и его напарницу Аликс Вэнс, время останавливается, и перед Фрименом снова появляется G-Man. Он сообщает, что Фримен настолько хорошо справился с работой, что он получил несколько «интересных предложений» на его счёт, которые должны быть рассмотрены в сложившейся необычной ситуации. Унося Гордона сквозь пространство и извиняясь за своевольность своих действий, он обещает, что Фримен узнает смысл происходящего при неких определённых обстоятельствах, о которых G-Man не вправе говорить. Больше не ссылаясь на своих нанимателей и не предлагая Фримену «иллюзию свободного выбора», G-Man снова помещает его в стазис, пообещав, что освободит героя, когда придёт время.

Half-Life 2: Episode One

Развитие сюжетной линии с G-Man’ом происходит в продолжении Half-Life 2: Episode One, где тот навещает Гордона Фримена практически сразу же после того, как оставил его в стазисе в Half-Life 2. Едва G-Man хочет сказать что-то, как удивлённо озирается: в их разговор вмешивается группа дружественных людям пришельцев-вортигонтов, предстающих в светящемся фиолетовом покрове; эти же вортигонты спасают от взрыва реактора застывшую в остановленном времени Аликс Вэнс. Вортигонты неизвестной силой отгораживают Фримена от G-Man’а — таким образом, они уводят его из под контроля, а затем телепортируют прочь. Перед этим G-Man раздражённо поправляет свой галстук и произносит единственную за игру фразу: «Это мы… ещё посмотрим» (англ. «We’ll see… about that»). Таким образом, в Episode One G-Man теряет контроль над Гордоном Фрименом и больше не появляется в этой игре.

Half-Life 2: Episode Two

G-Man находит возможность снова встретиться с Гордоном Фрименом в Half-Life 2: Episode Two — в главе «Кольцо ворта», где группа вортигонтов, приняв фиолетовое обличие на глазах у Гордона, пытаются исцелить находящуюся при смерти Аликс Вэнс. Воспользовавшись этим моментом — когда вортигонты не могут помешать ему, — G-Man вновь является перед Фрименом, показываясь на фоне помещения Чёрной Мезы, базы «Белая Роща» и неизвестной арктической станции. Как выясняется, G-Man разделяет мнение вортигонтов о некой особой ценности Аликс: именно он спас её из Чёрной Мезы во время событий Half-Life, когда она была ещё ребёнком, причём G-Man сделал это по собственной инициативе — его наниматели не придавали Аликс никакой значимости. «Я не привык, чтобы мои усилия пропадали втуне, и я уверен, что её значимость значительно выше, чем предполагалось вначале». Поэтому G-Man, напомнив Гордону, что тот обязан ему жизнью, просит сопроводить Аликс в базу Сопротивления, Белую Рощу. Сам G-Man, по его словам, не имеет желаемого простора для деятельности и связан «определёнными ограничениями». Перед тем, как исчезнуть, G-Man наклоняется над лежащей без сознания Аликс и внушает девушке передать сообщение её отцу, Илаю Вэнсу: «Будь готов к непредвиденным последствиям» (англ. «Prepare for unforeseen consequences»). Далее G-Man ещё пару раз встречается в игре, наблюдая за Гордоном Фрименом на его пути в Белую Рощу.

Когда Аликс и Гордон прибывают в Белую Рощу, они, вместе с Илаем Вэнсом, просматривают секретное сообщение от Джудит Моссман и узнают об обнаружении ледокола «Борей», на борту которого находится некая мощная и опасная технология. В этот момент на экране мониторов на мгновение появляется нечеткое изображение G-Man’а, при виде которого Аликс на несколько секунд впадает в транс и передаёт отцу его послание «Будь готов к непредвиденным последствиям». Оставшись наедине с Фрименом, Илай раскрывает ему, что тоже знает о человеке в костюме (в диалоге он саркастически называет его «наш общий друг»), и что кристалл, из-за которого произошла катастрофа в Чёрной Мезе, был привезён именно G-Man’ом. А те же слова о «непредвиденных последствиях» G-Man лично передал Илаю перед началом инцидента. Илай Вэнс обещал ещё многое рассказать Гордону позже, однако в конце Half-Life 2: Episode Two он погибает. G-Man же, после передачи послания, в Episode Two больше не появляется.

Прочие появления

Помимо ключевых сцен разговоров с главными героями, G-Man часто появляется в различных местах игры на протяжении почти всей серии Half-Life. В большинстве таких появлений G-Man наблюдает за действиями игрока (героев Гордона Фримена и Адриана Шепарда). G-Man всегда остаётся недосягаем для него: либо в точки его наблюдения по тем или иным причинам нельзя добраться, либо к тому времени G-Man’а там уже не оказывается. Часто он уходит из поля зрения в места, добравшись до которых игрок обнаруживает, что из них нет выхода и G-Man непонятным образом исчез. Несколько раз в играх можно увидеть, как G-Man заходит в портал и перемещается в неизвестном направлении. Кроме того, G-Man’а невозможно убить: ни одно оружие игрока, даже противотанковый гранатомёт, не наносит ему вреда. В Half-Life и её дополнениях снаряды бесполезны против G-Man’а, а в Half-Life 2 и эпизодах он является, технически, союзным NPC, которому игрок не может нанести урон. Находясь вблизи противников игрока, G-Man сохраняет спокойствие и равнодушие, а сами противники совершенно не обращают на него внимания, словно для них он невидим.

Подобным же образом, не играя ключевой роли в сюжете, G-Man единожды встречается в двух дополнениях к Half-Life — Half-Life: Blue Shift и Half-Life: Decay. В Blue Shift это происходит во второй главе «Insecurity», где игрок в роли охранника Барни Калхауна видит G-Man’а проезжающим в вагоне монорельса. В Decay он появляется в первой главе «Dual Access», когда главные героини Джина Кросс и Колетт Грин поднимаются на остеклённом лифте после регистрационного сканирования: G-Man проезжает мимо них вниз на смежном лифте. Одноразовое появление G-Man’a в этих двух играх, вероятно, показывает, что он совсем не интересуется действиями этих персонажей и, в отличие от Гордона Фримена и Адриана Шепарда, не считает их значимыми. G-Man также появляется в конце демоверсии Half-Life: Uplink, где из окна второго этажа наблюдает за битвой игрока с гаргантюа, после чего поправляет свой галстук и уходит.

Особенности

Внешний вид

	Пример голоса G-Man’a
	Фраза из монолога G-Man’a в конце Half-Life.
Помощь по воспроизведению

В играх серии G-Man имеет внешность человека средних лет, худого, с тонкими чертами лица и бледно-зелёными глазами. У него подчёркнуто опрятный вид, он одет в тёмно-синий деловой костюм с галстуком и носит с собой кейс. Иногда попадаясь игроку на глаза, G-Man, как правило, пассивно наблюдает за его действиями. Он всегда спокоен, у него почти равнодушное поведение, будь то даже в разрушенной и заполненной враждебными пришельцами Чёрной Мезе или в постапокалиптическом мире Half-Life 2. В ситуациях, в которых любой другой человек паниковал бы, G-Man лишь поправляет свой галстук или стряхивает пылинки с костюма. Примечателен странный голос и выговор персонажа. G-Man говорит медленно, «скрежещущей» манерой, ставит неверные ударения, делает ненужные паузы и неуклюже изменяет тон своего голоса, иногда даже в середине слова. Большинство фраз G-Man произносит плоско, механическим тоном и без акцента — «будто ему неудобна человеческая речь», как написано в официальном руководстве Half-Life 2.

Во всех играх серии, кроме Half-Life 2: Episode One, G-Man носит с собой кейс, при этом в Half-Life и её дополнениях на чемоданчике изображён логотип исследовательского комплекса «Чёрная Меза». Ни в одной игре серии G-Man не открывает кейс. Однако в оригинальном Half-Life можно посмотреть внутрь игровой модели кейса с помощью программы «Model Viewer» или используя режим «noclip» в игре. Таким способом можно увидеть, что внутри кейса находятся какие-то документы, три карандаша, пистолет и карта идентификации с фотографией G-Man’а. Учитывая то, что в самой игре содержимое кейса никогда не показывается, а в модели G-Man’а во всех остальных частях серии кейс пуст, это, скорее всего, просто пасхальное яйцо от разработчиков, и на самом деле в кейсе находится что-то другое.

Личность и способности

В играх серии намеренно не разъясняется происхождение и личность этого персонажа, но в некоторых публикациях разработчики ссылаются на G-Man’а как на агента некой организации, называя его «зловещим межпространственным бюрократом» (англ. sinister interdimensional bureaucrat). В разговорах с главными героями персонаж неоднократно упоминает о своих «нанимателях» (англ. «my employers»). Судя по словам G-Man’а, бо́льшая часть его действий в отношении Гордона Фримена совершается с их согласия, однако у человека в костюме возникают и собственные интересы, отличающиеся или не связанные с планами его руководителей. К таким относится приглянувшийся ему капрал Адриан Шепард, который в конце событий Half-Life: Opposing Force остался «опасным свидетелем», но был оставлен в живых по личной просьбе G-Man’а. Другой, более важный личный интерес G-Man проявил к Аликс Вэнс, причём тогда, когда она была ещё ребёнком. G-Man спас Аликс во время инцидента в Чёрной Мезе, придавая ей некую значимость, в отличие от тех, кто был с ним не согласен. В Half-Life 2: Episode Two он заявляет Гордону Фримену, что эта значимость стала ещё выше, чем он считал ранее.

Способности, которыми владеет G-Man, сверхъестественны, они очевидно превосходят человеческие. G-Man может не только сам перемещаться во времени и пространстве, но и перемещать другие объекты и людей. Умея манипулировать временем, он может остановить события, чтобы спасти нужного ему человека или ликвидировать неугодного. Начиная с Half-Life 2, заметно, что G-Man способен внедряться в сознание человека, показывая ему то, чего тот никогда не видел и даже то, что ему ещё суждено увидеть. В такие моменты игрок видит лицо G-Man’а прямо перед глазами — эфемерное, быстро появляющееся и исчезающее в разных частях экрана, словно виде́ние, либо же G-Man сам «присутствует» в локациях, которые показывает главному герою. Другой важной особенностью G-Man’a является способность помещать людей в стазис с целью «законсервировать» во времени и извлекать при необходимости. Именно это он проделывал с Гордоном Фрименом, и, возможно, туда же он поместил Адриана Шепарда. Однако, G-Man не настолько всесилен, каким может казаться: в Half-Life 2: Episode One выясняется, что ему способны противостоять вортигонты, а в Episode Two он сам признаётся, что не может следить за Фрименом столько, сколько хотел бы, потому что связан «определёнными ограничениями».

В комментарии к модели G-Man’a «npc_gman.cpp» в файлах Source SDK написано: «Purpose: The G-Man, misunderstood servant of the people». Дословно это переводится как: «Назначение: G-Man, неверно понятый служащий людей».

«G-Man» — это единственное известное на данный момент официальное название персонажа, но оно, скорее всего, не является его именем и используется в качестве внеигрового обращения к нему. В разговорном американском английском «g-man» — достаточно часто употребляемое сокращение от government man — буквально «человек правительства» — так называют, например, агентов ФБР. Возможно, что организация, на которую G-Man работает, во вселенной Half-Life является правительственной. В игре же G-Man никогда не представлялся и его имени никто не называл. В дневнике Адриана Шепарда из руководства к Half-Life: Opposing Force главный герой пишет, что сомневается в том, что человек в костюме действительно правительственный агент (англ. «I’m not sure he is a g-man»).

Персонажи, знающие или видевшие G-Man’а

В отличие от Гордона Фримена и Адриана Шепарда, другие игровые герои серии Half-Life — Барни Калхаун, Джина Кросс и Колетт Грин — не общались с G-Man’ом и видели его лишь мельком, видимо, потому что тот не был заинтересован ими. На протяжении всех игр G-Man’а можно увидеть разговаривающим о чём-то с некоторыми второстепенными персонажами, вроде учёных Чёрной Мезы и Одессы Каббеджа, но в случае встречи с игроком они не упоминают о G-Man’е и о том, какого впечатления они остались о нём. В Half-Life за расплывчатый намёк о G-Man’е можно принять слова Нихиланта, когда он посредством телепатии общается с Фрименом, говоря: «Ты человек… он не человек… тебя он ждет… тебя…». Некоторые загадочные фразы вортигонтов в Half-Life 2 могут также трактоваться как факт того, что они что-то знают о G-Man’е. Один из вортигонтов в игре наблюдает за G-Man’ом, появившемся на экране телевизора. В Half-Life 2: Episode One они напрямую противостоят G-Man’у, уводя Гордона Фримена из под его контроля, тем самым показывая недружественное отношение к нему.

Первым человеком, заговорившим с игроком (Гордоном Фрименом) о G-Man’е стал Илай Вэнс в Half-Life 2: Episode Two, когда его дочь Аликс в состоянии транса передала ему послание «Будь готов к непредвиденным последствиям», внушённое ей G-Man’ом: «Последний раз я слышал эти слова в Чёрной Мезе… Ты вошёл в испытательную камеру, и вдруг ОН прошептал их мне на ухо. Ты знаешь, о ком я говорю. О нашем общем друге». Тогда же раскрывается, что именно G-Man принёс кристалл, из-за которого произошёл инцидент в Чёрной Мезе, имеющий катастрофические последствия для всего мира. Илай сожалел, что после предупреждения он не помешал произойти инциденту, но его отношение к G-Man’у показано как отрицательное. «А теперь он использует мою девочку. Говорит её устами. Будь он проклят! Я должен был знать, что он спас её по каким-то чёртовым личным соображениям». Илай Вэнс, вероятно, мог бы рассказать больше о G-Man’е, но его разговор с Гордоном прерывают, а в конце игры Илай погибает.

Создание персонажа

В поддержании атмосферы таинственности G-Man’а разработчик Half-Life, компания Valve, немногим делятся о его создании. Вот что Марк Лэйдлоу, сценарист игровой серии, поведал об идее этого персонажа:

Я помню, как Кен Бёрдвелл пришёл ко мне в офис и мы начали размышлять о том парне, который стоит за всей историей, манипулируя со стороны разными служащими, присутствующими в учреждениях вроде Чёрной Мезы. Там есть учёные и их администраторы, оценивающие работу, люди из правительства, которые за всем следят и представляют некоторые иные интересы — вы не до конца уверены, кто они такие. Из этого возникла изначальная идея, отсюда мы и приступили к развитию образа. «Что он делает?». «Ну, в действительности он не боевой персонаж». «Тогда что будет, если выстрелить в него?». «Окажется, что его нельзя убить». «И что же это говорит о нём?». Оригинальный текст (англ.)   I remember Ken Birdwell came into my office and he’d been thinking about the guy who puts all the story in front of the crowbar different functionaries you’d have in an institution like Black Mesa. You have your scientists and their administrators — the tax guys, the government guys who are checking over the books and representing some other interest — and you’re not quite sure who they are. The original concept was born from that and we developed from there. «What does he do?» — «Well, he’s not actually a combat character». «So what happens when you shoot him?» — «Well, it turns out you actually can’t kill the guy». «So what does that mean about him?» — Марк Лэйдлоу

В то время, как в играх серии Half-Life, разработанных на движке GoldSrc, используется одна и та же модель G-Man’а, при установленном High Definition Pack модель для Half-Life: Opposing Force и Half-Life: Blue Shift отличается от модели для оригинального Half-Life. Главное отличие заключается в чертах и выражении лица G-Man’а. Свою разницу так же имеет и модель в Half-Life: Decay, в котором графика улучшена на основе HD Pack.

Фрэнк Шелдон (практикующий технику Александера), чьё лицо использовалось для компьютерного образа G-Man’а в Half-Life 2, изначально должен был послужить прототипом лица Уоллеса Брина. Однако после того, как сотрудник Valve Corporation разослал остальным зарисовку персонажа, в которой Шелдону посредством Photoshop были сделаны грубо подстриженные волосы и уменьшенные черты лица, разработчики признали, что Фрэнк Шелдон подходит именно для изображения G-Man’а. Лицо Шелдона перенесли в компьютер, втянули щёки и затемнили ресницы, чтобы придать ему зловещий вид. Аниматор Даг Вуд постарался дополнить таинственную личность G-Man’а через выражение лица персонажа. Его взгляду он придал сочувствующее выражение — будто G-Man сожалеет о том, чему подверг Гордона Фримена, но в то же время нарисовал на губах G-Man’а лёгкую усмешку, чтобы запутать игрока в его намерениях.

G-Man в игровой культуре

Персонаж G-Man стал одной из главных загадок сюжета серии Half-Life, и вместе с тем — её своеобразным символом, наряду со знаком «Лямбда» и монтировкой Гордона Фримена. На сайте GameDaily он занимает пятое место среди «25-и коварнейших злодеев всех времён» (англ. Evil Masterminds of All Time). Игроки на протяжении уже более десяти лет после выхода первой Half-Life не перестают обсуждать свои догадки насчёт того, кто же такой G-Man, число которых продолжает расти вместе с раскрытием новых фактов об этом персонаже в играх серии. Некоторые фанаты даже не ограничиваются форумами и создают собственные «документальные» видео, исследующие личность G-Man’а.

Чаще всего сходятся мнения о том, что G-Man, равно как и его неизвестные наниматели, представляет собой третью сторону, преследующую свои цели и используя действия Гордона Фримена для устранения таких врагов, как Альянс и сгинувшая цивилизация Зена. С G-Man’ом связывают теорию заговора, подразумевая, что организация, на которую он работает, является теневым правительством, сохранившимся и после победы Альянса. Другие игроки уверены, что G-Man лишь внешне выглядит как человек, на деле являясь представителем иной инопланетной расы — приводя в подтверждения тому его сверхчеловеческие способности и его странный голос. Нередко встречаются версии, что G-Man — это сам Гордон Фримен, пришедший из будущего, чтобы переписать историю самого себя из-за совершённых им в молодости ошибок. Такое предположение игроки подкрепляют подходящей расшифровкой имени G-Man’а (Gordon Freeman), а также сходством черт лица этих персонажей, для сравнения представляя G-Man’а с бородой и очками Фримена. В феврале 2011 года сценарист серии Portal Чет Фелисзек решил подшутить над догадками игроков касаемо G-Man’а. Он сообщил сайту News.com, что G-Man — загадочная версия Гордона Фримена из будущего и, по совместительству, прадедушка Аликс Вэнс, а после прислал письмо со словами «Конечно же, это была шутка. А может и не была?».

Теории игроков о G-Man’е были воплощены в многочисленных пользовательских модах к играм серии Half-Life. Тема оказалась настолько популярной, что G-Man встречается в большинстве таких модификаций, начиная со времён первой Half-Life, когда фанаты гадали, что произошло с Фрименом после его разговора с G-Man’ом в конце игры. Часто в таких модах G-Man, как и в официальных играх, будит Фримена, чтобы тот приступил к работе, на которую согласился. Иногда G-Man позиционируется в модификациях как подчёркнуто отрицательный персонаж. Даже в модификациях, в которых он не играет важной роли, G-Man может появляться где-нибудь на задних планах, подобно играм Valve. Такая популярность человека в костюме была даже спародирована в моде G-Man Invasion, который превращает большинство игровых моделей Half-Life в G-Man’а и стилизованные под него объекты.

G-Man так же очень часто встречается в юмористическом творчестве фанатов серии Half-Life. В Интернете существует множество изображений и видео, созданных посредством знаменитой модификации Garry’s Mod, где персонаж популярен в гэг-сценах, а его лицо из Half-Life 2 приобретает самые разные и нелепые гримасы. В популярном комиксе «Гражданин: полужизнь и смерть Гордона Фромана», созданном с помощью того же Garry’s Mod, неоднократно пародируется манера G-Man’а странным образом исчезать из изолированных мест: согласно комиксу, он делает это специально для поддержания собственного стиля. В одном из выпусков G-Man заходит в пустое помещение и якобы исчезает, когда главный герой комикса обнаруживает, что на самом деле тот просто спрятался за ящиком.

Дополнительные диалоги

Half-Life

В начале Half-Life игрок может увидеть через стекло кабинета в Секторе C, как G-Man ведёт разговор с одним из учёных — довольно напряжённый, судя по поведению персонажей. Дверь в кабинет заперта, а стекло бронировано, поэтому диалоги были изначально записаны приглушёнными. В файлах игры можно найти звуковые дорожки, относящиеся к этому моменту, при этом не все они были использованы в самой игре. Несмотря на неразборчивый звук, фразы G-Man’а являются корректными, и игроками было предложено несколько вероятных вариантов того, что же именно он говорит. Некоторые из трактовок диалогов однозначно согласованы практически всеми, некоторым предложено несколько расшифровок, некоторые же совсем сложны для восприятия:

• «Это не вам решать» (gman_mumble1.wav);

• «Вы не должны препятствовать» (gman_mumble2.wav);

• «Я хотел встретиться и узнать, что вам нужно» или «Я не дам вам ответ, которого вы хотите» (gman_mumble3.wav);

• «Если бы у меня было одно…» — продолжение фразы мало согласовано (gman_mumble4.wav);

• «Мои наниматели передали руководство» или «Мои наниматели не согласны» (gman_mumble5.wav);

• «Вы учёный, и…» — фраза не была согласована полностью; дальнейшие слова расшифровывают по-разному, например «…и боитесь», «…и мошенник»; в конце же G-Man произносит слова несколько высоким тоном, их трактуют как смех или слово из двух фонетически схожих слогов (gman_mumble6.wav);

• (учёный) «Я сто раз говорил вам, насколько я против применения оборудования выше этого уровня» (c1a0_sci_mumble.wav).

В архивах Half-Life также можно найти неиспользованный вариант фразы из монолога G-Man’а в конце игры, которую он говорит при отказе игрока в сотрудничестве:

• «Что ж… Видимо, мы не будем сотрудничать. Никаких сожалений, мистер Фримен, но есть число выживших после устроенной вами резни, которые хотели бы иметь возможность встретиться с человеком, ответственным за полное уничтожение их расы».

Half-Life 2

На выставке видеоигр E3 2003 был продемонстрирован видеоролик к готовящейся к выходу Half-Life 2, в котором G-Man произносит несколько непрозвучавших в игре фраз:

• «Мы были довольно заняты в ваше отсутствие, мистер Фримен»;

• «Внимание, мистер Фримен, я не собираюсь повторять это ещё раз»;

• «Что ж… Видимо, мы не будем сотрудничать» (на китайском);

• «Так, так… Всё совсем не так, как в былые времена».

Перед выходом Half-Life 2 по Интернету распространялись некоторые звуковые файлы с фразами G-Man’a для сравнения оригинальной и русской озвучки персонажа. Одна из этих фраз предназначалась для тренировочного курса, который не вошёл в финальную версию игры:

• «Очень умно, мистер Фримен, но вы не должны здесь находиться… по правде говоря, и не находитесь. Возвращайтесь туда, где вам положено быть, и забудьте обо всём этом до нашей новой встречи».

Часть этой реплики («Вы не должны здесь находиться. Забудьте обо всём этом») была также использована в трейлере Half-Life 2: Episode Two: G-Man произносит её, подходя к лежащей без сознания Аликс Вэнс; в самой игре реплика, однако, отсутствует.

Примечания

Источники

Литература

• Kristy Junio, Randy Pitchford. [www.amazon.com/Half-Life-Opposing-Force-Official-Strategy/dp/0761525904 Half-Life Opposing Force: Prima’s Official Strategy Guide]. — Prima Games, 1999. — 168 с. — ISBN 0-7615-2590-4.

• David Hodgson. [vk.com/doc-10068535_238111773?dl=7ba2b7eeb06b05c90e Half-Life 2: Raising the Bar] / Valve. — Розвилл (Калифорния): Prima Games, 2004. — 290 с. — ISBN 0-7615-4364-3.

• David Hodgson, Stephen Stratton, Miguel Lopez. [pdijgsou.files.wordpress.com/2015/07/half-life-2-the-orange-box-official-game-guide-unleashed-pdf.pdf Half-Life 2 The Orange Box: Prima Official Game Guide]. — Розвилл (Калифорния): Prima Games, 2007. — 351 с. — ISBN 978-0-7615-5693-0.

Ссылки

• [half-life.wikia.com/wiki/The_G-Man Статья о G-Man’е] (англ.) — в Half-Life Wiki, крупнейшем вики-проекте по играм вселенной Half-Life.

Отрывок, характеризующий G-Man

[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.