Фишер фон Вальдгейм, Григорий Иванович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «G.Fisch.Waldh.»)
Перейти к: навигация, поиск
Григорий Иванович Фишер фон Вальдгейм
нем. Johann Gotthelf Fischer von Waldheim
Дата рождения:

3 (14) октября 1771(1771-10-14)

Место рождения:

Вальдхайм, Священная Римская империя

Дата смерти:

18 (30) октября 1853(1853-10-30) (82 года)

Страна:

Российская империя

Систематик живой природы
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «G.Fisch.Waldh.».
[www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=2754-1 Персональная страница] на сайте IPNI

Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Fischer-Waldheim».


Страница на Викивидах

Григорий Иванович (Иоганн Готтгельф, Готхельф) Фишер фон Вальдгейм (нем. Johann Gotthelf Fischer von Waldheim, 1771—1853) — русский естествоиспытатель, автор научных работ по палеонтологии, зоологии и энтомологии (в частности — по жесткокрылым насекомым), почётный член Петербургской Академии наук (с 1828 года).





Биография

В 1783 году поступил во Фрейбергскую гимназию, после её окончания учился во Фрейбергской горной академии у проф. А. Г. Вернера, здесь подружился с А. фон Гумбольдтом. В 1792—1794 годах изучал медицину в Лейпцигском университете, который закончил со степенью бакалавра; затем продолжал образование в университетах Йены, Галле и Гёттингене, в последнем защитил диссертацию «О дыхании животных» (1797) на степень доктора медицины и отправился в Париж, где стал учеником и последователем Ж. Кювье. В конце 1799 года он был назначен профессором натуральной истории и библиотекарем университета Майнца; проявил себя также как знаток музейного дела, составив подробное описание Парижского музея натуральной истории, что стало главным фактором в приглашении его в Россию, причем он предпочёл Москву месту профессора Йенского университета, куда также приглашался. Он был приглашён на должность директора Музея натуральной истории с занятием образуемой кафедры натуральной истории.

В августе 1804 года Фишер фон Вальдгейм приступил к чтению лекций по зоологии и минералогии на физико-математическом факультете московского университета, открыл курс публичных лекций по натуральной истории на французском языке.

Фишер в высшей степени способствовал развитию естествоведения в России, в особенности в области энтомологии и палеонтологии; благодаря его стараниям было учреждено Императорское общество испытателей природы в Москве.

В 1813—1814 годах в Москве была напечатана его трёхтомная «Зоогнозия»[1] (на латыни), ставшая первой в России классической систематической сводкой «линнеевского» образца.

С 1817 года он одновременно преподавал в Московской медико-хирургической академии, где также организовал музей, переданный в 1840-е годах в московский университет.

В 1828—1830 годах он занимал должность декана физико-математического факультета.

Идея Г. И. Фишера создания комплексного естественнонаучного музея не нашла поддержки ни у попечительского совета университета, ни в московском учебном округе и в 1832 году он (очевидно в знак протеста) ушёл в отставку в звании заслуженного профессора[2] и сконцентрировал свои усилия на работе в МОИП, в котором он был директором (и с 1822 года — вице-президентом).

В 1819—1835 годах Г. И. Фишер фон Вальдгейм состоял директором Московского общества сельского хозяйства. В 1819 году был избран действительным членом Петербургской Академии наук (с 1828 — почётный член); всего же состоял в 70 научных обществах, среди которых Королевское экономическое общество в Лейпциге (1807), Королевская академия в Мюнхене (1808), Американская академия наук (1816), Падуанская академия (1820), Туринская академия (1821), Королевское и Геологическое Линнеево общество в Швеции (1821), Азиатское общество в Калькутте (1823).

На службе достиг чина действительного статского советника (1830), был награждён орденами Св. Владимира IV степени (1808), Св. Анны II степени (1818), Св. Владимира III степени (1826), Св. Станислава II степени (1832), Св. Станислава I степени (1835), Св. Анны I степени (1847), Красного Орла (1847, Пруссия), иностранными королевскими медалями.

Похоронен на Введенском кладбище в Москве.

Библиография

Из трудов Фишера следующие являются самыми выдающимися по своему научному значению:

  • «Anatomie der Maki u. der ihnen verwandten Thiere» (1-й том содержит естественную историю и описание скелета этих животных; Франкфурт, 1804);
  • «Entomoigraphia imperii rossici; Genera Insectorum systematice exposita et analysi iconographica instructa» (5 томов, Москва, 1820—51); этот капитальный труд представляет собой одно из ценнейших сочинений по энтомографии России, в котором описаны жуки, бабочки и прямокрылые насекомые России и изображено громадное количество их на свыше 140 отчасти раскрашенных таблиц.

В области палеонтологии следует указать на прекрасную «Oryctographie du gouvernement de Moscou» (Москва, 1830—37); в этом сочинении описаны и изображены на 63 таблицах остатки ископаемых Московской губернии.

Из прочих многочисленных сочинений Фишера, обнимающих почти все отрасли естествознания, назовём лишь следующие:

  • «Notice sur le Tettigopsis nouveau genre d’Orthoptères de la Russie» (Москва, 1830);
  • «Locustarum quaedam Genera aptera etc.» (M., 1839);
  • «Catalogus Coleopterorum in Sibiria orientali a cel. Gregorio Silide Karelin collectorum» (M., 1842);
  • «Versuch über die Schwimblase der Fische» (Лпц., 1795);
  • «Mémoire pour servir d’introduction à un ouvrage sur la respiration des animaux etc.» (П., 1798);
  • «Ueber die verschiedene Form des Intermaxillarknochens in versch. Thierarten» (Лпц., 1800);
  • «Naturhistorische Fragmente mit bes. Hinsicht auf Anat. u. Physiol. der Thiere u. Gewächse» (Франкфурт, 1801);
  • «Anatomie der Maki: und der ihnen verwandten Thiere» (Frankfurt am Mayn, 1804);
  • «Muséum Demidoff, ou catalogue systématique et raisonné des curiosités etc. donnés à l’univ. de Moscou par Paul de Demidoff» (3 тома, M., 1806);
  • «Muséum d’Histoire naturelle de l’université imp. de Moscou etc.» (том I, млекопитающие, M., 1806);
  • «Tableaux synoptiques de zoognosie» (M., 1805);
  • «Bibliographia palaeontologica animalium systematica» (M., 1834);
  • «Recherches sur les ossements fossils de la Russie» (3 тома, M., 1836—1839).

Кроме самостоятельных работ, Фишер принимал участие в редакции изданий общества естествоиспытателей и перевёл лекции Кювье по сравнительной анатомии.

Память

В честь Фишера фон Вальдгейма назван минерал фишерит.

Напишите отзыв о статье "Фишер фон Вальдгейм, Григорий Иванович"

Примечания

  1. Источники указывают также: «Зоотомия» (1808, с переидание в 2-х томах в 1813—1814 гг.)
  2. [letopis.msu.ru/peoples/608 Фишер фон Вальдгейм Григорий Иванович - Летопись Московского университета]

Литература

Ссылки

  • [nasledie.enip.ras.ru/ras/view/person/publications.html?id=47009700 Электронные книги] и краткая биография
  • [museum.guru.ru/personalii/articles/359/article.htm Биография]
  • [www.vvedenskoe.pogost.info/displayimage.php?pos=-21793 Могила на Введенском кладбище Москвы]

Отрывок, характеризующий Фишер фон Вальдгейм, Григорий Иванович

Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.