Трескообразные

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Gadiformes»)
Перейти к: навигация, поиск
Трескообразные

Пикша (Melanogrammus aeglefinus)
Научная классификация
Международное научное название

Gadiformes

Семейства

Систематика
на Викивидах

Изображения
на Викискладе

Трескообра́зные (лат. Gadiformes) — отряд лучепёрых рыб. Включает 8—10 семейств и около 550 видов.

Отличительные признаки: спинные, анальные и брюшные плавники без колючих лучей; если есть брюшные плавники, то они обычно расположены перед грудными; межчелюстные и верхнечелюстные кости подвижны; нижние глоточные отделены друг от друга; жабры гребёнчатые; плавательный пузырь не имеет протока, он есть не всегда. Чешуя циклоидная, редко ктеноидная.

По положению брюшных плавников они сходны с окунеобразными, по строению плавников — с карпообразными, от которых отличаются отсутствием воздушного протока, ведущего из плавательного пузыря.

Трескообразные — морские рыбы (за исключением пресноводного налима). Сюда относится много важных промысловых рыб, особенно из семейства тресковых.





Классификация

Исторические классификации

Раньше отряд трескообразных называли бесшипными,бесколючими[1], неколючими или мягкопёрыми (лат. Anacanthini[2]; греч. ἀν- — «без», ἄκανθα — «колючка, шип»), отмечая отсутствие колючих лучей на плавниках представителей этой группы рыб.

Современная классификация

В отряде выделяют следующие семейства:

Иногда из состава тресковых выделяют:

Напишите отзыв о статье "Трескообразные"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Трескообразные

– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.