Gneisenau (1936)
«Гнайзенау» (нем. Gneisenau) — немецкий линкор типа «Шарнхорст», периода Второй мировой войны, назван в честь фельдмаршала и реформатора Прусской армии графа Августа Вильгельма Гнейзенау и в память о крейсере Первой мировой войны «Гнайзенау», потопленном в сражении при Фолклендских островах в декабре 1914 года. «Гнайзенау» обычно вступал в битву вместе со своим линкором-побратимом, не менее знаменитым «Шарнхорстом».
Содержание
История
18 октября 1933 года были выданы заказы на постройку двух 19 000-тонных броненосных кораблей, официально выдаваемых за тип «Дойчланд» (10 000 тонн). 14 февраля 1934 года они были заложены. Многие вопросы о ТТХ, в том числе даже какой ГК будет устанавливаться, решали в процессе постройки. В 1934 году, наблюдая за развитием ВМС Франции и Великобритании, в Кригсмарине пришли к выводу о необходимости увеличения вооружения и бронирования, а как следствие и водоизмещения строящихся кораблей. 5 июля 1934 года постройка была прекращена, а конструкторские бюро приступили к перепроектированию.
3мая 1935 года на верфи — Дойче Верке, Киль «Гнейзенау» был перезаложен. Строительный номер — 235.
Уже в ходе строительства в 1936 году весовой контроль показал, что корабли не впишутся в заданное водоизмещение, в результате решили его увеличить проектно до 31 500 т (стандартное). Работы над проектом закончились лишь в мае 1936 года.
8 декабря 1936 года, во время спуска на воду, лопнула цепь, удерживающая корабль, и он, разогнавшись, врезался в противоположный берег, повредив корму.
Конструкция
Корпус
Продольной конструкции, набираемый из стали ST52. При строительстве широко использовалась электродуговая сварка. Главный киль коробчатой конструкции. Двойное дно простиралось от 21,5 до 229, 5 шпангоута (высотой 1,7 м). Корпус разделен на 21 водонепроницаемый отсек (6 переборок доходили только до батарейной палубы, а 14 до верхней)(Спроектировали так, чтобы корабль не утонул при заполнении водой трёх смежных отсеков). Носовой бульб. Без бортовых булей. С бортовыми килями.
Метацентрическая высота при стандартном водоизмещении — 1,6 м (угол заката 58°), при полном — 2,5 м (62°).
2 балансирных руля, расположенных за винтами бок о бок — между осями гребных валов, с индивидуальным электро-приводом и запасным — ручным.
Якоря — 3 в носу (2 л/б, 1 п/б) и 1 в корме (л/б).
Бронирование
Главный броневой пояс — высотой 4,5 м массой 3 440 т, толщиной 350 мм (схема бронирования как у Бисмарка) — обеспечивал защиту от 406-мм снарядов с дистанции больше 11 000 м.
Палубная броня — так называемая карапасная главная — массой 3 240 т. и верхняя — 2 109 т (толщиной 50 мм), отстоящая от главной (нижней) на 5,1 м.
Бронирования ГК — барбеты от 350-мм борт до 200-мм ДП. Лоб и корма башни 350-мм бок около (?) 200-мм, крыша 180-мм. Общая масса — 2 710 тонн. Палубные установки защищались 25-мм броней.
Боевая рубка. Стены 350-мм, крыша 200-мм, пост управления стрельбой ГК — 60-мм плиты нецементированой брони, вспомогательные устройства — 20-мм плиты.
ПТЗ
Наружная обшивка корпуса под главным броневым поясом 12-16 мм, сама ПТП 45-мм (соединение с корпусом клепанное). В пространстве между переборками находились нефтяные цистерны. В средней части корабля, рассчитана чтобы противостоять контактному взрыву 250-кг заряда торпеды на глубине половинной осадки.
Вооружение
ГК
Изначально во время проектирования планировалось вооружить корабли 380 мм орудиями (в рамках предстоящих изменений Вашингтонского договора), в связи с политической обстановкой, решено было остаться (в рамках Версальского договора) с максимально разрешенными 283 мм, с возможностью последующей модернизации. Для экономии и задела для будущей модернизации решено было, что состав артиллерии будет: 9 283-мм орудий тип SKC/34 с длиной ствола 54,5 калибра (улучшенная версия SKC/28 для «Дойчланд»), размещались в 3 трёхорудийных башнях тип Drh LC/28 (опять же от «Дойчланда» но из за более толстого бронирования иногда обозначались как LC/34). Как следствие при своём размере, корабль получился недостаточно довооружённым.
Горизонтальная наводка электропривод (7,2°/сек), вертикальная гидравлика (8°/сек). Масса вращающейся части — 750 тонн. внутренний диаметр барбета 10,2 м, но шаровый погон — 9 м.
Расстояние между осями орудий 2,75 м. Длина отдачи 1,2 м. Затвор горизонтальный скользящего типа.
Снаряды заряжались гидроприводом при фиксированном вертикальном угле ствола +2°.
Масса снаряда 330 кг (на 30 кг больше чем на «Дойчланде» при том же калибре). Начальная скорость — 890 м/с. Максимальный угол возвышения — 40°.
Максимальная дальность стрельбы — 41 км. Живучесть ствола — 300 выстрелов.
1942 году, после попадания в корабль 454-кг бомбы, и как следствия длительного ремонта, к идее замены орудий вернулись (на 3х2х380 мм). На фирме Круп были изготовлены стволы и одна башня, однако общая нехватка ресурсов так и не позволила произвести намеченную модернизацию[1].
Противоминная артиллерия
4 двухорудийных (тип LC/34) и 4 одноорудийных (тип MPL35) башни со 150-мм орудиями (тип SKC/28) длина ствола 55 калибров. Скорострельность 6-8 выстр/мин, дальность — 22 км, боекомплект по 150 снярядов на каждый ствол.
Торпедное вооружение
В конце марта 1941 года по предложению адмирала Лютьенса в Бресте были установлены 2 трёхтрубных 533-мм торпедных аппарата, снятых с крейсера «Лейпциг», кроме прицелов на самих ТА никакого управления стрельбой не было. Обслуживание возлагалось на зенитчиков. Общее количество торпед — 14 шт.
СЭУ
12 трёхколлекторных котлов типа Бауэр-Вагнер (производство фирмы Дешимаг из Бремена). Производительностью 55 т/час. Давление пара 58 атм., при температуре 450 °C.
3 турбоагрегата номинальной мощностью 125 000 л. с. и форсированной — 160 000 л. с. Турбины типа Парсонс (та же фирма, что и котлы). Каждый агрегат массой 970 тонн располагался в отдельном отсеке.
Запас топлива 5 360 тонн (нефть) и 146 т. дизтоплива (около 26 т. авиабензина).
Дальность плавания при 15 узлах — ~ 9 000 миль, на полном ходу — 2900 миль.
Электростанция — 6 турбогенераторов мощностью 460 кВт каждый и 2 по 230 кВт; резерв — 2 дизельгенератора по 300 кВт и 2 по 150 кВт.
Располагались в 5 отделениях.
Боевой путь
Первый командир — капитан цур зее Эрих Фёрсте. Уже после первых походов по штормовым морям стало ясно, что для уменьшения заливаемости (брызги долетали до боевого мостика) необходимо переделать бак корабля и зимой 1938/39 годов на «Гнейзенау» увеличили развал носовых шпангоутов, наклон форштевня и высоту борта в носу за счет изгиба палубы вверх.
В июне 1939 года находился в плавании по Атлантическому океану.
5 октября на нём поднял свой флаг контр-адмирал Боем (Вильгельмсхафен).
8 октября выход в Северное море в сопровождении эсминцев целью отвлечения внимания британских ВМС от действий «Дойчланда» и «Адмирала графа Шпее».
21 ноября под флагом командующего флотом вице-адмирала Вильгельма Маршалла, в составе эскадры из «Шарнхорста», лёгких крейсеров «Лейпциг» и «Кёльн», а также 3 эсминцев вышел из Вильгельмсхафена для нанесения ударов по британским патрульным судам между Исландией и Фарерскими островами. После прохода минных полей в открытое море проследовали только «Шарнхрост» и «Гнейзенау».
23 ноября встретили британское соединение: крейсера «Ньюкасл», «Дели», «Калипсо», «Сириз», вспомогательный крейсер «Равалпинди» (en:HMS Rawalpindi; вооружённый 152-мм орудиями пассажирский лайнер). Последний был совместными усилиями обоих крейсеров в скоротечном бою потоплен.
27 ноября вернулся в Вильгельмсхафен и был переведен в Киль, где стал в док для очередной переделки носовой оконечности (в декабре 1940 года, после повреждений полученных кораблем в шторм (Северное море), на корабле установили волноломы и усилили носовые палубы).
18 февраля 1940 года «Шарнхорст» и «Гнейзенау» в сопровождении «Адмирала Хиппера» и двух эсминцев вышли из устья реки Яде для атаки британских конвоев у берегов Норвегии (операция «Нордмарк»).
6 апреля — операция «Учение на Везере» («Везерюбунг»).
9 апреля в бою с британским линейным крейсером «Ринауном» получил попадания трёмя 381-мм и 2-я 102-мм снарядами (убито 6 человек ранено 9), полностью вышла из строя носовая башня ГК и система управления огнём центральной наводки, после чего вышел из боя.
29 апреля докование и ремонт полученных повреждений в сухом доке Бремерхафена.
5 мая при переходе из Северного моря на Балтику у устья р. Эльба подорвался на магнитной мине.
4 июня — операция «Джуно» (Первый и единственный случай столкновения линкоров с авианосцем, при котором первые одержали победу).
21 июня в 40 милях к северо-западу от Хальтана — попадание в левый борт торпеды британской ПЛ «Клайд».
28 декабря — операция «Берлин».
Часть 1941 года находился в Атлантике.
6 апреля 1941 при нахождении в порту Бреста корабль был атакован одиночным торпедоносцем "бофорт" под управлением канадского лётчика Кэмпбелла.
Оригинально планировалась атака группы из 6 "бофортов", но по разным причинам эта группа рассеялась ещё до достижения Бреста.
Шансы на успешную атаку были ничтожно малы, так же как и шансы самолёта уцелеть в этой атаке.
Однако атака Кэмпбелла застала ПВО врасплох и он смог сбрость торпеду без их противодействия. После этого немецкая ПВО открыла огонь и самолет Кэмпбелла был сбит.
Торпеда попала в цель и причинила кораблю значительные повреждения.
"Кэмпбелл и его экипаж были похоронены немцами с воинскими почестями на кладбище Бреста. Когда в марте 1942 года известие об атаке добралось до Лондона, Кэмпбелл был посмертно награждён Крестом Виктории."
militera. lib. ru/h/barker/03.html
11 февраля 1942 года — операция «Цербер».
В ночь на 27 февраля 1942 года — попадание 500-килограммовой английской авиабомбы, пробившей верхнюю палубу и взорвавшейся на броневой палубе около башни А(Антон). Ущерб был усилен детонацией всего боезапаса данной башни, в результате чего кораблю нанесены сильнейшие повреждения. Погибло 112 и ранен 21 член экипажа. Восстановление корабля как боевой единицы было возможно, но стоимость ремонтно-восстановительных работ оказалась огромна. Рассматривался вопрос об одновременном ремонте и реконструкции корабля с оснащением его 15-дюймовыми орудиями.
1 июля 1942 года — часть экипажа переведена на другие корабли. Ввиду напряжённого положения с материалами и рабочей силой восстановление и реконструкция корабля откладываются на неопределенное время.
2 февраля 1943 года согласно директиве нового командующего кригсмарине адмирала Карла Дёница, корабль покинули последние члены экипажа. Корабль был разоружён и стоял в Гдыне как блокшив. Часть вооружения была передана для организации береговой батареи на полуострове Немецкий[2].
28 марта 1945 года был затоплен, чтобы загородить фарватер.
12 сентября 1951 года работы по подъёму и отправке на слом остатков корабля были завершены.
Командиры корабля
- капитан-цур-зее Эрих Фёрсте (21 мая 1938 – 25 ноября 1939)
- капитан-цур-зее Харальд Нецбандт (26 ноября 1939 – 1 августа 1940)
- капитан-цур-зее Отто Фейн (20 августа 1940 – 14 апреля 1942)
- капитан-цур-зее Рудольф Петерс (15 – 17 апреля 1942)
- фрегаттен-капитан Вольфганг Кехлер (май – июль 1942)
Напишите отзыв о статье "Gneisenau (1936)"
Ссылки
- [www.maritimequest.com/warship_directory/germany/battleships/gneisenau/gneisenau_page_1.htm Maritimequest: фотогалерея Гнейзенау] (англ.)
Примечания
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Gneisenau (1936)
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.
Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.
Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.
В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
