HMS Africa (1781)
HMS Africa (1781) — 64-пушечный линейный корабль 3 ранга Королевского флота. Второй корабль Его величества, названный в честь Африканского континента.[1]
Содержание
Постройка
Заказан 11 февраля 1778 года. Заложен 2 марта 1778 года. Спущен на воду 11 апреля 1781 года на частной верфи Adams & Barnard в Нортфлит. Достроен и обшит медью в июле 1781 года на королевских верфях в Дептфорде, затем в Вулвиче.
Чертежи были одобрены 26 февраля 1777 года. Проект Джона Уильямса представлял собой уменьшенную копию 74-пушечного типа Albion Слейда, который в свою очередь основывался на 90-пушечном HMS Neptune (1730), строившемся по Уложению 1719 года. Таким образом, к моменту спуска головного Inflexible проекту было уже более 60 лет. В готовом корабле нашли недостатки по части ходовых качеств, и больше 64-пушечные по этому чертежу не строились.[2]
Служба
Американская война за независимость
Вступил в строй в марте 1781 года, капитан Томас Ньюнэм (англ. Thomas Newnham).
1782 — январь, капитан Роберт Мак-Дауэлл (англ. Robert McDowall); 6 февраля с эскадрой сэра Ричарда Бикертона ушел в Ост-Индию.
1783 — 20 июня был при Куддалоре.[2]
С вице-адмиралом Хьюзом 20 июня сражался с французами под командованием Сюффрена, где британский флот прикрывал атаку сухопутных войск из Мадраса. Ни один корабль с обеих сторон не попал в руки противника и потери были примерно равны, но большое число людей Хьюза слегло от цинги, и он отступил в Мадрас, позволив Сюффрену войти в Куддалор.
29 июня HMS Medea (28) доставил в Ост-Индию известия о заключении мира.[4]
Межвоенный период
1784 — май, вернулся в Англию, выведен в резерв и рассчитан; июнь, подготовлен в отстой в Плимуте; декабрь, малый ремонт там же, по июль 1785 года.
1790 — введен в строй в ноябре, капитан Джеймс Кемпторн (англ. James Kempthorne), но в декабре снова выведен в резерв.
Французские революционные войны
1793 — сентябрь, оснащение в Плимуте по февраль 1794 года; введен в строй в ноябре 1793, капитан Роддэм Хоум (англ. Roddham Home).
1794 — 18 мая ушел в Новую Шотландию.
1796 — 21 марта был в нападении на Леоган; октябрь, выведен в резерв и рассчитан.[2]
Капитан Хоум, Вест-Индия. В марте Africa, HMS Leviathan (74) и HMS Swiftsure (74) прикрывали огнём войска и силы высадки, включая HMS Ceres (32) и HMS Iphigenia (32), пытавшиеся атаковать Леоган (Léogâne) на Сан-Доминго. Укрепление оказалось слишком сильно; Africa получила значительные повреждения рангоута и такелажа от огня береговых батарей.[4] Вынужден уйти для ремонта на Ямайку.[5]
1798 — сентябрь, превращен в госпитальное судно в Чатеме; введен в строй в Ширнесс, лейтенант Джон Брайант (англ. John Bryant).
1800 — лейтенант Джон Диксон (англ. John Dixon); рейдовая служба в Ширнесс.[2]
1801 — подкреплен, обшит и проч. корпус: от пушечных портов до верхних тимберсов шпангоута 3-дюймовым брусом, далее до киля 1-дюймовым.[5]
Наполеоновские войны
1804 — сентябрь, переделка обратно в 64-пушечный на частной верфи Pitcher в Нортфлит, по июль 1805 года.
1805 — июль, возвращен в строй, капитан Генри Дигби (англ. Henry Digby).[2]
9−13 октября HMS Royal Sovereign, HMS Belleisle, Africa и HMS Agamemnon присоединились к Средиземноморскому флоту Нельсона под Кадисом. 10 октября сделаны тактические приготовления.[5]
21 октября был в наветренной колонне Нельсона при Трафальгаре, потерял 18 человек убитыми и 44 ранеными.[2]
Будучи неважным ходоком, Africa оказалась значительно западнее остального флота, и Нельсон сигналом приказал ей занять место в хвосте дивизиона. Вместо этого капитан Дигби спустился на авангард комбинированного франко-испанского флота, и был обстрелян последовательно всеми проходящими кораблями. Увидев, что Santisima Trinidad не несет флага, он послал лейтенанта Джона Смита (англ. John Smith) овладеть испанцем. Того встретил испанский офицер, который уведомил его, что корабль все еще сражается, но разрешил ему вернуться на свой корабль.
Затем Africa серьезно пострадала, в течение 3/4 часа ведя бой с французским Intrepide (74), пока ей на помощь не пришел HMS Orion.[4]
1806 — январь, капитан Джеймс Фаркварсон (англ. James R. Farquharson; февраль, капитан Айзек Вули (англ. Isaac Wooley), позже капитан Джеймс Росс (англ. James Ross), Флот Канала; ноябрь, капитан Генри Бейнтам (англ. Henry Bayntum).
1807 — июль, мыс Доброй Надежды.[2]
1808 — капитан Джон Баррет (англ. John Barrett), Балтийское море, флот под командованием Сумареса; 30 августа совместно с HMS Centaur, HMS Implacable и шведской эскадрой блокировал русских в Рогервике.[5]
20 октября[6] бой с 25[7] датскими канонерскими лодками.[2]
В феврале 1808 года Дания объявила войну Швеции, и в апреле в проливы был послан флот, включая Africa, с задачей предотвратить переправу французских войск в Норвегию. Корабли по мере готовности переходили в Гётеборг; там 17 мая к ним присоединилась экспедиционная армия в 10 000 человек под командованием генерал-лейтенанта сэра Джона Мура. В июле армия вернулась домой, так и не высадившись.
18 августа у Копенгагена Africa подверглась атаке 12 канонерских лодок и укрылась в Мальмё. 15 октября Africa и бомбардирский корабль Thunder с двумя бригами вышли из Карлскруны, сопровождая направлявшийся в Англию конвой из 137 торговых судов. Утром 20 октября Africa встала на якорь, позволив остальным кораблям сопровождать конвой в Мальмё, при этом четыре судна были потеряны. Около полудня её обнаружили 22 датские канонерские лодки, в том числе 3 вооруженные мортирами; при отсутствии ветра противник имел возможность легко зайти с носа и кормы, где тяжелые пушки Africa не имели обстрела. Бой длился свыше трех часов; затем, с приходом ветра и приближением темноты, датчане отступили.
Africa потеряла 9 человек убитыми и 53 ранеными и вынуждена была вернуться в Карлскруну для ремонта. Потери датчан были 28 убитых и 36 раненых. Остальной британский конвой вышел 25 октября и 8 декабря прибыл в Даунс.[4] Этот уникальный бой стал кульминацией датской «москитной войны». По выражению одного автора,
Только наступающая темнота помешала мышам удавить слона.Оригинальный текст (нем.)Nur die hereinbrechende Dunkelheit bewahrte den Elefanten davor, von den Mäusen erwürgt zu werden.[8]
1809 — февраль, повторно введен в строй, капитан Лофтус Бланд (англ. Loftus Bland); назначен на Балтику; октябрь, капитан Томас Дандас (англ. Thomas Dundas).[2]
Капитан Бланд переведен с HMS Flora, разбившейся на датском берегу в январе. Africa приказано стоять на якоре в Балтике, защищая британскую торговлю.[4]
1810 — апрель, капитан Джон Ривс (по другим данным, Джордж Фредерик Ривс англ. George Frederick Ryves), затем капитан Стэр Дуглас (англ. Stair Douglas); октябрь, капитан Томас Бейкер (англ. Thomas Baker); ноябрь, капитан Джон Бастард (англ. John Bastard), флагман контр-адмирала Герберта Сойера.[2]
Капитан Ривс, назначен в марте, Северное море и Балтика, где Africa участвовала в блокаде Копенгагена. В октябре её шлюпка под командованием лейтенанта Финниснера (англ. Finnisnere) на рифе Фальстубо уничтожила датский приватир.
Проводя в шторм 200 «купцов» через пролив Большой Бельт, капитан Ривс сумел не потерять ни одного. Приведя конвой в Ярмут, он на переходе в Портсмут попал в жестокий шторм в Канале. Вопреки совету лоцмана он решил встать на якорь, и 4 дня Africa благополучно отстаивалась в укрытии.
В октябре капитан Ривс был переведен на HMS Mars, вместо него назначен капитан Кардью (англ. Cardew). 21 октября первый лейтенант Джон Маршалл (англ. John H. Marshall), вместе с 19 лейтенантами других кораблей, был произведен в коммандеры, в честь годовщины Трафальгара.[4]
1811 — 28 января ушел в Северную Америку.[2] Капитан Джон Бастард, назначенный в ноябре 1810 года, повел корабль из Фалмута в Галифакс под флагом контр-адмирала Сойера.[4]
3 февраля прибыл в Плимут.[7] 6 декабря в Плимуте получено сообщение, что корабль потерял мачты в шторм у американских берегов, но отремонтировался и пошел на Бермуды.[5]
Война 1812 года
1812 — июль, в эскадре капитана Брока; 16 июля взял 14-пушечный Nautilus; 14 августа[7] участвовал в безуспешной погоне за USS Constitution; взял шхуну Lewis.[2]
23 июня фрегат HMS Belvidera ушел от боя с американской эскадрой у Нью-Йорка и три дня спустя принес новость о начале войны в Галифакс. 5 июля адмирал Сойер отправил в крейсерство эскадру в составе HMS Shannon (флагман, капитан Брок англ. Philip Vere Broke), Belvidera, Africa и HMS Aeolus; через четыре дня к ним присоединился HMS Guerriere. 16 июля они, несмотря на отчаянные попытки уйти, взяли американский бриг Nautilus, хотя тот даже сбросил за борт пушки подветренного борта. На следующий день эскадра погналась за неизвестным парусом, который оказался американским фрегатом USS Constitution (44), вышедшим из Чесапика 12-го.
Утром 18 июля Guerriere сблизился с Constitution и сделал сигнал остальным британским кораблям, но не получив ответа, принял их за американские, повернул фордевинд и свалился под ветер. Через два часа ветер спал и скоро все корабли пришлось взять на буксир. Shannon, который буксировали почти все шлюпки эскадры, смог обменяться с противником несколькими выстрелами, но Constitution с помощью буксировки, верпования, и наконец под парусами, 26 июля смог уйти в Бостон. В ходе погони Africa осталась далеко позади.[4]
14 августа Hope, тендер при Africa, у Галифакса взял 6-пушечный американский приватир, шхуну Lewis (30 человек). Призовые деньги за этот захват должны были быть выданы 12 февраля 1818 года.
23 декабря Africa прибыла из Галифакса в Корк. 29 декабря[9] офицеры и часть матросов бывших фрегатов Guerriere и Barbadoes, ранее доставленные на борту Africa в Ирландию, прибыли в Плимут на фрегате HMS Leonidos. Предположительно, Africa вернулась к американским берегам с другим конвоем.[5]
1813 — март, выведен в резерв и рассчитан.[2]
1814 — май, разобран в Портсмуте.[2]
Напишите отзыв о статье "HMS Africa (1781)"
Ссылки
- [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0060 Ships of the Old Navy]
- [coladores.co.funpic.de/africanot.html AFRICA in Not - der dänische Kanonenbootkrieg 1808] (нем.)
- [www.pbenyon.plus.com/18-1900/A/00087.html Naval Database]
Примечания
- ↑ 1 2 B. Lavery. The Ship of the Line — Volume 1. — P. 181.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Winfield,… p. 109.
- ↑ 1 2 3 с 1794 года
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Ships of the Old Navy, AFRICA (64)
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Naval Database - Africa (1781)
- ↑ В источнике 20 декабря — явная опечатка
- ↑ 1 2 3 Так в источнике
- ↑ AFRICA in Not...
- ↑ В источнике отнесено к 1813
Литература
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Winfield, Rif. British Warships of the Age of Sail 1714−1792: Design, Construction, Careers and Fates. Seaforth, Chatam-St.Paul, 2007. ISBN 978-1-84415-700-6
| ||||||
Отрывок, характеризующий HMS Africa (1781)
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
