HMS Alexander (1778)
HMS Alexander (1778) — 74-пушечный линейный корабль третьего ранга. Второй корабль Королевского флота, названный в честь Александра. Заказан 21 июля 1773, спущен на воду 8 октября 1778. Вступил в строй в 1782 в Портсмуте, капитан — Т. Фитцхерберт (англ. T. Fitzherbert).
Взят французами в 1794, отбит в 1795 при о. Груа, участвовал в сражении при Абукире. Выведен в резерв в 1803, отправлен на слом в 1819.
Содержание
Начало службы
По вступлении в строй назначен для заморской службы, капитан Фитцхерберт. В 1793 капитаном стал Дж. Вест (англ. J. West). В июне 1794 проходил ремонт в Чатеме, капитан — Ричард Блай, англ. Richard Rodney Bligh.
В ноябре 1794 года под командой капитана Блая, вместе с HMS Canada возвращался от испанских берегов после сопровождения средиземноморского конвоя. Утром 6 ноября 1794 оба подверглись нападению французской эскадры контр-адмирала Нейи (фр. Joseph-Marie Neilly), состоявшей из 5 линейных кораблей (Tigre, Droits de l'Homme, Marat, Pelletier, и Jean Bart), 3 больших фрегатов (Charente, Fraternité, и Gentille) и брига Papillon.
С 06:45 до 10:30 продолжалась погоня. Canada, пользуясь преимуществом в скорости, уходил, и Нейи решил сосредоточиться на неважном ходоке Alexander. К 11:30 Alexander смог, в перестрелке с расстояния всего 50 м, временно вывести из боя Droits de l'Homme, повредив ему рангоут. Но Marat обстрелял его продольным залпом с кормы, а подошедший Jean Bart дал бортовой залп в упор. Перед лицом полного уничтожения сильно повреждённый Alexander сдался. Потери с обеих сторон оцениваются в 40 человек[3].
Офицеры корабля на момент пленения: лейтенанты Godench, Epworth, Carter, West и Darracott, уорэнт-офицеры: мастер Robinson, боцман Burns, лоцман M'Curdy (последние двое ранены). По прибытии в Брест команда была заключена в плавучую тюрьму, затем переведена в замок[2].
Во французском флоте
Французы переименовали приз на свой лад в Alexandre и включили в состав брестского флота. В этом качестве он проходил 7 месяцев.
17 июня 1795 Alexandre в составе флота участвовал в погоне за эскадрой Уильяма Корнуоллиса, а 22 июня, находясь вместе с флотом у острова Бель-Иль, наткнулся на британский Флот Канала под командованием лорда Бридпорта, который пустился в погоню. Утром следующего дня, когда французы уходили к берегу, французский фрегат взял Alexandre на буксир (очевидно, у французов его ход не улучшился), и вместе с ещё двумя кораблями Alexandre открыл огонь по HMS Irresistible. Фрегат вскоре обрубил буксир, и Alexandre снова попал в руки британцев. В том же бою были взяты Tigre и Formidable[4].
Дальнейшая служба
Корабль был взят в британскую службу и снова стал HMS Alexander. В январе 1797 корабль (капитан Болл, англ. Alexander John Ball) в составе эскадры вице-адмирала Колпойса (англ. John Colpoys) участвовал в блокаде Бреста.
В январе 1798 Alexander был отряжен в Гибралтар, в распоряжение командующего Средиземноморским флотом, адмирала лорда Сент-Винсента. Через месяц его заместителем стал контр-адмирал Горацио Нельсон.
Средиземное море
9 мая 1798 Alexander вышел в море вместе с HMS Vanguard (флагман Нельсона), HMS Orion и фрегатами HMS Emerald, HMS Terpsichore и HMS Bonne Citoyenne для рекогносцировки Тулона, после чего им было приказано вернуться к главным силам Сент-Винсента. Сначала эскадра встретила штили, затем ветер усиливался, пока 22 мая в Лионском заливе не превратился в шторм, в котором Vanguard потерял стеньги, затем фок-мачту. Два других корабля тоже получили небольшие повреждения, у Alexander были порваны паруса. Связь с фрегатами была потеряна. Alexander взял Vanguard на буксир, и эскадра зашла на Сардинию. Из-за ограниченной маневренности обоих, они при этом рисковали столкновением. Но, несмотря на неоднократные требования Нельсона отдать буксир, капитан Болл довел буксировку до конца, не желая бросать флагмана.
Встав 24 мая на якорь на рейде Сан-Пьетро, эскадра, несмотря на формально враждебные власти (губернатор подчинялся французам, и имел приказ не допускать английские корабли), исправила повреждения за счет собственных запасов, и с неофициальной помощью губернатора. 27 мая, меньше чем через четыре дня, она снова вышла в поисках французского флота, который покинул Тулон в день шторма, и собственных фрегатов. Нельсон не знал, что те вернулись в Гибралтар.
5 июня пришёл бриг HMS Mutine с известием, что французский флот в море с 22-го, и что капитан Трубридж послан на усиление с 10 линейными и одним 50-пушечным кораблем.
На следующий день эскадра шла строем фронта, прочесывая море в поисках Трубриджа. Alexander остановил и обыскал испанский корабль, на котором обнаружил 80−90 католических священников, бежавших от преследований французов из Рима. Хотя Англия была в состоянии войны с Испанией, им было позволено продолжать путь после того, как капитан Болл снял с корабля несколько «добровольцев»[5], в основном генуэзцев, пожелавших служить в британском флоте.
Рандеву с Трубриджем состоялось в полдень 8 июня, и Нельсон отправил Mutine в Чивита-Веккия в поисках новых известий. Тем временем флот пошёл сначала к Корсике, которой достиг 12 июня, а затем к берегу Романьи. 16-го он был на подходах к Неаполю, и капитан Трубридж, добравшись до берега на Mutine, узнал от посланника Гамильтона что французы пошли к Мальте.
Через четыре дня, проходя Мессинским проливом, флот узнал, что французы уже оккупировали Мальту, за исключением Валетты. Все ещё оставалась надежда поймать противника который, по последним сведениям, стоял на якоре у Гоцо, но 22 июня Mutine узнал от генуэзского брига, что 18-го французы снова вышли в море.
Нельсон поднял сигнал увалиться и ложиться на курс SE, «подняв все возможные». 29 июня флот достиг Александрии, но нашёл только пустую, за исключением нескольких турок, гавань. Нельсон немедленно повернул к N, в поисках информации и пресной воды. Он достиг Крита 4 июля и двинулся против ветра вдоль берега Кандии, достигнув Сицилии 18-го.
В течение 5 дней корабли пополняли запасы воды в Сиракузах, а 25 июля направились к заливу Корон (Морея). Трубридж на HMS Culloden пошёл вперед и узнал, что французов видели где-то 4 недели назад, идущих на SE. Уже через три часа флот был в море, опять направляясь к Александрии.
Абукир
Вечером 31 июля HMS Alexander и HMS Swiftsure были высланы вперед на рекогносцировку противника. Но обнаружил его на следующий день HMS Zealous (капитан Худ): 17 французских кораблей (включая 13 линейных) на якоре в Абукирской бухте.
Alexander и Swiftsure были отозваны, а HMS Goliath и HMS Zealous возглавили входившую в бухту британскую колонну. Вместе с HMS Orion, HMS Audacous и HMS Theseus они встали на якорь между противником и берегом, и начали артиллерийский бой. Vanguard бросил якорь снаружи вражеской линии, следом подошли HMS Minotaur, HMS Defence, HMS Bellerophon, HMS Majestic, HMS Swiftsure и HMS Alexander; каждый встал напротив французского корабля. 50-пушечный HMS Leander переложил якоря с французским Franklin, таким образом он мог обстреливать продольными залпами и его, и Peuple Souverain. Противником Alexander оказался 120-пушечный l'Orient. Бой начался в половине седьмого вечера, к 7 часам наступила полная темнота.
После 9 часов на Orient начался пожар; три сражавшихся с ним корабля прекратили огонь и оттянулись подальше. Посланные шлюпки успели спасти около 70 человек, в 9:37 вечера Orient взорвался. Горящие обломки подожгли грот-бом-брамсель на Alexander, но огонь быстро загасили.
Большинство французских кораблей были уничтожены или захвачены, сумели уйти Généreux и Guillaume Tell, плюс фрегаты Justice и Diane. Zealous начал преследование, но другие корабли были не в состоянии поддержать его, и Нельсон отозвал Худа.
Потери Alexander составили 14 человек убитыми (лейтенант Джон Коллинз, англ. John Collins и 13 матросов) и 58 ранеными (капитан Болл; капитан морской пехоты Дж. Кресвелл, англ. J. Creswell; мастер В. Лоусон, англ. W. Lawson; мичмана Г. Булли, англ. G. Bully и Люк Андерсон,англ. Luke Anderson, 48 моряков и 5 морских пехотинцев)[3], из команды в 590. Повреждения его были так велики, что Нельсон приказал, после установки временных мачт и укрепления основных, отправить Alexander в Гибралтар, если в нём не будет крайней нужды. На деле Alexander 16 сентября добрался до Неаполя, где произвел минимальный ремонт, позволивший ему остаться с флотом ещё на два месяца.
Блокада Мальты
Капитан Болл стремился уничтожить Guillaume Tell, укрывшийся в Валетте. Поэтому Alexander, Audacous, Goliath, фрегат HMS Emerald и брандер HMS Incendiary 12 октября приступили к блокаде гавани. Весной 1799 их усилили фрегаты HMS Minerve, HMS Bonne Citoyenne и брандер HMS Strombolo, а также португальские Affonco и Benjamin.
2 сентября 1798 мальтийцы восстали, и французский гарнизон, около 3000 солдат и матросов, плюс около 100 мальтийцев, окопался в Валетте. В последующем бою с примерно 10 000 мальтийцами при 23 пушках, около 800 французов погибли, некоторые были казнены на месте.
28 октября комендант французского гарнизона на острове Гоцо подписал капитуляцию, и капитан Болл послал морских пехотинцев с капитаном Кресвеллом для оккупации. На следующий день 217 сдавшихся в плен были перевезены, с гарантией безопасности, на Alexander и Minotaur, в ожидании отправки во Францию под честное слово. В крепости нашлись 3200 мешков кукурузы, розданные сильно нуждавшемуся населению. На британцев легла ответственность за прокорм порядка 60 000 жителей островов. Часть захваченного вооружения перевезли на главный остров для осады гарнизона Валетты.
21 января 1799 в письме капитану Боллу Нельсон упомянул, что законным сувереном Мальты является Неаполитанское королевство, но что неаполитанский гарнизон сдал бы её первому, кто предложит выкуп. Он был уверен, что король не задумываясь отдаст остров Англии. На самом деле, Англия наложила вето на передачу острова, опасаясь что он может отойти русским (царь Павел I был формальным покровителем Ордена, и русская эскадра действовала совместно с английской и турецкой )[6].
На 20 марта 1799 эскадра Болла включала Audacous, Goliath, Minerve, Bonne Citoyenne, Incendiary и Strombolo. Капитан Болл был избран президентом Ассамблеи, и в его отсутствие на корабле командовал лейтенант Уильям Харрингтон (англ. William Harrington).
12 мая 1799 в Палермо прибыл шлюп Espoir с известием, что брестский флот просочился через блокаду 25 апреля, когда эскадра Бридпорта в шторм оттянулась от берега, и что французов видели у Порто, на пути в Средиземное море. Нельсон заключил, что они направляются в Александрию через Мальту, и отозвал Alexander и Goliath к флоту. Они прибыли в Неаполитанскую бухту 17 мая, таким образом флот усилился до 15 британских и 2 португальских двухдечных. Однако французский адмирал Брюи, вместо того, чтобы атаковть разбросанные эскадры Сент-Винсента к осту, взял курс на Тулон, куда и прибыл 14-го.
Пока Нельсон находился в Палермо, повстанцы, образовавшие в декабре 1798 Неаполитанскую республику и изгнавшие монаршее семейство, 21 июня сдались. 27 июня капитаны Болл и Трубридж с 1300 человек десанта, плюс 500 русских и отряд роялистов, высадились в Неаполе. Тремя днями позже Alexander ушёл обратно на блокаду Мальты.
6 июля рядовой морской пехоты Джон Джолли (англ. John Jolly) с Alexander предстал перед трибуналом на борту HMS Foudroyant, по обвинению 2-го лейтенанта Пирса (англ. Pierce) в том, что он ударил Пирса, и угрожал застрелить, когда отбудет наказание. Трибунал признал его виновным, и Нельсон утвердил приговор, приказав расстрелять его 8 июля перед строем товарищей. В то же время, осознав что рядовой был пьян, он отправил частное письмо Трубрижду, приказав выполнить все стадии наказания кроме последней, на которой заключенному должны были сообщить, что ему оставляют жизнь. Впоследствии Нельсон добился королевского помилования, и 22 мая 1800 написал капитану Ормсби (англ. Ormsby), исполняющему обязанности командира Alexander, что при первой возможности Джолли вернется на корабль.
В рапорте от 16 августа 1799 Нельсон отмечал, что состояние Alexander ужасно, и его надо вернуть в Англию для ремонта, как только Мальта падет. 18 и 23 декабря он снова докладывал, что корабль нельзя дальше держать в море.
Бой у острова Лампедуза
15 февраля 1800 лорд Кейт, находясь у Мальты на борту HMS Queen Charlotte, получил сведения о попытке французов снять блокаду с Мальты, и приказал Нельсону занять позицию с наветра от острова, HMS Lion блокировать пролив между Мальтой и Гоцо, а HMS Alexander держаться к SE от Мальты. Утром 18 февраля Alexander, под командой лейтенанта Харрингтона в отсутствие капитана Болла, погнался за 1 линейным кораблем, 3 фрегатами и корветом, и в 8 утра открыл огонь по одному из фрегатов, после чего тот спустил флаг. К этому времени подошёл Нельсон с эскадрой и приказал Audacious и El Corso овладеть призом[7].
В половине второго пополудни фрегаты и корвет повернули оверштаг к W, но линейный, 74-пушечный Généreux, прикрывая отход остальных, не мог повернуть не попав под огонь Alexander, поэтому увалился и получил несколько анфиладных залпов с HMS Success. В бой вступили HMS Foudroyant и HMS Northumberland. Первый успел сделать два выстрела, и Généreux спустил флаг. Он шёл под флагом контр-адмирала Перре (фр. Perrée), убитого в том бою, и имел на борту 1500 человек для Мальты.
Лейтенант Томпсон (англ. Andrew Thompson) с Foudroyant привел корабль в Сиракузы под конвоем Northumberland и Alexander.
Захват Guillaume Tell
1 марта Нельсон, ожидая от Guillaume Tell пропытки прорыва, расставил свои корабли в стратегических позициях вокруг Мальты. Alexander стерег бухту Св. Юлианы, в двух милях севернее Валетты. Но погода ухудшилась, и следующие две недели продолжались сильные шторма. Guillaume Tell в конце концов вышел в ночь 30 марта, и был обнаружен фрегатом HMS Penelope, который послал шлюп HMS Minorca с сообщением к лорду Кейту. Тот в свою очередь предупредил Alexander и Foudroyant. Guillaume Tell был взят на следующий день кораблями Foudroyant, Lion и фрегатом Penelope.
Окончание службы
Голодающий гарнизон Мальты сдался небольшому отряду англичан в декабре 1800. Организованная капитаном Боллом блокада свыше года не пропустила в гавань Валетты ни одного корабля.
С февраля 1801 года, по-прежнему в Средиземном море, кораблем командовал капитан Мэнли Диксон (англ. Manley Dixon).
13 августа 1802 Alexander вернулся в Портсмут. В 1803 году, в Плимуте, корабль был выведен в резерв, а в 1819 отправлен на слом.
Напишите отзыв о статье "HMS Alexander (1778)"
Литература
- Colledge, J.J. Ships of the Royal Navy: The Complete Record of All Fighting Ships of the Royal Navy From the Fifteenth Century to the Present. Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1987. ISBN 0-87021-652-X.
- Lavery, Brian. The Ship of the Line - Volume 1: The development of the battlefleet 1650-1850. Conway Maritime Press, 2003. ISBN 0-85177-252-8.
- Nelson Against Napoleon: From the Nile to Copenhagen, 1798-1801. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1997. ISBN 1-55750-642-6
Ссылки
- [www.hrgm.org/hmsalexandersailors.html HMS ALEXANDER’S SAILOR DETACHMENT: The Ship]
- [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0119 Michael Phillips. Alexander (74) (1778).] Michael Phillips' Ships of the Old Navy.
Примечания
- ↑ Lavery, Brian. The Ship of the Line - Volume 1: The development of the battlefleet 1650-1850. Conway Maritime Press, 2003. p.180 ISBN 0-85177-252-8
- ↑ 1 2 [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0119 Michael Phillips. Alexander (74) (1778).]
- ↑ 1 2 [www.hrgm.org/hmsalexandersailors.html The Ship]
- ↑ Bridport's Action, 23 June 1795, in: Fleet Battle and Blockade: the French Revolutionary War 1793−1797. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1997, p.47-49. ISBN 1-86176-018-3
- ↑ Вероятнее всего, капитан применил некоторое давление, т. н. англ. King's press — обычная практика того времени.
- ↑ Knight, Roger. The Pursuit of Victory: The Life and Achievement of Horatio Nelson. Penguin Books, London-NY, 2005. pp. 311, 314−317. ISBN 0-465-03765-8
- ↑ Согласно тогдашним призовым правилам, Нельсон этим обеспечил за собой больше призовых денег, соответственно уменьшив долю HMS Alexander. См. [www.hms.org.uk/nelsonsnavyprize.htm Prize money]
| ||||||
Отрывок, характеризующий HMS Alexander (1778)
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
