HMS Antelope (1703)
HMS Antelope (1703) — 54-пушечный корабль 4 ранга Королевского флота. Четвертый корабль, названный Antelope.[2]
Спущен на воду в 13 марта 1703.[2]
Содержание
Служба
1703-1737
1703 — капитан Томас Легг (англ. Thomas Legge). С эскадрой из 22 кораблей контр-адмирала Дилкса (англ. Dilkes), крейсировал у мыса Спартель. Утром 12 марта HMS Kent (70), HMS Bedford (70) и Antelope принудили к бою и захватили три испанских корабля: Porto Coeli (60), Santa Teresa (60) и вооруженное торговое судно San Nicolas (23), взяв около 700 пленных. Корабли были гружены боеприпасами.
7 декабря 1704 Antelope прибыл в Гибралтар с девятью транспортами; два дня спустя HMS Newcastle привел еще семь, увеличив гарнизон почти на 2000 человек.
1705 — капитан Филипп Кавендиш (англ. Philip Cavendish), который сменил капитана Легга в январе. По-прежнему на Средиземноморской станции.
В ноябре 1706 Antelope решительно вступил в бой с большим французским линейным кораблем (70 или 74 пушек), потеряв 12 человек убитыми и 17 ранеными. Французский корабль, хотя имел превосходство, вышел из боя. Antelope провел остальное время в Средиземном море за перевозкой припасов и денег из Ливорно в Каталонию.
1710 — капитан Сет Джереми (англ. Seth Jeremy), произведен в капитаны 25 апреля. К этому времени он был настолько в возрасте (он служил вторым лейтенантом HMS Cumberland в 1692 году), что на следующий год вышел в отставку с пенсионными (прожил до 1724 года).
1733 — 13 ноября, капитан Сэмюэль Гудир (Samuel Goodere). О его командовании Antelope ничего не известно (до этого служил на HMS Winchester, после HMS Ruby).
1734 — 16 января, капитан Тимоти Бридж (англ. Timothy Bridge). Он был повышен и назначен на HMS Dunkirk.
1737 — 7 октября, капитан Томас Ватсон (англ. Thomas Watson). После того, как Antelope был разобран в Вулвиче в феврале 1738 года, капитан Ватсон в 1739 году был назначен командовать HMS Burford, в качестве флаг-капитана у адмирала Вернона.
Перестраивался с 9 января 1738 в Вулвиче по планам 1733 года. Понижен до 50-пушечного. Заметно увеличились размеры, особенно ширина и водоизмещение. Повторно спущен 27 января 1741.[1]
1741-1783
1742 — март, капитан Роберт Мейнард (англ. Robert Maynard).
В январе 1745 года Мейнард был в Средиземноморье, одним из членов военно-полевого суда над капитаном Ричардом Норрисом (англ. Richard Norris).
1746 — капитан Жиль Ричард Ванбург (англ. Giles Richard Vanburgh), Средиземное море.
Флоренция 11 апреля.
Коммодор Таунсенд, будучи отнесен от берегов Корсики сильным штормом, имея необходимость захода в Порт Махон, чтобы исправить повреждения, полученные его собственным и другими кораблями эскадры, оставил капитана Ванбурга командовать в своё отсутствие, но тот также был отнесен от берега, и принужден был зайти в Ливорно; и прежде чем они смогли вернуться генуэзцы нашли способ отправить три крупных вооруженных барки в Бастию, чтобы привезти 20 почтенных жителей (из недовольных) в Геную. Им встретилась в море вооруженная шебека Postillion, с которой они сражались значительное время, но их силы были слишком велики для этого небольшого судна, кое было настолько повреждено, что капитан был вынужден увести её в Порт Ферраро, а оттуда в Махон для ремонта. Antelope получил приказ крейсировать у мыса Ноли.
Оригинальный текст (англ.)Florence April 11th. N. S. Commodore Townsend having been driven off the Coast of Corsica, by a violent Storm, and being under the Necessity of putting into Port Mahon to repair the Damage which his own and other Ships of his Squadron had received, he left Captain Vanburgh to command in his Absence; but he likewise was blown off the Coast, which were obliged to put into Leghorn, and before they could return the Genoese had found means to send three Large armed Barks to Bastia, to conduct 20 of the principal inhabitants (Malcontents) to Genoa. They were met at sea by the Postilian Xebec of War, with whom they engaged for a considerable Time, but were too strong for that small Vessel, which was so much damaged, that the Captain was obliged to put into Port Ferraro, and thence proceeded to Mahon to refit. The Antelope has been ordered to cruise off Cape Noli.[3]
— London Gazette
Некоторое время спустя капитан Ванбург, после посещения другого корабля эскадры в море, с наступлением темноты покинул его для возвращения на Antelope. Ни его, ни команду его шлюпки, ни саму шлюпку, больше не видели.
1747 — Мэтью Бартон (англ. Matthew Barton). 7 февраля 1747 года произведен в пост-капитаны и переведен с брандера Duke адмиралом Медли (англ. Medley); в апреле переведен на шебеку Postillion.
1756 — вышел из Англии в Гибралтар 16 июня с вице-адмиралом сэром Эдвардом Хоком (англ. Edward Hawke) и контр-адмиралом Чарльзом Сондерсом (англ. Charles Saunders) на борту, и прибыл 3 июля, с целью сменить адмирала Джона Бинга. Бинг вернулся в Англию на Antelope, выйдя 9 июля и достигнув Спитхеда 26-го. Здесь он был арестован, затем свезен на берег 19 августа. (Суд над ним начался на борту HMS Monarch 27 декабря).
1757 — капитан Александр Артур Худ (англ. Alexander Arthur Hood), крейсировал у Бреста. После короткого боя 15 мая с французским Aquilon (50), противник был загнан на скалы в бухте Одьерн, где и разбился.
В 1758 году Худ переведен на HMS Minerva.
Выдержка из письма капитана Худа, командира HMS Antelope:
Корабль Его Величества Антилопа, Спитхед, 1 июня. 1757.
13-го мая утром в широте 47 градусов 50 минут, я увидел три паруса с наветра, и начал погоню. В полдень они легли в дрейф, подняли французские флаги, и стали делать сигналы друг к другу, и когда я поднял также французский флаг, они поставили паруса и двинулись ко мне.
Около часа самый большой корабль поднял вымпел и выстрелил из пушки под ветер,[4] и примерно через полчаса после этого, другой. Поскольку я не ответил, он вскоре после того сделал два выстрела, взял на гитовы грот, убрал бом-брамсели, и стал спускаться прямо на меня, будучи тогда менее чем в двух милях, на что я поднял свой истинный флаг и уменьшил паруса, до фока и марселей, ожидая нападения; но через несколько минут он привелся, и поставил все возможные паруса. Два других, один по виду фрегат, другой шнява, продолжали спускаться под ветер.
Я преследовал военный корабль со всей возможной скоростью, и к четырем часам был на расстоянии выстрела в упор. Примерно через 20 минут после того мы смогли навести на него наши пушки, и будучи очень близко, вели постоянный огонь в течение 40 минут. После пяти часов, когда буруны были у нас так близко под ветром, что мы не могли ворочать фордевинд, и едва имели место разойтись с противником, он стал поворачивать оверштаг, и когда был в ливентик, французский корабль сел на скалы и потерял бизань-мачту.
В течение почти часа я держался в стороне, чтобы привести свой корабль в пригодное состояние, потом снова пошел к берегу, с намерением подойти к врагу сколь возможно ближе, чтобы его уничтожить, но обнаружил что дело, судя по всему, сделано, так как он бился о гряду скал, которые были слишком далеко, чтобы я мог нанести дополнительный урон. Место, где французский корабль сел на скалы, находится в северной части бухты Одьерн. У меня было три человека убитыми и 13 ранеными, много повреждений в такелаже и парусах, а бизань-мачта прострелена насквозь.
14-го я взял небольшую шняву, шедшую из Бордо в Канаду с вином, бренди и мукой, а на следующий день небольшой приватир в шесть пушек, десять фальконетов и 50 человек, который вышел из Порт-Луи предыдущим вечером; и оказался шнявой, бывшей с военным кораблем в день, когда я загнал его на берег. Тут я выяснил, что он назывался Aquilon, имел 48 пушек, хотя пушечных портов 56, и имел на борту 450 человек, 30 из которых были убиты и 25 получили ранения, среди них капитан. И что скалы пробили ему днище в нескольких местах, и что он был безвозвратно потерян.
Оригинальный текст (англ.)His Majesty's Ship Antelope, Spithead, June 1st. 1757.
On the 13th. of May AM in Latitude 47 Degrees 50 Minutes, I saw three Sail to the Windward, and gave Chace to them. At noon they brought to, hoisted French Colours, and made Signals to one another; and upon my hoisting French Colours also, they made Sail and edged down to me. About One o'clock the largest Ship hoisted a Pendant, and fired a Gun to Leeward, and about Half an Hour after, another; which not being answered by me, she soon after fitted two Shot, hauled her Main-sail up, took in her Top-gallant Sails, and bore directly down, being then not two Miles off, upon which I hoisted my proper Colours and shortened Sail to the Fore-sail and Top-sail, expecting to be attacked; but in a few minutes after s he hauled up, and made all the sail she could. The other two, one a Frigate-like Ship, the other a Snow, continued before the Wind. I pursued the War-like Ship as fast as possible, and before Four was in point-blank shot of her. About 20 Minutes after we brought our Broadside to bear, and was very close, and kept a continual Fire upon her till 40 Minutes after Five, when we had the Breakers so near under our Lee, that we could not wear, and had but barely Room to stay clear of the Enemy; but she came about, and while in Stays, the French Ship struck upon the Rocks, and lost her mizzen-mast. I stood off for near an Hour, to put the Ship in a workable state, then stood in again, with an Intention to run as close to the Enemy as possible, in order to destroy her, but found that Business to Appearance done, as she had beat over a Ridge of Rocks, which were too far without her for me to do her further injury. Where the French Ship struck is the North Part of Hodierne Bay. I had three men killed and 13 wounded, and much shattered in my Rigging and Sails, the mizzen-mast shot though. On the 14th. I took a small Snow from Bordeaux for Canada, with Wine, Brandy and Flour; and the next Day a small Privateer of six Guns, ten Swivels and 50 men, which came out of Port Louis the Evening before, and was the Snow in company with the Man of War the Day I drove her on Shore. That she was called the Aquilon mounting 48 Guns, although pierced for 56, and had on board 450 men, 30 of whom were killed and 25 wounded, among the latter was the Captain. That the Rocks had pierced her bottom in several Places, and that she was irrecoverably lost.[5]
1758 — капитан Томас Сумарес (англ. Thomas Saumarez), назначен крейсировать в Бристольском канале. В ноябре капитан Сумарес был в ассамблее, когда было получено известие, что французский Belliqueux (56), находится в Ирландском море. Заявив, что возьмет противника до натупления следующей ночи, он оставил общество со всей поспешностью, и к утру поставил свой корабль борт к борту с Belliqueux. Сопротивление было формальным, француз сдался только завидев Antelope. Капитан Сумарес отвел приз в порт, где тот был приобретен Королевским флотом. Он был впоследствии назначен командовать Belliqueux, и в 1761 году повел его в Вест-Индию.
1759 — капитан Джеймс Уэбб (англ. James Webb), с эскадрой коммодора Уильям Бойза (англ. William Boys) блокировал Тюро́ (фр. Thurot) в Дюнкерке в течение всего лета и начала осени. Было известно, что француз собрал экспедицию, но место назначения её неизвестно, а 15 октября, когда Бойз были отогнан с позиции штормом, Тюро ускользнул с шестью фрегатами и корветами, имея на борту 1300 войск, и пошел в Гётеборг в Швеции.
1761 — капитан Томас Грейвз. Повел корабль в Северную Америку для защиты рыболовства, и остаток войны продолжал служить как губернатор и главнокомандующий на Ньюфаундленде.
1762 — капитан Томас Грейвз, бухта Плацентия, Ньюфаундленд, в качестве губернатора острова. Французский флот мсье де Тьерне (фр. de Tiernay) из Бреста, с 1500 войск под командованием графа д’Оссонвиля (фр. d'Haussonville) на борту, вошел в Сент-Джон и захватил город 24 июня. Капитан Грейвз немедленно послал сообщение коммодору лорду Колвиллу в Галифакс, и тот присоединился к нему в блокаде французов. 11 сентября были доставлены английские войска из Луисбурга на Кап-Бретон. Во время шторма 16-го де Тьерне просочился через блокаду и, бросив свои войска, ушел во Францию.
По дороге домой в Англию Antelope встретил HMS Marlborough (90), капитан Томас Барнетт (англ. Thomas Burnett), который вышел из Гаваны, охраняя конвой призов и транспортов, но они разделились, попав в очень плохую погоду. Marlborough дал такую сильную течь, что пришлось сбросить за борт пушки, а помпы продолжали работать. Antelope снял всех людей и 29 ноября тонущий Marlborough был брошен.
Во время Американской войны за независимость был флагманом на Ямайской станции.
1783 — 30 октября исключен из списков и продан.
Напишите отзыв о статье "HMS Antelope (1703)"
Ссылки
- Ships of the Old navy [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=5035], [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0184]
Примечания
- ↑ 1 2 3 Lavery, Brian. The Ship of the Line - Volume 1: The development of the battlefleet 1650-1850. Conway Maritime Press, 2003. p.171. ISBN 0-85177-252-8
- ↑ 1 2 Lavery, Brian. The Ship of the Line - Volume 1: The development of the battlefleet 1650-1850. Conway Maritime Press, 2003. p.166. ISBN 0-85177-252-8
- ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/8529/pages/1 The London Gazette, Issue 8529, 19 April 1746]
- ↑ Общепринятый сигнал, см. например Goussier, Marine. Signaux de correspondence par jour,... pl. 24.
- ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/9692/pages/2 The London Gazette, Issue 9692, 31 May 1757]
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий HMS Antelope (1703)
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.
Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.
В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
