HMS Belleisle (1795)
HMS Belleisle (Корабль Его Величества «Бельиль») — 74-пушечный линейный корабль третьего ранга. Первый корабль Королевского флота, названный HMS Belleisle, в честь острова Бель-Иль. Первоначально был французским судном типа Temeraire и носил название Formidable, но был захвачен британским флотом во время сражения у острова Груа. Впоследствии корабль вошел в состав Королевского флота как Belleisle. Он продолжал службу до 1814 года, приняв участие в сражении при Трафальгаре.
Французская служба
Корабль был заложен в 1793 году на верфи в Рошфоре как Lion. Спущенный на воду 29 апреля 1794 года он был переименован в Marat, а затем в мае 1795 года в Formidable.
6 ноября 1794 года Marat, в качестве флагмана контр-адмирала Жозефа-Мари Нилли, в составе эскадры из пяти линейных кораблей и трёх фрегатов в Кельтском море перехватил два британских линейных корабля Alexander и Canada, которые возвращались в Англию. Британские корабли разделились и попытались уйти от французов, но адмирал Нилли тоже разделил свою эскадру и устремился в погоню. Canada, как более быстроходному судну удалось уйти, но медленный Alexander вскоре был настигнут французским судном Jean-Bart, который обменялся с Alexander несколькими бортовыми залпами[1]. Полчаса спустя Jean-Bart вышел из боя, а его место занял Marat, который тоже вскоре был вынужден выйти из боя лишившись грот- и крюйс-стеньг. Однако к этому времени к месту боя подошли ещё несколько французских кораблей и Alexander спустил флаг[2]. В сражении Marat потерял 10 человек ранеными.
16 июня 1795 года Formidable, под командованием капитана Шарля Линуа, в составе эскадры вице-адмирала Вилларе де Жуйаёза, состоящей из тринадцати линейных кораблей, двух фрегатов, двух бригов и куттера устремился в погоню за британской эскадрой вице-адмирала сэра Уильяма Корнуоллиса из пяти линейных кораблей и двух фрегатов. Ввиду сильно превосходящих сил противника, Корнуоллис приказал отступать[3]. После целого дня преследования, передовые французские корабли, в том числе и Formidable, предприняли попытку отрезать Mars, шедший в арьергарде британской эскадры, и открыли по нему сильный огонь. Mars потерял двенадцать человек ранеными, был сильно поврежден, а ближе к концу дня он свалился из линии под ветер и попал бы в плен, не поверни ему на помощь Royal Sovereign и Triumph, которые вынудили французские корабли отступить[4].
22 июня 1795 года Formidable, находясь вместе с флотом у острова Бель-Иль, наткнулся на британский Флот Канала под командованием лорда Бридпорта, который пустился в погоню. Британский флот из 14 линейных кораблей, 5 фрегатов и 6 мелких судов, в течение суток преследовал французский (12 линейных кораблей) с зюйд-веста и загнал его к острову Груа. Места для отступления не осталось, и Вилларе-Жуайёз был вынужден принять бой[5]. Alexander, в ноябре 1794 года захваченный французами у англичан, отстал от остальной части эскадры и вскоре был захвачен. Formidable, который находился в линии перед Alexander, был настигнут 100-пушечным Queen Charlotte, который обстреливал его в течение 15 минут нанеся тяжелые повреждения, убив и ранив более 320 человек и вызвав пожар на юте. Пока французский экипаж пытался его погасить, Sans Pareil, флагман контр-адмирала лорда Хью Сеймура, поравнялся с Formidable и дал по нему бортовой залп, в результате чего Formidable стал терять скорость и всё больше отставать от основных сил. Когда Sans Pareil опередил избитый корабль, Formidable потерял бизань-мачту и Линуа, видя, что основные силы британцев стремительно приближаются, спустил свой флаг и сдался[6].
Британская служба
Корабль был принят в состав Королевского флота, но так как в строю уже был корабль, названный Formidable, то приз был переименован в Belleisle (возможно, кто-то ошибочно решил, что бой проходил у острова Бель-Иль, а не Груа).
8 июля 1803 года Belleisle, под командованием капитана Джона Уитби, в составе британской эскадры контр-адмирала сэра Ричарда Бикертона из восьми линейных кораблей и трёх фрегатов приступил к блокаде Тулона. Он оставался у Тулона до марта 1805 года, отлучаясь лишь для пополнения запасов и пресной воды[7].
После того как Вильнев отплыл из Тулона в Вест-Индию 29 марта 1805 года с эскадрой из одиннадцати линейных кораблей, шести фрегатов и двух шлюпов, Belleisle в составе эскадры Нельсона устремился за ним в погоню. Британцам так и не удалось обнаружить там франко-испанский флот, а 12 июня Нельсон узнал об уходе союзников и он с 11 кораблями вновь пустился в свою неутомимую погоню. Однако Вильнёв взял курс на Ферроль, а Нельсон на Кадис, полагая что противник направляется в Средиземное море[8].
21 октября 1805 года Belleisle, под командованием капитана Уильяма Харгуда, входил в колонну вице-адмирала Катберта Коллингвуда в Трафальгарском сражении. Belleisle был вторым кораблем в линии, располагаясь сразу за флагманом Коллингвуда Royal Sovereign. Вслед за кораблём Коллингвуда сразу после полудня Belleisle удалось прорвать франко-испанскую линию обменявшись несколькими выстрелами с 74-пушечным испанским кораблём Monarca. Затем пройдя с наветренной стороны 112-пушечного Santa-Ana он дал по нему полный залп, затем обменялся несколькими залпами с 80-пушечным французским кораблем Indomptable, после чего вступил в бой с 74-пушечным San-Juan-Nepomuceno. Вскоре Belleisle лишился грот-мачты, а так как к нему приближались корабли арьергарда, которые прибыли, чтобы поддержать центр, его положение стало критическим[9].
В час дня он попал под огонь 74-пушечного Fougueux, который сбил его бизань-мачту, затем корабль был обстрелян сначала
74-пушечными Achille и Aigle, а после 74-пушечным San-Justo и 64-пушечным San-Leandro. Попав под столь сильный обстрел корабль был сильно поврежден, лишился всех мачт, возможности маневрировать и вести бой (упавшие мачты и части рангоута фактически вывели из строя орудия левого борта). Если бы не два британских корабля, подошедших к нему на помощь, Belleisle наверняка был бы захвачен. Потеряв 33 человека убитыми и 93 ранеными, он был затем отбуксирован в Гибралтар фрегатом Naiad[10].
19 мая 1806 года Belleisle в составе эскадры контр-адмирала Ричарда Стрэчена отправился на поиски эскадры контр-адмирала Вильоме, которая прорвала блокаду Бреста и устремилась в Вест-Индию. После того как в августе эскадра Вильоме была сильно рассеяна после урагана, Belleisle, Bellona и фрегат Melampus перехватили 74-пушечный французский корабль Imputueux, который сильно пострадал от шторма, а потому не мог уйти от преследования и был вынужден выброситься на берег и затем был сожжен[8].
Как только была началась война с Данией, британцы приняли решение захватить острова Датской Вест-Индии. 16 декабря 1807 года эскадра под командованием контр-адмирала сэра Александра Кокрейна на борту его флагмана Belleisle, и отряд солдат под командованием генерала Бойера, отплыли из Барбадоса, и 21 декабря эскадра стала на якоре у острова Сент-Томас. Датскому губернатору был направлен ультиматум о безоговорочной капитуляции и после короткого обсуждения датчане выполнили условия ультиматума. Остров в тот же день официально сдался британским войскам и перешел под власть Великобритании. 25 декабря остров Санта-Крус последовал примеру своего соседа[11].
В январе 1809 года Belleisle вошел в состав эскадры контр-адмирала Александра Кокрейна которой было поручено захватить Мартинику. Силы вторжения, состоящие из 44 судов и транспортов, перевозящие 10 000 солдат под командованием генерал-лейтенанта Джорджа Беквита, отплыли к Мартинике 28 января[12]. Эскадра прибыла к острову 30 января, и 3000 солдат под командованием генерал-майора Фредерика Мейтленда были высажены на берег не встретив сопротивления. 600 солдат были высажены на берег в районе мыса Соломон с борта 74-пушечного Belleisle под командованием капитана Уильяма Чарльза Фахи[13]. Оставшаяся часть армии из 6500 человек была высажена в северной части острова под командованием генерал-майора сэра Джорджа Прево. Французский гарнизон был вынужден отступить к нескольким укрепленным позициям, последняя из которых сдалась 24 февраля 1809 года[14].
В 1811 году Belleisle был переведен на рейдовую службу в гавани Портсмута, а в 1814 году было принято решение отправить корабль на слом[8].
Напишите отзыв о статье "HMS Belleisle (1795)"
Примечания
- ↑ Clowes, 1997, p. 241.
- ↑ Clowes, 1997, p. 242.
- ↑ James, 1837, Vol. 1, p. 239.
- ↑ Clowes, 1997, p. 257.
- ↑ James, 1837, Vol. 1, p. 245.
- ↑ James, 1837, Vol. 1, p. 246.
- ↑ Index of Naval Vessels
- ↑ 1 2 3 Ships of the Old Navy
- ↑ James, 1837, Vol. 4, p. 46.
- ↑ James, 1837, Vol. 4, p. 47.
- ↑ James, 1837, Vol. 4, p. 354.
- ↑ Goodwin, 2005, p. 40.
- ↑ James, 1837, Vol. 5, p. 207.
- ↑ James, 1837, Vol. 5, p. 209.
Литература
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Rif Winfield. = British Warships in the Age of Sail, 1714-1792. — 2nd edition. — Barnsley: Seaforth Publishing, 2007. — ISBN 978-1-84415-700-6.
- Peter Goodwin. The Ships of Trafalgar: The British, French and Spanish Fleets October 1805. — Conway Maritime Press, 2005. — ISBN 1-84486-015-9.
- William James. The Naval History of Great Britain, from the Declaration of War by France in 1793, to the Accession of George IV. — R. Bentley, 1837. — ISBN 0-85177-906-9.
- William Laird Clowes. The Royal Navy, A History from the Earliest Times to 1900. — London: Chatham Publishing, 1997. — Vol. IV. — ISBN 1-86176-013-2.
Ссылки
- [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~pbtyc/18-1900/B/00518.html HMS Belleisle] Index of 19th Century Naval Vessels and a few of their movements (англ.)
- [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0300 HMS Belleisle] Ships of the Old Navy (англ.)
Отрывок, характеризующий HMS Belleisle (1795)
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
