HMS Britannia (1762)
HMS Britannia (1762) — 100-пушечный линейный корабль первого ранга. Третий корабль Королевского флота, названый в честь Британии.
Содержание
Постройка
Строился по уложению 1745 года. Заказан 25 апреля 1751 года. Заложен 1 июля того же года в Портсмуте. Спущен на воду 19 октября 1762 года. В отличие от других кораблей 1 ранга, нижняя батарея в 1790-е не перевооружалась 32-фунтовыми пушками взамен исходных 42-фунтовых.[2]
Служба
Карьера HMS Britannia, типично для кораблей 1 ранга, была очень долгой, и перемежалась периодами хранения в резерве. В Семилетней войне участия не принимал. Первые годы освещены мало. Известно, что к началу Американской революционной войны корабль не был в активной службе.[2]
Американская война за независимость[3]
1778 — капитан Джон Мунтрей (англ. John Mountray).
1781 — капитан Джозеф Пейтон (англ. Joseph Peyton), флаг-капитан при вице-адмирале Дарби, но оставался на этом посту недолго; вскоре после этого вице-адмирал ушел в отставку.
1782 — в апреле флагман вице-адмирала Самуэля Баррингтона в составе Флота Канала. Был послан с эскадрой перехватить французский конвой из Бреста, направлявшийся в Ост-Индию. Обнаружил французов 20 апреля, и после нескольких часов боя, французский Pégase (74), был взят HMS Foudroyant, а Actionnaire (64, вооруженный en flûte), взят HMS Qeen, наряду со многими транспортами из состава конвоя.
1791 — капитан Джон Холлоуэй (англ. John Holloway), флагман вице-адмирал Уильям Хотэм. Благодаря исключительно прочному корпусу, корабль мог сохранять 42-фн нижнюю батарею, чем заслужил прозвище англ. Old Ironsides задолго до USS Constitution.[2]
Французские революционные войны[3]
В период с августа по декабрь 1793 года в составе Средиземноморского флота во главе с вице-адмиралом лордом Худом.
1793 — капитан Дж. Холлоуэй под флагом вице адмирала Хотэма.
В начале ноября 1794 года Хотэм занял пост командующего, а Худ вернулся в Англию.
1796 — капитан Пирд (англ. S. Peard), январь 1796. С мая 1796 — капитан Фоли (англ. Thomas Foley), под флагом вице-адмирала сэра Хайд-Паркера.
1797 — капитан Томас Фоли, флагман вице-адмирала Чарльза Томпсона (англ. Charles Thompson). В июне капитаном назначен Марш (англ. E. Marsh).
В 1800 году оснащался в Портсмуте, использовался в гавани как корабль для выздоравливающих под командованием лейтенанта Конолли (англ. Conolly).
1801 — в резерве в Портсмуте.
Наполеоновские войны
1803 — капитан (и. о.) Эдвард Китто (англ. Edward Kittoe), оснащение в Портсмуте для службы в качестве флагмана вице-адмирала Карнеги, эрла (графа) Нортеск (англ. William Carnegie, 7th Earl of Northesk).
15 августа, во время стоянки в гавани, корабль посетили герцог Йорк и герцог Кембридж, совершавшие осмотр верфи. 21-го корабль вышел в Спитхед и присоединился к Флоту Канала. 29 и 30 января Britannia, хотя имела приказ присоединиться к флоту, была заперта штормом в Сент-Хеленс. Только 5 февраля корабль смог выйти, несмотря на противные ветры.
1804 — капитан Чарльз Буллен (англ. Charles Bullen). В июне 1804 флагман эрла Нортеск, сначала в составе Флота Канала, затем отделен по приказу сэра Роберта Кальдера для усиления вице-адмирала Коллингвуда под Кадисом.
1805 — при Трафальгаре Britannia была в наветренной колонне Нельсона. Хотя ему было приказано вести второй дивизион из шести кораблей, из-за плохого хода, которым он был давно известен, корабль вышел из линии и пропустил бо́льшую часть боя. Он, однако, уничтожил Intrepide, после того как этот приз был брошен HMS Ajax в шторм после битвы. Потери Britannia были 10 убитых и 42 раненых.
После Трафальгара лорд Нортеск подал в отставку по состоянию здоровья, а капитан Буллен поставил Britannia на ремонт в Гибралтаре, прежде чем вернуться в Англию с тремя призами как рядовой корабль.
Britannia была выведена из активного состава в Плимуте в июне 1806 года.
Конец карьеры и наследие
В январе 1812 года корабль был переименован в HMS Princess Royal, через 12 дней в HMS St. George, и в 1819 году в HMS Barfleur. Название HMS Britannia после этого стало переходящим; его носил ряд учебных кораблей, стоявших на приколе сначала в устье Тамар, затем в Дартмуте. На их основе позже была создана береговая часть HMS Britannia, учебная база военно-морского колледжа в Дартмуте.[4][5]
Напишите отзыв о статье "HMS Britannia (1762)"
Примечания
- ↑ B. Lavery. The Ship of the Line — Volume 1. — P. 173.
- ↑ 1 2 3 Fleet Battle and Blockade / R. Gardiner, ed. — P. 24-26.
- ↑ 1 2 [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=0399 Ships of the Old Navy]
- ↑ Jane’s War at Sea, 1897−1997. Harper Collins, 1997, p. 11 (top) ISBN 0-00-472065-2
- ↑ Winton, John. An Illustrated History of Royal Navy. Quadrillon Publishing & Salamander Books, 2000. p. 130. ISBN 1-57145-290-7
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий HMS Britannia (1762)
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
