HMS Cressy (1899)
HMS Cressy (Корабль Его Величества «Кресси») — британский броненосный крейсер типа «Кресси», построенный в 1900 году. После ввода в строй служил на Китайской станции. В 1907 был переведён в Североамериканскую и Вест-Индскую станцию, с 1909 года — в резерве. Выведен из резерва в начале Первой мировой войны, сыграл незначительную роль в сражении в Гельголандской бухте через несколько недель после начала войны. 22 сентября 1914 года «Кресси» вместе с двумя однотипными кораблями был торпедирован и потоплен немецкой подводной лодкой U-9, потери экипажа составили 560 человек.
Содержание
Конструкция
Проектное водоизмещение «Кресси» составило 12 190 т (12 000 длинных тонн). Корабль имел общую длину 143,9 м (472 футов), ширину 21,3 м (69 футов 9 дюймов) и проектную осадку при полном водоизмещении 8,2 м (26 футов 9 дюймов). Он был оснащен двумя 4-цилиндровыми паровыми машинами тройного расширения, каждой с приводом на один вал, общая мощность 21 000 индикаторных лошадиных силы (15 660 кВт) и скорость 21 узел (39 км/ч; 24 миль/ч). Пар вырабатывали 30 паровых котлов Бельвиля. На ходовых испытаниях «Кресси» развил ход 20,7 узла (38,3 км/ч; 23,8 мили в час), став самым тихоходным в своём типе[1]. Максимальный запас угля — 1600 длинных тонн. Численность экипажа колебалась от 725 до 760 офицеров и нижних чинов[1].
Вооружение
Главный калибр состоял из двух 9,2-дюймовых (234-мм) пушек в одноорудийных башнях, размещённых в носу и корме. Установки имели угол возвышения до 15°, что обеспечивало для 170 кг снарядов максимальную дальность стрельбы, равную 14 200 м. Средний калибр состоял из двенадцати 6-дюймовых (152-мм) орудий Mk VII, которые были расположены в казематах по бортам. Восемь из них были установлены на главной палубе и могли использоваться только в безветренную погоду. Они стреляли 45,4 кг снарядами и имели максимальную дальность стрельбы, равную 12 200 ярдов (11 200 м). Двенадцать 12-фунтовых пушек предназначались для защиты от миноносцев, восемь находились в казематах на верхней палубе и четыре — в надстройке. Так же на крейсерах были два подводных 18-дюймовых (457-мм)[ком. 1] торпедных аппарата[1].
Бронирование
Крупповская броня. Главный броневой пояс был толщиной 152 мм и высотой 4,5 метра, спереди и сзади замыкался броневыми траверзами толщиной 127 мм. Броневая палуба имела толщину 25 мм, а от кормового траверза в корму её толщина составляла 76 мм. Толщина брони башен составляла 152 мм, толщина брони казематов была от 127 до 51 мм, боевой рубки — 305 мм. Длина броневого пояса — 70 м[1]. Общая площадь забронированного борта — %.
Служба
«Кресси», названный в честь победы англичан при Кресси, был заложен на верфи Fairfield Shipbuilding в Говане (Шотландия) 12 октября 1898 года и спущен на воду 4 декабря 1899. После окончания ходовых испытаний поступил во флот резерва в Портсмуте 24 мая 1901 года. В начале октября 1901 года убыл из метрополии, прибыл в Коломбо 7 ноября, затем отправился в Сингапур и прибыл туда 16 ноября. С 1907 по 1909 находился на Североамериканской и Вест-Индской станции, по возвращении домой переведён в резерв. Вскоре после начала Первой мировой войны (в августе 1914 года) корабль вошёл в состав в 7-й крейсерской эскадры Королевского флота. Эскадра занималась патрулированием Северного моря, перед ней была поставлена задача по поддержки эсминцев и подводных лодок, базировавшихся в Харидже, которые защищали восточную часть Ла-Манша — маршрут поставок между Англией и Францией. Во время битвы в Гельголандской бухте 28 августа, корабль был частью «крейсерского отряда С» (англ. Cruiser Force C), в резерве, и не участвовал в боевых действиях. После битвы контр-адмирал Артур Кристиан приказал «Кресси» чтобы взять на борт 165 не раненых немецких пленных.
Гибель
Утром 22 сентября «Кресси», «Абукир» и «Хог» патрулировали, не имея сопровождения эсминцев, поскольку последние были вынуждены искать убежище от непогоды. Три крейсера шли в строю кильватера со скоростью 10 узлов, держа между собой дистанцию 2000 м. Они не ожидали подводной атаки, но было выставлено наблюдение и одно орудие с каждого борта находилось в постоянной готовности атаковать любые обнаруженные вражеские корабли.
Германская подводная лодка U-9 капитан-лейтенанта О. Веддигена имел задачу атаковать британские транспорты в восточной части Ла-Манша, однако была вынуждена сменить позицию в поисках укрытия от шторма. Германский командир заметил британские корабли на дистанции, когда уже можно было атаковать их торпедами. Однако он решил сблизиться для более эффективного применения торпедного оружия. В 06:20 Веддиген выстрелил одну торпеду в «Абукир». Торпеда поразила крейсер в правый борт в районе машинного отделения; командир «Абукира» решил, что крейсер подорвался на мине, поэтому приказал другим кораблям приблизиться, чтобы они приняли раненых. «Абукир» начал быстро крениться и в 6:55 перевернулся, несмотря на контрзатопление отсеков.
Когда «Хог» приблизился к тонущему крейсеру, его командир Уилмот Николсон понял, что это была подводная атака и просигналил «Кресси» искать перископ. В это же время с «Хога» в воду бросали всё, что могло плавать и тем самым старались помочь оказавшимся в воде морякам с «Абукира». Остановившийся и спустивший на воду все свои шлюпки «Хог» был поражен двумя торпедами около 6:55. Освободившаяся от груза торпед U-9 временно показалась на поверхности, но затем снова погрузилась. «Хог» перевернулся приблизительно через десять минут после того, как был торпедирован, и в 07:15 затонул.
«Кресси» попытался таранить подводную лодку, но безуспешно, после чего возобновил спасательные работы. В 07:20 торпеда настигла и его. Веддиген дал двухторпедный залп, однако в «Кресси» попала только одна торпеда. Веддиген принял решение атаковать противника последней остававшейся торпедой. U-9, описав полукруг, обошла крейсер с другого борта и произвела залп. Торпеда попала в левый борт и вызвала взрыв нескольких котлов. «Кресси» получил сильный крен, затем перевернулся и затонул в 07:55. В 08:30 на помощь выжившим пришли несколько голландских кораблей, позднее к ним присоединились британские рыболовные траулеры. Общие потери англичан составили 1459 человек (62 офицера и 1397 рядовых), среди погибших были и 560 моряков с «Кресси». 837 человек были спасены.
Напишите отзыв о статье "HMS Cressy (1899)"
Комментарии
- ↑ фактический ∅ торпед — 17,72 дюйма (450 мм)
Примечания
Ссылки
- [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_92-47_mk9.htm Britain 9.2"/47 (23.4 cm) Mark IX]. Проверено 12 декабря 2012. [www.webcitation.org/6CxwUnsyU Архивировано из первоисточника 17 декабря 2012].
- [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_6-45_mk7.htm Britain 6"/45 (15.2 cm) BL Mark VII]
- [www.battleships-cruisers.co.uk/hms_cressy.htm HMS Cressy]
- [www.clydesite.co.uk/clydebuilt/viewship.asp?id=771 HMS Cressy]
Литература
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1860—1910. — Минск: Харвест, 2006. — ISBN 5-17-030194-4.
- Chesneau, Roger & Kolesnik. Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1860—1905 / R. Gardiner. — London: Conway Maritime Press, 1980. — 440 p. — ISBN 0-85177-133-5.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий HMS Cressy (1899)
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
