HMS Inflexible (1876)
HMS Inflexible (Корабль Её Величества «Несгибаемый») — цитадельный башенный броненосец Королевского военно-морского флота Великобритании, построенный по проекту инженера Натаниэля Барнаби в 1876—1881 году. Создавался как ответ на итальянские броненосцы типа «Duilio», считавшиеся в тот момент сильнейшими в мире. Располагал самой тяжелой дульнозарядной артиллерией в британском флоте. Служил (с перерывами) до 1897 года, после чего в 1903 продан на слом.
Содержание
История
В 1870-х, объединенная Италия предприняла решительные меры по усилению своего военно-морского флота. Господствовавшая тогда доктрина, сформированная как результат битвы при Лиссе считала основой морского боя индивидуальные схватки отдельных кораблей и придавала большое значение индивидуальному превосходству корабля над вражеским[2].
В рамках этой доктрины, итальянцы решили построить два самых сильных на тот момент в мире броненосца, индивидуально превосходящих любой другой военный корабль. Итальянские адмиралы понимали, что экономика Италии не позволяет содержать флот, сопоставимый по численности с британским или французским, и рассчитывали компенсировать нехватку корпусов индивидуальным превосходством каждого корабля. Начатые постройкой в 1873 году, два броненосца — Caio Duilio и Enrico Dandolo — были радикальнейшим отходом от общепринятых тогда стандартов, и благодаря своей высокой скорости, невероятно толстой броне (до 550 миллиметров) и мощным дульнозарядным нарезным орудиям калибром в 381-миллиметров[3] считались сильнейшими кораблями мирам.
Постройка этих гигантов вызвала сильное беспокойство в Великобритании. В сравнении с итальянскими кораблями, любой существующий или даже проектируемый на тот момент британский броненосец был бы безусловно слабейшим, и в случае столкновения один-на-один, итальянские гиганты вышли бы победителями.
В качестве адекватного ответа, британский флот решил построить корабль, превосходящий итальянские броненосцы по боевым возможностям. Зная, что итальянцы планируют вооружать свои новые корабли 381-миллиметровыми орудиями производства Armstrong Whitworth, Адмиралтейство заказало королевскому арсеналу в Вулвиче самые крупные и мощные орудия, которые тот мог изготовить: 406-миллиметровые нарезные дульнозарядные пушки. Предполагалось, что эта могучая артиллерия обеспечит новому британскому броненосцу уверенное превосходство над итальянскими кораблями[4].
Конструкция
Дизайн «Инфлексбила» был разработан Натаниэлем Барнаби под сильным влиянием итальянских кораблей. Новый британский броненосец был построен с тремя принципиальными особенностями:
- Бронированная «цитадель» в центре корпуса, защищенная наиболее мощными броневыми плитами которые только могла обеспечить промышленность. Вне цитадели вертикальное бронирование отсутствовало. Цитадель вмещала орудийные башни, артиллерийские погреба, котлы и машины. Согласно расчетам, запаса плавучести цитадели хватало, чтобы удерживать корабль на плаву даже при сильно поврежденных оконечностях.
- Незащищенные оконечности, прикрытые лишь броневой палубой, расположенной ниже ватерлинии. Считалось, что повреждения и даже полное разрушение оконечностей корпуса не приведет к потере плавучести, если не пострадают расположенные под броневой палубой отсеки. Чтобы улучшить непотопляемость, оконечности были разделены на множество небольших отсеков, частично заполненных пробкой.
- Легкая незащищенная надстройка на палубе, предназначенная для размещения экипажа в мирное время и улучшения мореходности.
Корабль получился необычно широким и коротким. Барнаби хотел, чтобы его новый броненосец был максимально устойчивой артиллерийской платформой, и поэтому пошел даже на уменьшение скорости до 14,73 узлов (стандартная скорость британских кораблей того времени составлял уже 15 узлов).
Сразу же после закладки корабля, тем не менее, проект подвергся резкой критике. Сэр Эдвард Рид, бывший директор бюро военно-морского строительства считал (на основании изучения чертежей), что корабль не сможет сохранить плавучесть, если его небронированные оконечности будут затоплены. Его слово имело достаточный вес для того, чтобы Адмиралтейство приостановило работы на корабле почти на год, ожидая результатов экспертизы. В конечном итоге, в декабре 1877 года, инженеры решили, что существующая артиллерия вряд ли сможет в реалистичной ситуации полностью разрушить оконечности (разделенные на множество небольших водонепроницаемых отсеков) и работы на корабле возобновились.
Основное вооружение
В качестве основного вооружения HMS «Инфлексбил» нёс четыре 406-миллиметровые дульнозарядные нарезные пушки в двух диагонально расположенных орудийных башнях.
Каждое орудие весило 81 тонну и стреляло 764-килограммовым снарядом на дистанцию до 5000-7000 метров. На дистанции до 1000 метров, такой снаряд мог пробить броневую плиту толщиной в 580 миллиметров. Стрельба осуществлялась зарядами дымного пороха. Из-за значительной длины орудий обычный способ перезарядки с дула — откатить орудие внутрь башни и перезарядить внутри — оказался для них недоступен. Орудия просто не помещались целиком внутри артиллерийских башен броненосца. Поэтому перезарядка орудия проводилась вне башни, через бронированные гласисы на верхней палубе.
Орудия размещались в двух диагонально расположенных орудийных башнях. Каждая башня вмещала два орудия и весила вместе с ними 450 тонн. В движение башня приводилась гидравлическим приводом, и совершала полный оборот приблизительно за 1 минуту.
Диагональное расположение башен было выбрано исходя из желания обеспечить возможно более сильный обстрел в любом возможном направлении. Передняя башня была смещена к левому борту, задняя — к правому борту. Надстройки на носу и на корме были специально сделаны очень узкими, чтобы как минимум одно орудие в каждой башне могло стрелять прямо на нос или прямо на корму. На практике выяснилось, что пороховые газы, проходя столь близко от надстройки, могут её повредить, и поэтому огонь на нос и на корму был затруднен.
Перезарядка орудий на «Инфлексбиле» представляла собой достаточно сложный процесс. После выстрела орудийная башня поворачивалась таким образом, чтобы стволы орудий оказались напротив люков. Далее орудиям придавался отрицательный угол возвышения, и дула их направлялись вниз к палубе. Из открывшихся люков выдвигались гидравлические толкатели, исполнявшие функцию артиллерийских банников: обмотанные губкой, они вдвигались в каналы орудий, вычищая пороховой нагар. Через толкатели в ствол впрыскивалась вода, чтобы погасить остатки пороха.
После этого те же гидравлические толкатели помещали в стволы орудий сначала пороховой заряд, а затем — снаряд. Так как орудия были нарезными, каждый снаряд был оснащен мягким медным пояском, и гидравлический толкатель попросту вминал поясок в нарезки ствола. После перезарядки люки в палубе закрывались и орудие наводилось в сторону цели. Цикл перезарядки занимал от 2,5 до 4 минут.
Вспомогательное вооружение
Помимо основного вооружения, «Инфлексбил» также располагал рядом вспомогательных оружейных систем, предназначенных для решения тех боевых задач, с которыми не могли справиться мощные, но медленно стреляющие орудия главного калибра.
Артиллерия
Вспомогательное артиллерийское вооружение «Инфлексибла» изначально состояло из шести казнозарядных нескорострельных 20-фунтовых орудий Армстронга. Предназначавшиеся для вооружения лёгких кораблей, орудия имели винтовой затвор и могли стрелять 10-килограммовыми снарядами на дистанцию до 3100 метров.
Вспомогательная артиллерия размещалась открыто, в незащищённой надстройке. Её основной задачей в бою являлся обстрел небронированных частей неприятельских броненосцев, поражение лёгких небронированых кораблей и защита «Инфлексибла» от возможных атак миноносцев.
Так как возможности этих примитивных казнозарядных орудий уже не соответствовали требованиям времени, в 1885 году «Инфлексибл» получил вместо них шесть новых 102-миллиметровых орудий BL 4-inch naval gun Mk I, более мощных и дальнобойных. В свою очередь эти орудия были сменены в 1897 году шестью скорострельными 120-миллиметровыми орудиями QF 4.7 inch Gun Mk I с унитарным заряжанием, обеспечивающими темп стрельбы в 5-6 выстрелов в минуту.
Для отражения атак миноносцев корабль также нес семнадцать пулемётов неизвестной конструкции.
Торпеды
«Инфлексибл» был первым кораблём Королевского Флота, получившим при постройке торпедное вооружение. Корабль был оснащён двумя 360-миллиметровыми торпедными аппаратами Уайтхеда, по одному на каждом борту. Аппараты размещались под водой, закрытые водонепроницаемыми заслонками. Перед выстрелом заслонка отодвигалась, и из аппарата выдвигался наружу 3-метровый медный цилиндр с расположенной внутри торпедой. Это было предусмотрено, чтобы снизить влияние на торпеду завихрений воды вокруг корпуса движущегося корабля. Торпеда запускалась с помощью пистона внутри медного цилиндра, который выталкивал торпеду в воду и одновременно включал её двигатель.
Таран
Подобно всем кораблям своего времени, «Инфлексибл» оснащался тараном. Успешное применение этого оружия при Лиссе породило преувеличенное представление о его возможностях. Таран броненосца был изготовлен из кованого железа, и подкреплен 76-миллиметровой броневой таранной переборкой, задачей которой было защищать в момент удара нос корабля от разрушений.
Защита
Броневая защита корабля была чрезвычайно мощной по меркам времени. Броневая цитадель была защищена по ватерлинии чрезвычайно толстыми броневыми плитами. Каждая плита состояла из нескольких слоев: сначала шел 300-миллиметровой толщины слой броневого железа, за ним — 280-миллиметровая деревянная подкладка из тика, затем — ещё один 300-миллиметровый слой железа и ещё одна тиковая подкладка толщиной 150 миллиметров. Изнутри плита прикрывалась ещё двумя слоями 16-миллиметровой стали. Общая толщина такого «сэндвича» из множества слоев железа и дерева составляла около 1,2 метра. По расчетам, броня могла выдержать нагрузку до 1100 фунтов на квадратный фут.
Выше ватерлинии толщина броневых плит снижалась до 510 миллиметров. Ниже ватерлинии броневые плиты имели толщину около метра, но уже в другой конфигурации слоев.
Броневые башни защищались двумя слоями броневых плит (230 мм + 180 мм), разделенных 460-миллиметровой деревянной подкладкой.
Вне цитадели, единственной броневой деталью была палуба, толщиной в 76 миллиметров железной брони. Палуба проходила на глубине около 1 метра ниже ватерлинии, и предназначалась для защиты подводных частей корабля от попаданий снарядов. Оконечности над броневой палубой были разделены на множество небольших отсеков. Между ними и наружной обшивкой пролегал наполненный пробкой коффердам, предназначенный для обеспечения плавучести корабля. Практические опыты показали, что 64-фунтовые снаряды не в состоянии эффективно разрушить эту конструкцию.
Двигатели
В движение «Инфлексибл» приводили две паровые машины «Компаунд», общей мощностью в 6500 лошадиных сил, работающие на два винта. Каждая машина приводилась в действие своим котельным отделением, с максимальным давлением до 61 фунта на квадратный дюйм. Подача угля была впервые в британском флоте механизирована.
Кроме основных машин, корабль имел 39 вспомогательных паровых машин для работы гидравлики башен, водоотливных помп, якорных барабанов и других компонентов.
«Инфлексибл» был первым кораблем, на котором ввели электрическое освещение. Бортовая сеть имела напряжение в 800 вольт, которое в итоге было сочтено опасным в применении и более на кораблях не использовалось. Освещение в машинном отделении осуществлялось дуговыми лампами, а в отсеках — накаливания. Лампы объединялись в блоки, состоявшие из 18 ламп накаливания и одной дуговой лампы в общей цепи (при этом каждая лампа накаливания была снабжена предохранительным механизмом, чтобы в случае перегорания остальные продолжали работать).
В качестве вспомогательного движителя корабль имел полное парусное оснащение на двух мачтах, общей площадью 1720 квадратных метров.
Боевая служба
«Инфлексибл» начал боевую службу 5 июля 1881 года. Он был включен в состав средиземноморской эскадры, чтобы парировать своих итальянских противников.
Менее чем через год после вступления в строй, 11 июля 1882 года, корабль принял участие в бомбардировке Александрии, подавляя вспыхнувшее в городе антибританское восстание. Корабль принимал активное участие в перестрелке с фортами египтян, выпустив общим счетом 88 своих снарядов. Ответный огонь египтян был плох, и только два снаряда попали в британский броненосец, убив офицера и плотника и ранив матроса. Корабль не получил от вражеского огня практически никаких повреждений, но сотрясение от выстрела его тяжелых орудий было таковым, что на «Инфлексибле» были разбиты шлюпки и надстройки.
В 1885 году «Инфлексибл» прошел модернизацию в Портсмуте, где его парусное оснащение было демонтировано. С 1885 по 1890 год корабль стоял в резерве, хотя эпизодически возвращался на службу — ради военно-морского смотра в 1887 году и маневров в 1889 и 1890. В 1890—1893 году корабль был возвращен на службу, и вновь назначен в средиземноморский флот. После этого, до 1897 года, корабль числился в составе эскадрона береговой обороны в Портсмуте, затем переведен в резерв флота и, наконец, в 1901 году передан в резерв верфи и разукомплектован. Списан на лом в 1903 году.
Оценка проекта
Для своего времени, «Инфлексибл» был впечатляющим кораблем, принципиальным шагом вперед для всего британского флота. Его чрезвычайно мощное вооружение и броневая защита ставили его в число сильнейших кораблей мира. 406-миллиметровые орудия на тот момент были сопоставимы только с ещё более мощными итальянскими пушками, и представляли значительную опасность практически для любого броненосца противника.
Британский флот, тем не менее, не считал этот броненосец особо удачным, хотя и признавал его достоинства: неплохую мореходность и хорошую устойчивость как артиллерийской платформы. Конструкция его была во многом несовершенна (что обуславливалось большим числом инноваций), а ряд технических решений оказался неудачен. Кроме того, корабль сравнительно быстро устарел: появление в 1880-х казенозарядных длинноствольных орудий, стрелявших бездымным порохом, привело к тому, что могучие пушки «Инфлексибла» перестали соответствовать новым стандартам дальнобойности и скорострельности. Броня же его, составленная из отдельных слоев железа и дерева, уже не являлась непроницаемой для тяжелых снарядов длинноствольных орудий.
Появление же в 1890-х скорострельных орудий среднего калибра с унитарным заряжанием сделало подобные «Инфлексиблу» корабли с незначительной площадью бронирования и незащищенными оконечностями, слишком уязвимыми. Спроектированный в эпоху медленно стреляющих короткоствольных орудий, этот броненосец не был рассчитан на изменившиеся условия войны на море и был быстро списан, прослужив в действующем флоте общим счетом не более 8 лет.
Интересно отметить, что практика боевого применения конструктивно подобных «Инфлексиблу» китайских броненосцев серии «Динъюань», имевших аналогичную «цитадельную» схему бронирования, продемонстрировала их сравнительно высокую устойчивость к огню скорострельной артиллерии 1890-х.
Напишите отзыв о статье "HMS Inflexible (1876)"
Ссылки
- ↑ Всё вооружение указано по состоянию на 1877 год
- ↑ Считалось, что управление боем будет быстро утрачено из-за несовершенства тогдашних средств сигнализации, и корабли будут сражаться отдельно друг от друга.
- ↑ Изначальный проект предусматривал именно эти пушки
- ↑ Эта надежда оказалась ложной. Итальянцы, узнав о британских 406-миллиметровых орудиях, решили перевооружить «Duilio» и «Dandalo», и заказали фирме «Армстронг» дульнозарядные нарезные 450-миллиметровые орудия.
- Bibliography
- Oscar Parkes British Battleships ISBN 0-85052-604-3
- Conway’s All the World’s Fighting Ships ISBN 0-85177-133-5
- Peter Padfield. The battleship era. — London: The military book company, 1972.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи о флоте желательно?:
|
Отрывок, характеризующий HMS Inflexible (1876)
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.
С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.
Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, – были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее.
Каждый человек живет для себя, пользуется свободой для достижения своих личных целей и чувствует всем существом своим, что он может сейчас сделать или не сделать такое то действие; но как скоро он сделает его, так действие это, совершенное в известный момент времени, становится невозвратимым и делается достоянием истории, в которой оно имеет не свободное, а предопределенное значение.
Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы.
Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, тем больше власти он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка.
«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
