HMS Magnanime (1780)
HMS Magnanime (1772) — 64-пушечный линейный корабль 3 ранга Королевского флота. Заказан 16 октября 1775. Спущен на воду 14 октября 1780 на королевской верфи в Дептфорде. Назван в честь приза, взятого у французов в 1748 году. Принадлежал к типу Intrepid сэра Джона Уильямса[1].
Служба
Принят в службу в октябре 1780. Капитан — Чарльз Вулсли (англ. Charles Wolseley).
В 1781 отбыл к Гибралтару в составе эскадры. Впоследствии ушёл в Индийский океан, где принял участие в нескольких сражениях с французами: у Провидиена, у Негапатама, Тринкомали и Куддалора.
Вернулся в Англию и был выведен в резерв в июне 1784 года.
В 1794—1795 срезан до 44-пушечного razée 5 ранга. В ноябре 1794 вновь введён в строй. Капитан — Айзек Шомберг (англ. Isaac Schomberg). В новом качестве принял участие во Французских революционных войнах. В 1802 году снова в резерве.
Во время Наполеоновских войн использовался как плавучая батарея и госпитальное судно.
Разобран в июле 1813 года в Ширнессе[1].
Напишите отзыв о статье "HMS Magnanime (1780)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 B. Lavery. The Ship of the Line — Volume 1. — P. 181.
- ↑ Здесь и далее число орудий указано для 64-пушечного
Литература
- Gardiner, Robert (2000) Frigates of the Napoleonic Wars. Chatham Publishing, London.
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Winfield, Rif (2007) British Warships in the Age of Sail, 1714—1792: Design, Construction, Careers and Fates. Seaforth Publishing. ISBN 978-1-84415-700-6.
| ||||||
|
Это заготовка статьи о военном корабле. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий HMS Magnanime (1780)
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
