HMS Malta (1800)
HMS Malta — 80-пушечный линейный корабль третьего ранга
Королевского флота. Ранее был на службе военно-морского флота Франции как Guillaume Tell, линейный корабль типа Tonnant, но был захвачен в Средиземном море в 1800 году английской эскадрой, осуществлявшей блокаду Мальты. Отслужив менее четырёх лет у французов (с момента ввода в эксплуатацию в июле 1796 до его захвата в марте 1800), он в конечном итоге в течение 40 лет служил у англичан.
Guillaume Tell принял участие в битве на Ниле, но входил в арьергард французского флота и потому практически не пострадал. Он оказался одним из двух французских линейных кораблей, которые смогли избежать захвата или уничтожения, и нашли убежище на Мальте. Но там он оказался в ловушке британской блокады, и когда остров был атакован англичанами, он попытался сбежать. Однако Guillaume Tell был замечен британским фрегатом и был атакован несколькими кораблями. После ожесточенной борьбы он спустил флаг и перешёл в руки англичан. Был переименован в HMS Malta в честь острова, возле которого он был захвачен.
Участвовал в сражении у мыса Финистерре в 1805 году, внёс свой вклад в захват двух вражеских кораблей. Принял участие в блокаде французских портов, помог в погоне и захвате французского фрегата Président в 1806 году. В последние годы войны использовался как флагман в Средиземном море, после чего вернулся в Англию. Он провел некоторое время в качестве сторожевого корабля в Плимуте, и оставался на военной службе, пока не был переоборудован в блокшив, в роли которого он провел почти десять лет. Он был, наконец, разобран в 1840 году, через сорок лет после его захвата у французов.
Французская служба
Нил
Guillaume Tell был построен по проекту Жака-Ноэля Сане на верфи Тулона. Строительство длилось с сентября 1794 года по июль 1796 года, корабль был спущен на воду 21 октября 1795 года[1]. Он был назван в честь народного героя Вильгельма Телля.
В качестве флагмана контр-адмирала Пьера-Шарля Вильнева он входил в состав эскадры вице-адмирала Франсуа-Поля Брюейса, которая перевозила армию Наполеона Бонапарта с которой тот намеревался захватить Египет[2] Guillaume Tell стоял на якоре с флотом Брюейса в Абукирском заливе 1 августа, когда вечером они были обнаружены британским флотом под командованием контр-адмирала Горацио Нельсона. Нельсон приказал флоту сразу атаковать, и британская эскадра удвоив свою линию вступила в бой с французским авангардом.
Брюейс был захвачен врасплох, так как предполагал, что британцы атакуют его арьергард или центр, где он и расположил свои тяжёлые корабли, в том числе и Guillaume Tell[3] Guillaume Tell первое время не принимал участия в сражении, но когда наступил рассвет французский авангард сдался, и британская эскадра атаковала оставшиеся французские корабли[3].
Вильнев сражался до полудня 2 августа, после чего, видя безнадежность дальнейшего сражения, ушёл в море с остатками французского арьергарда (Guillaume Tell, Généreux, Timoléon и два фрегата), но Timoléon сел на мель и его пришлось бросить[4] Вильнев позже был подвергнут критике за то, что не вступил в бой с самого начала, чтобы оказать помощь авангарду, но затем исследователи пришли к выводу, что это никак не повлияло бы на конечный результат[4].
Четыре уцелевших французских корабля бежали на Мальту, после чего Généreux решил вернуться оттуда в Тулон, но Guillaume Tell был блокирован в гавани Валлетта британской эскадрой[5].
Захват
Раздражение Нельсона из-за того, что два французских линейных корабля смогли сбежать после битвы на Ниле, немного уменьшилось когда в феврале 1800 года был перехвачен Généreux, который попытался прорвать блокаду Мальты[5]. Он был захвачен после короткого сражения, сдавшись флаг-капитану Нельсона, Эдварду Берри. Нельсон к тому времени был настолько увлечен Эммой Гамильтон, что пошёл против своего командира лорда Кейта, перенеся свою базу в Палермо, после чего оставил блокаду на своих подчиненных, а сам отправился на берег[6].
В то время как он был в отъезде, Guillaume Tell завершил подготовку к выходу в море и в 11 часов вечера 29 марта вышел из Валлетты под флагом контр-адмирала Дениса Декреса[6]. Её отплытие было замечено капитаном Генри Блэквудом на борту фрегата HMS Penelope, который тут же атаковал его, послав бриг Minorca позвать на помощь остальную часть эскадры[6].
К рассвету 30 марта к месту сражения прибыл 64-пушечный HMS Lion, и открыл огонь по французскому кораблю. Во время маневрирования бушприт Lion запутался в такелаже Guillaume Tell и экипажу Lion пришлось отбить две атаки французов, которые попытались взять его на абордаж[6].
Эдвард Берри на HMS Foudroyant подошёл к месту боя в 6 часов утра, и после того как Guillaume Tell ответил отказом на предложение сдаться, открыл огонь. Хотя Guillaume Tell уже лишился грот- и крюйс-стеньги в результате перестрелки с Penelope, он всё ещё оказывал упорное сопротивление Foudroyant[6]. Два судна обменялись залпами в то время как Penelope зашёл с другого борта Guillaume Tell и тоже открыл огонь[6]. Теперь обстреливаемый с обеих сторон, Guillaume Tell потерял фок-мачту в 6:36 утра, а в 6:45 лишился и грот-мачты.
Несмотря на тяжёлые повреждения французский корабль продолжал вести бой с тремя британскими кораблями ещё в течение двух часов, пока не лишился последней мачты и не был вынужден закрыть нижние орудийные порты, чтобы избежать угрозы затопления[7]. Понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, Декрес в 9:35 утра приказал спустить флаг в знак капитуляции[7].
Британская служба
Сильно повреждённый Guillaume Tell был принят на буксир Penelope, который пострадал не так сильно как остальные британские корабли, и прибыл в Сиракузы 3 апреля[8]. После ремонта он отплыл в Англию, прибыв в Портсмут 23 ноября 1800 года[1]. Там он был отремонтирован и оборудован, процесс был завершен к июлю 1801 года, после чего он был введен в эксплуатацию, как HMS Malta под командованием капитана Албемарле Берти[1]. Первое время он находился на рейде острова Уайт, но был поврежден в результате серьёзного пожара в апреле 1802 года и был отправлен на ремонт. После его завершения, он вновь вступил в строй в марте 1803 года, к самому началу войны, под командованием капитана Эдуарда Буллера[1].
Буллер был временно заменен в январе 1805 года капитаном Уильямом Грейнджером для службы в эскадре блокирующей Кадис, но Буллер вернулся на корабль вовремя, чтобы принять участие в Бое Кальдера у мыса Финистерре 22 июля 1805 года[1][9]. Флот Кальдера из 15 линейных кораблей, двух фрегатов, куттера и люггера находился возле мыса Финистерре, когда он столкнулся с объединённым франко-испанским флотом из 20 линейных кораблей, семи фрегатов и двух шлюпов. Кальдер решил атаковать и двинулся к французам со своей эскадрой. Malta была последним кораблем в британской линии, но когда два флота смешались в условиях недостаточной видимости и густом тумане, Буллер обнаружил, что он был окружен пятью вражескими кораблями[10][11]. После ожесточенного сражения, в котором Malta потеряла пять человек убитыми и сорок ранеными, Буллер вынудил сдаться испанский 84-пушечный San Rafael, а затем послал шлюпки с целью завладеть испанским 74-пушечным кораблем Firme[11][12][13].
Malta стала флагманом контр-адмирала сэра Томаса Луиса в августе 1806 года, и все ещё оставалась в составе его эскадры, когда ей было приказано перехватить французские силы под командованием Жана-Батиста Филибера, который, как ожидалось, должен был прибыть в европейские воды из Вест-Индии. 27 сентября она столкнулись с 44-пушечным французским фрегатом Président, и после непродолжительного преследования заставила его сдаться[14].
Malta отправился в Средиземное море 5 января 1807 года и провел год участвуя в блокаде Кадиса, в составе эскадры под руководством капитана Уильям Шилда[1]. Он также участвовал в блокаде Тулона в 1808 году, сначала под командованием Шилда, а затем под руководством капитана Роберта Отвея.
Вернувшись домой в Великобританию в декабре того же года, он был отправлен на ремонт[1]. В июле 1809 года в Плимуте начались большие восстановительные работы, которые были завершены к декабрю 1811 года. Он вновь вступил в строй в сентябре 1811 года под командованием капитана Чарльза Пейджа и служил в качестве флагмана контр-адмирала сэра Бенджамина Хелловела в Средиземном море[1]. Malta отплыл из Англии 8 января 1812 года и провел следующие несколько лет в Средиземном море, перейдя под командованием капитана Уильяма Чарльза в январе 1815 года[1].
С окончанием наполеоновских войн он вернулся в Великобританию, где он был отремонтирован, а с ноября 1815 по январь 1816 он был переоборудован в Плимуте в сторожевой корабль[1]. Капитан Томас Колфилд принял командование в январе 1816 года и оставался на этой должности до тех пор, пока команда не была распущена в июле 1816 года. Malta оставалась на действительной службе пока не была установлена как блокшив в Плимуте в конце 1831 года. В этой роли судно провело ещё девять лет, после чего было разобрано в Плимуте в августе 1840 года[1][15].
Напишите отзыв о статье "HMS Malta (1800)"
Ссылки
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Winfield, pages 32-33
- ↑ Mostert, page 271
- ↑ 1 2 Mostert, page=260
- ↑ 1 2 Mostert, page 272
- ↑ 1 2 Mostert, page 365
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Mostert, page 366
- ↑ 1 2 Mostert, page 367
- ↑ Gardiner, page 162
- ↑ Fremont-Barnes, page 84
- ↑ Adkin, page 56
- ↑ 1 2 Tracy, page 66
- ↑ The Annual Biography and Obituary. — 1825. — P. 72.
- ↑ The Gentleman's Magazine. — 1805. — P. 760.
- ↑ The Gentleman's Magazine. — 1824. — P. 466.
- ↑ Colledge, page 214
Литература
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- J.J. Colledge. Ships of the Royal Navy: The Complete Record of All Fighting Ships of the Royal Navy From the Fifteenth Century to the Present. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1987. — ISBN 0-87021-652-X.
- Rif Winfield. = British Warships in the Age of Sail 1714–1792: Design, Construction, Careers and Fates. — Seaforth Publishing. — ISBN 978-1-84415-700-6.
- Mark Adkin. [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~pbtyc/Naval_History/Vol_II/Contents.html The Trafalgar Companion: A Guide to History's Most Famous Sea Battle and the Life of Admiral Lord Nelson]. — London: Aurum Press, 2007. — ISBN 1-84513-018-9.
- Gregory Fremont-Barnes. = The Royal Navy: 1793-1815. — Oxford: Osprey Publishing, 2007. — ISBN 978-1-84603-138-0.
- Robert Gardiner. = Frigates of the Napoleonic Wars. — London: Chatham Publishing, 2006. — ISBN 1-86176-292-5.
- Noel Mostert. The Line Upon a Wind: The Greatest War Fought At Sea Under Sail: 1793-1815. — London: Vintage Books, 2008. — ISBN 978-0-7126-0927-2.
- Nicholas Tracy. Who's who in Nelson's Navy: 200 Naval Heroes. — London: Chatham Publishing, 2006. — ISBN 1-86176-244-5.
Отрывок, характеризующий HMS Malta (1800)
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
