Hawker Typhoon

Typhoon
Тайфун Mk.IB с нанесёнными «полосами вторжения»
Тип	истребитель-бомбардировщик
Разработчик	Hawker Aircraft
Производитель	Hawker Aircraft Ltd. Gloster Aircraft Co. (Хаклкот)
Главный конструктор	Сиднэй Кэмм
Первый полёт	24 февраля 1940
Начало эксплуатации	1941
Конец эксплуатации	1947
Статус	снят с вооружения
Основные эксплуатанты	Королевские ВВС Королевские ВВС Канады
Годы производства	1941–1945
Единиц произведено	3317
Варианты	Hawker Tornado Hawker Tempest Hawker Sea Fury
Изображения на Викискладе

Hawker TyphoonHawker Typhoon

Хо́укер Тайфун (англ. Hawker Typhoon) — британский одноместный истребитель-бомбардировщик времён Второй мировой войны. Производился фирмой Hawker Aircraft Ltd. с 1941 года до ноября 1945 года. Оставался на вооружении до 1947 года. Изначально разрабатывался как перехватчик для замены истребителя Хоукер Харрикейн, но из-за некоторых проблем конструкции полностью не удовлетворял требованиям. Один из самых успешных штурмовиков RAF в годы Второй мировой войны.

Тайфун был вооружён двенадцатью пулеметами Браунинг калибра 7,62 мм (.303) и оснащался двигателем Napier Sabre мощностью 2000 л.с. Когда Люфтваффе приняли в эксплуатацию Fw 190  в 1941 году Typhoon был единственным самолётом Королевского ВВС способным ловить его на малых высотах; в результате чего он обеспечил роль в качестве низковысотного перехватчика.

С конца 1942г. Тайфун стали оснащать бомбами, а в конце 1943 и штурмовыми ракетами RP-3. С этим оружием и его четырьмя 20мм пушками Hispano, Тайфун стал одним из самых успешных штурмовиков за время Второй мировой войны.

Проектирование и разработка

Происхождение

Ещё до начала производства нового истребителя Хоукер Харрикейн, конструктор Сиднэй Кэмм начал в частном порядке разрабатывать замену для него. Два предварительных проекта были похожи, но заметно больше, чем Харрикейн. Позже они стали известны как "N" и "R" (по первой букве производителей двигателей), поскольку они были сконструированы для вновь разработанных двигателей Napier Sabre и Rolls-Royce Vulture соответственно. Оба двигателя имели 24 цилиндра и были рассчитаны более чем на 2000 л.с. (1491 кВт); разница между ними в основном в расположении цилиндров - Н-блок в Sabre и X-блок в Vulture. Хоукер представил эти предварительные проекты в июле 1937 года, но посоветовал дождаться выпуска нового истребителя.

В марте 1938 года Хоукер получил от Министерства ВВС, спецификации F.18 / 37 для истребителя, который был бы в состоянии достичь по крайней мере 400 миль/ч (644 км/ч) на высоте 15000 футов (4,600 м) с указыванием британский двигатель с двухскоростным нагнетателем . Вооружение должно было состоять из двенадцати пулеметов Браунинг калибра 7,62 мм (.303) с 500 патронами на ствол и обеспечением альтернативных комбинаций оружия. Основываясь на этом Кэмм и его команда конструкторов начали формальное развитие конструкций и строительства прототипов.

Основная конструкция Тайфуна представляет собой сочетание традиционной конструкции Хоукер (например, используемый в раннем Хоукер Харрикейн) и более современных методов строительства: конструкция передней части фюзеляжа, от опор двигателя до задней части кабины, была скреплена болтами и сварена из стали, в то время как задняя часть фюзеляжа была делалась по конструкции монокока. Носовая часть фюзеляжа и кабины были составлены ​​из крупных, съемных панелей дюралюминия, что обеспечило легкий внешний доступ к двигателю, его аксессуарам и большинству важному гидравлическому и электрическому оборудованию.

Крыло имело размах 41 фут 7 дюйм (12,67 м), с площадью крыла 279 футов квадратных (29,6 m²). Оно было разработано с небольшим изгибом по типу "обратная чайка"; У внутренних секций ангедраль составлял 1°, в то время как внешние секции имели дигедраль в 5½°. Аэродинамический профиль крыла - NACA 22 с толщиной по отношению к хорде 19,5% сужающейся до 12% на кончике.

Крыло обладало высокой прочностью, при условии достаточного места для топливных баков и тяжелого вооружения. Внутри каждого крыла установлено по два топливных бака; "главные" баки, разместились в корпусе и к задней части шасси, имела ёмкость 40 галлонов (150 литров), в то время как "носовые" баки, встроенные в передние кромки крыла, имели вместимость 37 галлонов (140 литров) каждый.

По современным стандартам, крыло новой конструкции было очень "толстым", так же как и на Харрикейн. Хоть Тайфун и должен был достигать более 400 миль в час в горизонтальном полете на высоте 15000 футов, толстые крылья создавали большое аэродинамическое сопротивление и достичь более высокие скорости, чем 410 миль в час на высоте 20000 футов (6100 м), достигнутые в тестах, не удалось. Скороподъемность и рабочие характеристики на большей высоте также оказались неутешительными. Когда Тайфун нырнул со скоростью свыше 500 миль в час (805 км/ч), повышение сопротивления вызывало сильную тряску. Эти проблемы с сжимаемостью привели Кэмма к проектированию Тайфун II, позже известный как Темпест, который имел гораздо более тонкие крылья ламинарного течения.

Прототипы

Первый полет первого опытного образца Тайфун P5212, совершённый летчиком-испытателем Хоукер Филипом Лукасом из Лэнгли, было отложено до 24 февраля 1940 года из-за проблем, связанных с развитием двигателя Sabre. Несмотря на то, что для первых полетов прототип был разоружен, P5212 позже оснащается двенадцатью пулеметами Браунинг калибра 7,62 мм (.303), устанавливаемые в группы по шесть в каждом крыле - это было вооружение установленное на первые 110 Тайфунов, известный как Тайфун IA. P5212 также имел небольшой хвост-плавник и тройные выхлопные трубы. 9 мая 1940 года с прототипом прямо в воздухе произошло разрушение конструкции - на соединении между передней части фюзеляжа и хвостовой части фюзеляжа, сразу за сиденьем пилота. Филип Лукас мог видеть дневной свет через раскол, но вместо того, чтобы катапультироваться, он приземлил самолёт, а позже был награждён медалью Георга.

15 мая министр авиационной промышленности лорд Бивербрук приказал, что ресурсы должны быть сконцентрированы на производстве пяти основных типов воздушных судов (истребителей Спитфайр и Харрикейн, бомбардировщиков Уитли, Веллингтон и Бленхейм). В результате, развитие Typhoon было замедлено, производственные планы были отложены, а лётные испытания продолжались по сниженной ставке.

В результате задержки второй прототип P5216 выполнил свой первый полет 3 мая 1941 года: P5216 нес вооружение из четырех ленточных 20 мм (0,79 дюйма) пушек Hispano Mk II с 140 патронами на ствол. Прототипом был известен как Тайфун IB. В промежутке между строительством первого и второго прототипа, министерство авиации Хоукер дало поручение приступить к строительству 1000 новых истребителей.

Боевое применение

Начало эксплуатации

В 1941 году Спитфаеры V, которыми были оснащены большая часть истребительных эскадрилий уступали новым Fw 190 и несли большие потери. Тайфун был предоставлен в эксплуатацию в Подразделения № 56 и 609 эскадрилий в конце 1941 года, чтобы противостоять Fw 190. Это решение оказалось катастрофой и несколько Тайфунов было потеряно по неизвестным причинам, после чего Министерство ВВС стало рассматривать остановку производства самолёта.

В августе 1942 года второй пилот-испытатель Хоукер, Кен Сет-Смит, заменяя главного летчика-испытатель Филипа Лукаса, проводил тестовый полёт недалеко от испытательного центра Хоукер в Лэнгли, во время которого самолёт разбился, пилот погиб. Сиднэй Кэмм и команда конструкторов немедленно исключила вариант ошибки пилота, как это было в предыдущих авариях. Расследование показало, что из-за неправильного баланса массы хвост оторвался от фюзеляжа, стоило только самолёту поймать небольшой флаттер. В модификация №286 проблема была частично решена. (Инцидент испытательного полета Филипа Лукаса 1940 года произошел из-за проблем, никак не связанных с этой.) Двигатель Sabre также был постоянным источником проблем, особенно в холодную погоду, когда завести его было достаточно сложно, слабая износостойкость втулкок клапанов и, соответственно, высокое потребление топлива. 24-цилиндровый двигатель производил мало положительных эмоций у пилотов.

В Тайфуне не замечали качеств надежного самолета до конца 1942 года, в отличие от Роланда Бимонта, видевшего его, как превосходный боевой самолёт. Бимонт работал в качестве летчика-испытателя производства Хоукер, придя на замену Сет-Смиту. В конце 1942 - в начале 1943 года эскадроны Тайфунов были расположены на аэродромах вблизи южного и юго-восточного побережья Англии и, наряду с двумя эскадрильями Спитфаеров XII, противостояли Фокке-Вульфам Люфтваффе. Подразделения Тайфунов летали на высоте 500 футов (150 метров) или ниже, обнаруживали, а затем перехватывали вражеские истребители-бомбардировщики. Так Тайфун наконец проявил себя в роли перехватчика.

Первые два истребителя-бомбардировщика Me 210, уничтоженные над Британских островами пали от орудий Тайфунов в августе 1942г. Во время дневного рейда Люфтваффе на Лондон 20 января 1943 года четыре Bf 109G-4 и один Fw 190A-4 также были уничтожены Тайфунами. Как только самолет поступил на вооружение, было очевидно - профиль тайфуна напоминал Fw 190, из-за чего союзным зенитные подразделения начинали огонь по истребителю. По этой причине всем Тайфунам сначала выкрашивали нос в белый цвет, а позже для лучшей видимости размечали черно-белыми полосами под крыльями. Это предшествовало тому, что в день высадки в Нормандии подобная раскраска была нанесена на всю авиацию Союзников.

Переклассификация в штурмовик

К 1943 году Королевское ВВС нуждалась в штурмовиках куда больше, чем в истребителях, и Тайфун как раз подходил к этой роли. Мощный двигатель позволил самолету нести нагрузку до двух 1000 фунтов (454 кг) бомб - столько же, сколько и легкие бомбардировщики всего лишь несколько лет назад. Оборудованные бомбой самолеты были названы "Bombphoons" и поступили на вооружение в 181-ю эскадрилью, сформированную в сентябре 1942 года.

С сентября 1943 г. Тайфуны также были вооружены восемью 60 фунтовыми штурмовыми ракетами RP-3. В октябре 1943 года, эскадрилья №181 сделала первые ракетные обстрелы из Тайфуна. Несмотря на то, что ракетные снаряды были неточными и требовали значительного мастерства, чтобы попадать по цели, "огневой мощи всего одного Тайфуна было достаточно для нанесения урона на огромной площади." К концу 1943 года 18, оборудованных ракетами, подразделений Тайфунов сформировали Второе тактическое ВВС Британии (2-й TAF). В теории рельсы для ракет и стойки для бомб были взаимозаменяемыми. На практике, чтобы упростить снабжение, некоторые Тайфуны 2-й TAF использовали только ракеты, в то время как другие эскадроны были вооружены исключительно бомбами (Это также позволило отдельным единицам более тонко отточить свои навыки с присвоенным им вооружением).

Тайфун зарекомендовал себя как наиболее эффективный самолет тактического удара RAF, на перехваты налетов, для атаки транспортных целей глубоко в Северо-Западной Европе до вторжения, а также непосредственной поддержки сухопутных войск союзников после высадки в Нормандии. Система тесной связи с наземными войсками была создана Королевскими ВВС и армией: операторы RAF в транспортных средствах, оборудованных УКВ передатчиками, перемещались вместе с войсками, работающими у линии фронта, и вызывали Тайфуны для нападения на цели, отмечаемые для них дымовыми снарядами, выпущенными с помощью миномётов или артиллерийских орудий. Для уничтожения или, как минимум, повреждения некоторых, более тяжелых танков Вермахта, ракеты должны ударить точно в тонкостенный отсек МТО. Анализ уничтоженных танков после сражения в Нормандии показал, что эффективность ракет, выпущенных с воздуха, лишь 4%. В операции Гудвуд (18-21 июля), 2-й TAF заверял о 257 уничтоженных танках. После того , как область была освобождена, британские

аналитики подтвердили только, что только 10 из 456 выбитых немецких ББМ, найденных в этом районе, были подбиты Тайфунами использовавшими реактивные снаряды.

В Мортене, в Фалезской операции, 7 августа началось немецкое контрнаступление. Эта контратака была отбита Тайфанами из 2-го TAF и 9-м USAAF. В ходе боя, летчики 2-й TAF и 9-й USAAF утверждали, что уничтожили в общей сложности 252 танка. На самом же деле в контрнаступлении приняли участие только 177 немецких танков и штурмовых орудий, потеряно было только 46, из которых 9 были уничтожены Тайфунами.

Всего было построено 3317 Тайфунов и почти все - компанией Глостер. Хоукер, на основе Тайфуна разрабатывал новую модификацию - Тайфун II, но различия между ним и Тайфун Mk I были настолько велики, что в итоге разумней сделать другой самолет, и он был переименован в Хоукер Темпест. После того, как война в Европе закончилась Тайфуны были быстро удалены из фронтовых эскадрилий. К октябрю 1945 года Тайфунов уже не было в оперативном использовании.

Захваченные Тайфуны

С 1943 года, с момента изменения его роли на штурмовик, Тайфуны постоянно работали над вражеской территорией - неизбежно, что некоторые самолёты попали в руки немцев. Первый Тайфун оказавшийся у Люфтваффе был EJ956 SA-I 486 (NZ) Sqn. 23 марта 1943 года два самолета F/O Смита и F/S Моусона летели на операцию "Ревень" во Франции. Во время того, как они пересекали побережье на малой высоте, Тайфун Моусона был поражен легкой зенитной артиллерии. Ему удалось брюхом сесть на землю в поле, недалеко от Кани-Барвиль, но самолет был взят в плен, прежде чем пилот смог уничтожить его. Тайфун был отремонтирован и произведён на нём первый тестовый полёт в Рехлине, после чего взят на службу. Во время вынужденной посадки возле Мекелфелда трофейный Тайфун перевернулся и был списан 10 августа 1944г. 14 февраля 1944 года, еще один Тайфун из 174-й эскадрильи был взят в плен, после тяжёлого приземления около Блуа из-за отказа двигателя. Пилот, F/O Проддоу, избежал захвата. Этот Тайфун разбился в Рейншенхеле 29 июля 1944.

Модификации 1941-1945 годов

Как и другие самолёты RAF, находящиеся на линии фронта Второй мировой войны, Тайфун изменялся и регулярно обновлялся, так что в 1945 году Тайфун весьма отличался от своего предшественника, построенного в 1941. В последние месяцы войны ряды более старых самолетов выкатывали из хранения и капитально ремонтировали. Например, R7771 был в одной из первых партий, построенный в 1942 году, имел конструкцию с признаками раннего производства. Этот Тайфун служил как истребитель-перехватчик в 1942 году. В феврале 1945 R7771 был внесен в список находящихся в эксплуатации, в числе 182-й эскадрильи. К тому времени он уже почти не отличался от Тайфунов поздней серии.

Загазовывание кокпита

Первая проблема, возникающая с Тайфуном после его ввода в эксплуатацию, было просачивание выхлопных газов в кабину пилота. В попытке исправить это в ноябре 1941 года стали устанавливать более длинные выхлопные трубы (Модификация 239), а примерно в то же время, щель в двери кабины была загерметизирована. Несмотря на все совершенствования, эта проблема так и не была полностью решена. Дабы не угореть стандартной процедурой для пилотов Тайфунов в течение всей войны было использование кислорода начиная со старта двигателя и до самого его выключения. В дополнение к этому, пилоты испытывали неприятно высокие температуры в кабине -вентиляционная трубка помогла смягчить, но никак не решить её. Кроме того были добавлены два небольших отверстия позади пилота под радио.

Хвост

Одной из основных проблем, от которых страдали ранние Тайфуны, был ряд структурных неудач, приводящих к потере целых секций хвостовой части на некоторых самолетах, главным образом при высоких перегрузках. В конечном счете было выяснено, что причиной проблемы являлась комбинация факторов, в том числе гармонические колебания, которые были способны привести к усталостным повреждениям металла за весьма короткий срок, и слабый транспортный шарнир, находящийся сразу перед горизонтальным хвостовым оперением.

Начиная с сентября 1942 года внутри фюзеляжа по всей задней части был установлен стальной ремень, но вскоре (модификация 286) он был заменён — «плавник» стали приковывать извне через хвостовую часть фюзеляжа, заодно были усилены некоторые каркасные рамы в хвосте. Это была постоянная мера, призванная избавить от проблем с задней частью фюзеляжа, принятая в периоде с декабря 1942 по март 1943 года. В итоге в 1944 году хвостовая часть была полностью заменена на переработанную.

Хотя эта модификация должна была исключить разрушение хвостовой части, она стала его новой причиной, на этот раз, из-за изменений в конструкции шасси. В полете на высокой скорости обтекатели шасси попадали в зону пониженного давления, создавая неровный воздушный поток вокруг хвостового оперения, из-за чего оно а затем и вся задняя часть фюзеляжа разрушались. В общей сложности из-за данного конструкционного недостатка было потеряно 25 самолетов и 23 пилота.

Лётные характеристики

Лейтенант Кен Тротт, пилотировавший Тайфун в составе 197-й эскадрильи, вспоминал:

Самолёт был очень большим для одномоторного истребителя. Несмотря на это он был мощный с неплохой управляемостью. Мне он понравился своей скоростью и стабильностью. Даже на скрости в 400 миль/ч (650 км/ч) самолёт летел достаточно устойчиво.

Для пилотов в кабине была пометка об ограничении скорости. Приборная воздушная скорость (IAS) для пикирования была установлена ​​на уровне 525 миль в час (845 км/ч). При необходимости Тайфун мог выполнять полет на скорости 300 миль в час (480 км / ч) с открытой кабиной. Полет с выпущенными шасси и закрылками мог продолжаться без инцидентов на скоростях 210 и 155 миль в час (338 и 249 км/ч) соответственно. Из-за проблем с устойчивостью, когда самолет нёс бомбы, скорость не могла превышать 400 миль в час.

В примечании по управлению топливной системой не рекомендуется летать с дополнительными топливными баками при IAS свыше 380 миль в час (610 км/ч). Баки могли быть выброшены за борт на скорости около 200 миль в час (320 км/ч), но в случае чрезвычайной ситуации, выброс допускался при 350 миль в час (560 км/ч). Баки должны быть выброшены только во время горизонтального полета. С точки зрения стабильности, самолет был стабильным "направленно" и " в поперечном направлении (со стороны)" , но немного нестабильным в продольном направлении (в длину). Контроль элеронами  был легким и эффективным даже на максимальной скорости, но при этом очень вялым был отклик на низких скоростях. Управление элеватором также было довольно легким.

Скорость сваливания была довольно низкая.

Уцелевшие

Только один Тайфун полностью уцелел с тех времён – серийный номер MN235, участвовавший на выставке в музее Королевских военно-воздушных сил в Хендоне, северная часть Лондона. Ранее он выставлялся в Национальном музее авиации и космонавтики, в США, до того, как был предоставлен Английскому музей на 50-ти летие Королевского ВВС в обен на Hawker Hurricane. В настоящее время на правах аренды находится в Канадском музее авиации и космоса в Оттаве. Также частично сохранилось ещё несколько самолётов:

• Typhoon Ib EJ922 (Коллекция Питера Смита, Великобритания),
• Typhoon Ia JR505 (Коллекция Брайана Барнеса, Великобритания),
• Typhoon Ib JP843 (Коллекция Яна Слатера, Канада),
• Typhoon Ib RB396 (Коллекция Дэйва Робинсона, Великобритания).

Две неопознанные секции кабины находятся на выставке в Имперском военном музее Даксфрда и музее реактивной авиации в Глостере.

Тактико-технические характеристики

Приведены данные модификации Typhoon IB обр. 1945 года.

Источник данных: Mason, 1966, p. 12.

Технические характеристики

• Экипаж: 1 пилот
• Длина: 9,74 м
• Размах крыла: 12,67 м
• Высота: 4,67 м
• Площадь крыла: 29,6 м²
• Масса пустого: 4010 кг
• Нормальная взлётная масса: 5375 кг
• Максимальная взлётная масса: 6341 кг
• Силовая установка: 1 × жидкостного охлаждения Napier Sabre IIC
• Мощность двигателей: 1 × 2260 л. с. (1 × 1685 кВт)
• Воздушный винт: 3-лопастной Rotol

Лётные характеристики

• Максимальная скорость:  
  • на высоте: 665 км/ч на высоте 3505 м
  • у земли: 663 км/ч
• Скорость сваливания: 142 км/ч
• Практическая дальность: 821 км (с 2×227 кг бомбами)
• Практический потолок: 10729 м
• Время набора высоты: 4572 м за 5 мин 50 с
• Нагрузка на крыло: 223,5 кг/м²
• Тяговооружённость: 330 Вт/кг

Вооружение

• Стрелково-пушечное: 4 × 20 мм пушки Hispano Mk.I в крыле
• Неуправляемые ракеты: 8 × RP-3
• Бомбы: 2 × 227 кг или 2 × 454 кг

</ul>

Литература

• Mason, Francis K. The Hawker Typhoon. — London: Profile Publications, 1966. — (Profile Aircraft 81).
• Air Ministry. Pilot's Notes for Typhoon Marks IA and IB; Sabre II or IIA engine (2nd edition). — London: Crecy Publications, 2004.

Ссылки

• [www.raf.mod.uk/history/137squadron.cfm История 137-й эскадрильи] (англ.)
• [www.197typhoon.org.uk/ 197-я эскадрилья Тайфунов] (англ.)
• [www.raf.mod.uk/history/198squadron.cfm История 198-й эскадрильи] (англ.)

Отрывок, характеризующий Hawker Typhoon

– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.