Человек человеку волк
«Человек человеку волк» (лат. Homo homini lupus est) — ставшее поговоркой выражение из комедии «Ослы[en]» (лат. Asinaria), которое используется для характеристики таких человеческих отношений и нравов, в каких преобладает крайний эгоизм, вражда, антагонизм[1].
Означает саркастическую характеристику крайне эгоистичного человека. Употребляется при обсуждении подлых поступков, которые совершает человек по отношению к человеку.
Первое упоминание выражения встречалось у древнеримского комедиографа Плавта в произведении «Ослы». В противоположность, Сенека писал, что «человек есть нечто священное для человека».[2] Оба афоризма были использованы Томасом Гоббсом в посвящении к своей работе De Cive (1651): «Если говорить беспристрастно, то оба высказывания верны; человек человеку является своего рода Богом, и, верно то, что человек человеку — волк, если мы сравним людей между собой; и во-вторых, если мы сравним города». Наблюдения Гоббса, в свою очередь, перекликаются с Плавтом, утверждая, что люди по своей природе эгоистичны.
XXII съезд Коммунистической Партии Советского Союза в 1961 году постановил, что «человек человеку — друг, товарищ и брат». Этот принцип должен был стать основой коммунистической морали, в отличие от господствующего с рабовладельческих времён принципа «человек человеку волк».
Напишите отзыв о статье "Человек человеку волк"
Примечания
- ↑ Этика: Энциклопедический словарь / Под общ.ред Р.Г.Апресяна, А.А.Гусейнова. — Гардарики, 2001.
- ↑ «Homo, sacra res homini (…)». Lucius Annaeus Seneca: Epistulae morales ad Lucilium, XCV, 33.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Человек человеку волк
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
