I Общечерноморский съезд

I Обще́черномо́рский съезд (Пе́рвый съезд делега́тов Черномо́рского фло́та, Первый Черноморский флотский съезд) — съезд комитетов экипажей кораблей и береговых команд Черноморского флота России, состоявшийся в Севастополе 6 (19) ноября—19 ноября (2 декабря) 1917 года.

Ход работы и решения съезда

Съезд проходил в наэлектризованной атмосфере. Среди 88 делегатов с решающим голосом, присутствовавших на съезде, было 27 левых эсеров, 22 большевика, 17 украинских эсеров, 16 беспартийных, 6 меньшевиков и правых эсеров. Состав делегатов позволял коалиции большевиков, левых и украинских эсеров диктовать съезду свою волю.

Современные российские историки В. и А. Зарубины в своей работе, посвящённой истории Гражданской войны в Крыму, обратили внимание на знаковую дискуссию о гражданской войне, развернувшуюся на съезде. В своих выступлениях большевик Н. А. Пожаров и лидер фракции украинских эсеров, представитель севастопольского украинского войскового комитета К. П. Величко доказывали, что бояться гражданской войны не нужно, что гражданские войны всегда сопровождают социальные революции и неразрывно связаны с ними. Правый эсер С. Риш отвечал им, что революции погибали, если они становились причиной начала гражданской войны. В конце концов, видя, что их мнение не повлияет на решения съезда, правые эсеры и меньшевики покинули съезд.

Резолюция по «текущему моменту», предложенная большевиком Ю. П. Гавеном, полностью поддержала большевистское вооружённое восстание в Петрограде: «…Черноморский флот считает вновь избранный съездом Советов ЦИК единственным источником власти… Съезд призывает всех матросов, солдат, рабочих и крестьян сплотиться вокруг своих Советов и поддержать их в борьбе с контрреволюцией». Съезд направил приветственные телеграммы «всем флотам и армиям революционной России», Совнаркому и В. И. Ленину, заверив их в своей поддержке.

Величко от лица украинских эсеров, заинтересованных в оказании поддержки Центральной рады, предложили направить в Киев вооружённый отряд матросов Черноморского флота. Решение по этому вопросу было принято 42 голосами против двадцати семи.

Прибывший из Ростова-на-Дону представитель рабочих организаций города обратился к съезду с призывом направить в Область Войска Донского вооружённые отряды для установления советской власти и защиты её от сил донского атамана А. М. Каледина. Против этого на съезде резко выступили представители командования флота, которых поддержали украинские эсеры, — заявив, что морякам не следует вмешиваться во «внутренние дела» Области Войска Донского. Но в поддержку ростовского пролетариата горячо выступили большевистские делегаты. Пожаров заявил: «Каледин возьмёт Ростов, возьмёт и Киев, если ему не противодействовать в корне». После бурных прений мнение большевиков возобладало.

Съезд избрал 65 делегатов от Черноморского флота и Дунайской флотилии на предстоящий Первый всероссийский съезд военного флота.

Съезд одобрил украинизацию флота, при условии что это решение будет поддержано Всероссийским Учредительным собранием. Впрочем, это была пустая формальность — украинизация уже шла спонтанно и безо всяких на то разрешений.

Съезд одобрил постановление Совнаркома о роспуске Всероссийского Центрофлота, не поддержавшего октябрьский переворот. 18 ноября новый состав Центрального комитета Черноморского флота (Центрофлота), созданного в конце августа для объединения деятельности советов и комитетов военно-морских баз и портов Чёрного моря, избрал главным комиссаром Черноморского флота матроса-большевика В. В. Роменца вместо комиссара Временного правительства эсера И. И. Бунакова-Фондаминского. Его помощником стал М. А. Колышевский, помощником для решения вопросов с украинским войсковым комитетом — П. Ф. Зинченко.

Вечером 19 ноября (2 декабря) 1917 года, выполняя решение съезда, все корабли Черноморского флота, за исключением одного миноносца, спустили Андреевские, чёрные и «жовто-блакитные» флаги и на следующее утро подняли только красные.

Последующие события

Против отправки отрядов матросов, однако, выступил Севастопольский Совет, в котором у большевиков ещё не было большинства. Лишь после ожесточённых дискуссий и присоединения к большевикам украинских эсеров, заинтересованных в вооружённой поддержке Центральной рады, Севастопольский Совет 182 голосами «за», при 89 голосах «против» и 28 воздержавшихся, утвердил отправку отрядов на Дон и в Киев.

9 (22) ноября в Киев отправился эшелон с 700 матросами. 12 (25) ноября из Севастополя в Ростов вышла флотилия в составе эскадренного миноносца «Капитан Сакен», двух тральщиков, нескольких мелких судов и десантного отряда моряков. Флотилией командовала избранная Общечерноморским съездом «комиссия пяти» во главе с матросом-большевиком В. Е. Драчуком. 24 ноября (7 декабря) она, совершив заходы в порты Бердянск, Мариуполь и Таганрог, прибыла в Ростов, где черноморцы приняли участие в боях с казаками и добровольцами.

В период 22-25 ноября (5-8 декабря) двумя эшелонами на Дон для борьбы против Каледина был отправлен черноморский отряд численностью около 2500 человек. Руководство отрядом было возложено на А. В. Мокроусова, А. И. Толстова и С. Н. Степанова. В пути отряд получил приказание главнокомандующего Южным революционным фронтом по борьбе с контрреволюцией В. А. Антонова-Овсеенко двигаться к Белгороду, на перехват сводного отряда ударников Западного и Юго-Западного фронтов, пробивавшихся на Дон на соединение с войсками Каледина.

Командование и офицерский корпус Черноморского флота резко отрицательно отнеслись к решению о задействовании матросов в вооружённой борьбе с «контрреволюцией», что было воспринято революционизированными массами как поддержка «контрреволюции». С 15 (28) ноября 1917 года в Севастополе начались самочинные аресты офицеров.

Инициативное решение Съезда сформировать вооружённые отряды для участия в борьбе с контрреволюционными силами на Дону пришлось как нельзя кстати для правительства Советской России, только начавшего собирать воедино разрозненные силы для наступления против Каледина. Предписание Совнаркома главному комиссару Черноморского флота Роменцу в ответ на его телеграммы в революционную Ставку последовало лишь 26 ноября (9 декабря): «Действуйте со всей решительностью против врагов народа. Не дожидаясь никаких указаний сверху».

Когда же в декабре 1917 года получившие первый боевой опыт в гражданской войне и озлобленные понесёнными потерями отряды матросов вернулись в Крым, здесь начались самочинные расправы над флотскими и армейскими офицерами. Концентрация в Крыму значительного числа большевизированных и анархиствующих матросов, принявших участие в первых кровавых столкновениях начинающейся гражданской войны, стало мощным фактором радикализации общей ситуации на полуострове.

См. также

• Гражданская война на Дону
• Массовый террор в Крыму (1917—1918)
• II Общечерноморский съезд

Литература

• Зарубин, А. Г., Зарубин, В. Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 1-е. — Симферополь: Антиква, 2008. — С. 218. — 728 с. — 800 экз. — ISBN 978-966-2930-47-4.

Отрывок, характеризующий I Общечерноморский съезд

Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.