Journal des débats
| Journal des Débats Politiques et Littéraires | |
 «Journal des Débats» - коллаж портрета редактора газеты Бертена работы Энгра | |
| Специализация: |
политика и литература |
|---|---|
| Периодичность: |
ежедневная газета |
| Сокращённое название: |
Journal des Débats |
| Язык: | |
| Издатель: | |
| Страна: | |
| История издания: |
1789 — 1944 |
| Тираж: |
13 000 экз. (1830 год) |
«Journal des Débats Politiques et Littéraires» («Жюрна́ль де Деба́ Полити́к е Литерэ́р», в переводе «Газета политических и литературных дебатов») — влиятельная французская консервативная газета XIX и ХХ веков. Выходила в Париже с 1789 по 1944 год.
История
«Журналь де Деба» — известная в XIX веке парижская газета, возникла весной 1789 года в самом начале Великой французской революции под названием Journal des débats et des décrets («Журналь де Деба э де декрэ»), основатель — Гольтье де Бьёза (Jean-François Gaultier de Biauzat; 1739—1815). Газета возникла вскоре после созыва Генеральных штатов и перепечатывала депутатские отчеты и правительственные распоряжения, отсюда и её название.
Издание выходило по мере накопления официальных материалов сначала еженедельно, впоследствии ежедневно и ничем не отличалось от многочисленных парижских газет эпохи Революции. С 1791 года оно становится трибуной для выступлений якобинских журналистов. В 1799 году газета была приобретена Луи-Франсуа Бертеном-старшим и его братом, встала в роялистскую оппозицию к политике Наполеона и постепенно завоевала положение одной из самых влиятельных центральных газет. С установлением эпохи Империи по распоряжению Наполеона газета получила название Journal de l’Empire («Журналь де л’Ампир», Газета империи). В 1814 году, в эпоху Реставрации, газета сменила «имперское» название на Journal des Débats Politiques et Littéraires и сохраняла его до 1864 года, когда на первой полосе газеты осталось только «Journal des Débats».
Отныне издание на долгие годы становится самой известной утренней газетой консервативного направления. Она была в целом лояльна к правлению Бурбонов, изредка критикуя власть. Газета приобрела популярность благодаря умелому руководству, способности редакторов чутко реагировать на изменения общественного мнения, совмещать требования политической злободневности и остроты с аналитичностью и взвешенностью оценок.
При Карле X газета изменила своим консервативным принципам и поддержала либеральную оппозицию монархии (Гизо, Ройе-Коллар и т. д.). Поэтому последующая Июльская монархия получила ощутимую поддержку от «Journal des Débats», газета стала рупором политики Луи-Филиппа. Альфонс де Ламартин назвал «Journal des Débats» «ежедневной выпиской из протоколов заседания кабинета Тюильри».
Пристрастия газеты в области литературы были столь же консервативны, сколь и её политические воззрения: газета неодобрительно отнеслась к романтизму. Литературный критик газеты Э.-Ж. Делеклюз осуждал романтизм как искусство «дикое, бескультурное, ошибочное», чуждое французскому духу, искусственно перенесённое из Германии и Великобритании. По его мнению, романтизм — всего лишь вариант барокко, не создавший шедевров.
Тем не менее, «Journal des Débats» не была бы выдающейся газетой, не заручись редакторы участием таких значительных литературных имён романтизма, как Виктор Гюго, Шарль Нодье, Александр Дюма-отец, Жюль Жанен. Особый всплеск популярности пришёлся на 1842 и 1843 годы, когда Эжен Сю публиковал в газете свой роман-фельтон «Парижские тайны».
До последних дней Июльской монархии и расцвета газеты Эмиля де Жирардена «La Presse», а позднее «Le Petit Journal», газета «Journal des Débats» оставалась наиболее читаемой и влиятельной из французских буржуазных газет. Её репутация поддерживалась благодаря сотрудничеству лучших литературных сил Франции.
До начала 1840-х годов газету возглавляли братья Бертены, в 1841 году умер многолетний редактор газеты — Бертен-старший, в следующем году умирает его брат, также Луи-Франсуа — Бертен-младший. Руководство газетой переходит к младшему сыну Бертена-старшего — Арману, а после смерти последнего в 1854 году к его старшему брату — Эдуарду Бертену. Эдуард руководит газетой до своей смерти в 1871 году. Со смертью клана Бертенов газету возглавляют Леон Сэ (1871—1885), Жорж Патино (1885—1895). Последним редактором знаменитого издания был Этьен Банди де Налеш (1895—1942).
На рубеже XVIII и XIX столетий газета стала родоначальницей появления фельетона в качестве самостоятельного литературного газетного жанра. Тогда же был сформирован Жюльеном Жоффруа и стиль литературной критики «Journal des Débats», позднее получивший развитие в работах Эмиля Фаге, Вогюэ и т. д.
В газете сотрудничали выдающиеся французские мыслители и писатели Морис Бланшо, Шатобриан, поэт Ж. М. Эредиа, немецкий критик Август Шлегель, композитор и музыкальный критик Гектор Берлиоз, философ Эрнест Ренан, учёный-физик Фуко и многие другие.
На протяжении многих десятков лет газета придерживалась консервативных идеологических установок, а в 1944 году была закрыта сразу вслед за освобождением Франции от фашистской оккупации за коллаборационистскую направленность своих материалов.
Напишите отзыв о статье "Journal des débats"
Литература
- Histoire générale de la presse française / Sous le dir. C. Bellanger. P.: PUF, 1972. T. 2;
- Ленин В. И., Полное собрание сочинение, 5 изд., т. 16.
- Трыков В. П. Зарубежная журналистика XIX века. М., 2004. С. 13-14, 80-81.
- Бертен, семья // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
См. также
Отрывок, характеризующий Journal des débats
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
