Junkers

Юнкерс (нем. Junkers) — авиастроительная компания Германии, основанная Хуго Юнкерсом в Дессау как фирма Junkers&Co производившая газоотопительные котлы, охладители и вентиляторное оборудование. К авиастроению компания приступила после начала Первой мировой войны. К началу Второй мировой войны компания являлась крупнейшей в Германии и осуществляла разработку и строительство многих конструкций, внесших существенный вклад в историю мировой авиации.

История

Первый завод компании был основан Юнкерсом совместно с инвестором в 1895 году для производства газовых приборов. К 1904 году фабрика выпускала 19 моделей приборов, включая водонагреватели, охладители, а также вентиляционное оборудование. Применение автоматики открыло возможность управления подачей газа в зависимости от расхода горячей воды. В 1929 году на колонках Junkers впервые был применён термоэлектрический выключатель газа. В 1932 году под давлением экономического кризиса была выставлена на продажу. В 1932 году производство газовых колонок продано фирме Robert Bosch GmbH.

Авиастроение

Параллельно созданию калориферов талантливый профессор термодинамики Аахенского университета получает патенты на различные способы обработки листового металла. В 1911 году Хуго Юнкерс становится лидером по количеству официально зарегистрированных патентов. В это же время Юнкерс увлекается модной и заманчивой идеей начинающегося века — самолётостроением. Чуть ранее, в 1910 году он получил патент на конструкцию толстого свободнонесущего крыла с металлической обшивкой. Четырьмя годами позже Юнкерс построил небольшую аэродинамическую трубу в Франкенбурге под Ахеном.

Решив, что отработанная на собственной фабрике технология работы с листовым металлом может быть использована в самолётостроении, Юнкерс построил в 1915 году цельнометаллическое крыло с каркасом из стальных труб и с приваренной точечной сваркой обшивкой из стального листа. После статических испытаний крыла Отто Рейтер и Отто Мадер спроектировали и построили под руководством Юнкерса моноплан J-1 — первый цельнометаллический самолёт в мире.

Первый полёт самолёта, прозванный Жестяным ослом (нем. Blechesel) состоялся 12 декабря 1915 года. Самолёт имел большой взлетный вес, но несмотря на это оказался самым быстрым в Германских ВВС. В связи с этим был разработан модифицированный вариант — одноместный истребитель J-2. Шесть таких самолётов было построено в 1916 году под обозначением Е-II. Несмотря на явную перетяжеленность, J-2 с технической точки зрения превосходил все существовавшие тогда самолёты, а его прочность и очевидная способность выдерживать значительные боевые повреждения позволили министерству авиации заказать штурмовик-биплан той же конструкции. По этим требованиям Рейтер спроектировал J-4, который в отличие от предшественника имел обшивку из гофрированного дюраля сначала на плоскостях, а потом на фюзеляже. Эта конструкция на 15 лет стала торговой маркой конструкторов Юнкерс.

J-4 полетел 27 января 1917 года и был выбран для использования в качестве «пехотного самолёта».

Но несмотря на создание удачных конструкций, завод Юнкерса не имел опыта массового производства. Поэтому инспекция ВВС решила объединить силы Юнкерс с одним из наиболее опытных авиаконструкторов того времени Антоном Фоккером.

20 октября 1917 года была образована компания Junkers-Fokker Werke AG с капиталом 6 млн марок при равных паях Юнкерса и Фоккера. К несчастью, темпераменты Юнкерса и Фоккера оказались несовместимыми, успех работ оказался ниже ожидаемого, и Фоккер покинул фирму. В результате к концу боевых действий работа в Дессау практически застопорилась, но несмотря на это производство всё же осуществлялось.

Чуть ранее образования совместного производства, 17 сентября полетел одноместный истребитель-моноплан J-7, а в январе 1918 года и его двухместный вариант J-8. Оба самолёта послужили соответственно прототипами для J-9 и J-10. Всего было выпущено 227 J-4, 41 одноместный истребитель J-9, 43 штурмовика и двухместных истребителя J-10 и три его гидроварианта НJ-11.

Межвоенный период

С окончанием Первой мировой войны Юнкерс переключился на работу по коммерческим самолётам. 24 апреля 1919 года компания в Дессау сменила название на Junkers Flugzeugwerke AG. Два месяца спустя, 25 июня, в воздух поднялся один из этапных самолётов мировой гражданской авиации — шестиместный J-13 (позже F-13). В течение 13 лет, до 1932 года было выпущено 322 самолёта этого типа. Самолёт использовался многими авиакомпаниями в разных странах, в том числе и в СССР: авиакомпании Добролёт и Авиакультура.

К концу 1920 года завод в Дессау сократил свой персонал с 710 до 200 человек, но ядро квалифицированных кадров удалось сохранить, хотя работа ограничивалась выпуском неавиационной продукции.

Ситуация несколько улучшилась в 1922 году. Так, до конца года было выпущено около 100 J-13. С расширением производства на Юнкерсе в 1923 году была создана Junkers Motorenbau GmbH, предназначенная для выпуска авиационных двигателей.

Чуть ранее, в декабре 1921 года на фирме Юнкерса был создан отдел воздушного транспорта, руководителем которого стал Г. Заксенберг, бывший руководитель Lloyd Ostflug. Это подразделение ещё не было авиакомпанией. Оно лишь курировало деятельность авиалиний, созданных при непосредственном участии Юнкерса и эксплуатировавших машины его производства. Отдел также занимался планированием и организацией новых авиамаршрутов. К середине 1924 года уже существовала разветвлённая сеть линий в Германии и в Европе — от Скандинавии и Прибалтики до Венгрии и Швейцарии. 13 августа 1924 года отдел был преобразован в авиакомпанию Junkers Luftverkehrs. Позже данная авиакомпания превратилась во всемирно известную Lufthansa.

К этому времени Юнкерс решил, что военный бизнес не менее выгоден, чем гражданская авиация. Как следствие, была предусмотрена возможность каждую последующую модель выпускать в двух вариантах: гражданском и военном.

Одновременно Юнкерс получил возможность выпуска самолёта за рубежом. В январе 1925 года была организована дочерняя фирма в Швеции, в Лимхамне-Мальмё (AB флигиндустри). Формально это была шведская фирма, но её акции на 100 % принадлежали Юнкерсу.

В СССР

В конце ноября 1922 года на основании Рапалльского договора с фирмой Юнкерс были заключены соглашения о поставке самолётов и постройке на территории СССР авиазавода. Они предусматривали производство металлических самолётов и моторов, а также устройство транзитного сообщения Швеция-Персия и организацию аэрофотосъёмки. В соответствии с договором от 29 января 1923 года Юнкерс обязался наладить серийное производство самолётов на бывшем автозаводе Руссо-Балт в Филях под Москвой.

К началу 1925 года на заводе в Филях работало более 1000 человек, площадь производственных помещений составляла 15 000 м². На оплату Юнкерсу уходило до трети средств, выделяемых на развитие авиации в СССР. Тем не менее, завод не оправдал надежд советского руководства на роль флагмана отечественного самолётостроения. Так, производство двигателей не было организовано по причине отсутствия у Юнкерса опыта по их производству.

Большую часть полученных от советского правительства и германского военного руководства денег Юнкерс тратил не на развитие производства в СССР и улучшение характеристик изготовленных в Филях самолётов, а на нужды своего самолётостроительного завода в Дессау и создание нового авиамоторного завода, на организацию новых коммерческих авиалиний и строительство отделений фирмы в Турции и Швеции. По данным немецких архивных материалов, из 8 млн золотых марок, выделенных военными кругами Германии на производство боевых самолётов в СССР, фирма «Юнкерс» инвестировала на эти цели только чуть больше 2 млн. Стремясь сохранить монополию на производство металлических самолётов и возможность диктовать цены на эту продукцию, руководство фирмы всячески затягивало организацию научно-исследовательского центра на заводе в Филях и обучение советских специалистов, уклонилось от оказания помощи в налаживании производства дюралюминия и моторов в СССР, отклонило предложение о создании вместо концессионного завода совместного советско-германского авиационного предприятия.

Тем не менее, завод производил самолёты Юнкерса. Так лёгкий транспортный самолёт А-20 выпуска 1923 года поставлялся из Лимхамна в Италию и Турцию в варианте тактического разведчика, а в Филях он производился для ВВС РККА под обозначением Ю-20. Двухместный многоцелевой разведчик-парасоль Ю-21 производился с 1924 года специально для поставки Красной Армии.

Договор с фирмой Юнкерс был расторгнут в марте 1926 года. Официальной причиной стало не исполнение взятых на себя немецкой фирмой обязательств по поставке металлических самолётов и освоение моторного производства. Все имущество завода, включая чертежи, перешло в собственность СССР. При этом советское правительство выплатило неустойку в размере 3 млн. рублей золотом.

Всего при участии немцев к концу 1925 года на заводе в Филях было построено 170 самолётов.

В Германии

В 1924 году полетели новые самолёты Юнкерса: G-23 и G-24. Всего в Дессау и в Лимхамне было выпущено 60 и 70 экземпляров каждого типа соответственно. Бомбардировочный вариант последнего выпускался под обозначением К-30.

В 1926 году появился увеличенный трехдвигательный вариант G-31 вместе с почтовым А-32 и фотографическим А-35 вариантами. Последние существовали также в вариантах лёгкого бомбардировщика и разведчика-истребителя К-53.

В том же году были выпущены лёгкие транспортные W-33 и W-34 (последний имел бомбардировочный вариант К-43) имевшие огромный коммерческий успех благодаря крупным заказам на пассажирские, грузовые, а позже и военные варианты. W-33 был выпущен в 199 экземплярах, а W-34 и К-43 в не менее, чем 1791 экземпляре. Между 1926 и 1930 годами данные самолёты установили целый ряд мировых рекордов по продолжительности дальности и высоте полета.

В 1927 году был разработан боевой вариант двухдвигательного K-36 — бомбардировщик К-37. Он был принят на вооружение в Японии, где фирма Мицубиси построила 174 самолёта под обозначением Ки-2 армейский тип 93, лёгкий бомбардировщик.

В 1928 году полетел спроектированный Карлом Плаутом (de:Karl Plauth) перспективный двухместный истребитель К-47, небольшое число которых заказал Китай. Его гражданский вариант выпускался под наименованием А-48.

В 1929 году Япония закупила боевой вариант одного из наиболее выдающихся транспортных самолётов — G-38, полетевшего 6 ноября 1929 года, в то время это был крупнейший самолёт в мире. В пассажирском варианте он брал на борт 34 пассажира и 7 членов экипажа. В Дессау было построено только два G-38, зато японцы выпустили на Мицубиси шесть К-51 под обозначением тяжёлый бомбардировщик Ки-20 тип 92.

В 1930 году Эрнст Циндель, заменивший погибшего 1 ноября 1927 года в авиакатастрофе Плаута, спроектировал один из самых известных самолётов своего времени — Ju.52. В апреле 1931 года полетел его трехмоторный вариант, который вскоре завоевал международное признание.

Кризис и национализация

Несмотря на целый ряд удачных моделей компанию Юнкерс к этому моменту охватил финансовый кризис. Для спасения репутации немецкой авиапромышленности компанию пыталось поддержать министерство транспорта. Но даже несмотря на продажу головного производства кризис разрастался, и в 1933 году было принято решение о национализации концерна. Генеральным директором стал Генрих Коппенберг. А двумя годами спустя, 3 февраля 1935 года умер и основатель концерна — профессор Юнкерс.

К 1936 году, до того отдельные самолёто- и моторостроительное предприятия, были объединены в Junkers Flugzeug- und Motorenwerke AG с капиталом 130 млн марок, бывшее предприятие Юнкерса стало одним из крупнейших в мире производителем самолётов.

К концу 1938 года были основаны заводы со смежными производствами в Ашерслебене, Хальберштадте, Бернбурге и Кётене. Были основаны заводы а Леопольдшалле, Лейпциг-Моккау, Гнадау, Шёнебеке, Фрицларе, Магдебурге, Мерзебурге, Бреслау и Арнимсвальде. Комплекс Юнкерса стал образцом для немецкой авиапромышленности. Головная компания осуществляла жёсткий контроль над проектированием, производством, технологией и последовательностью операций. В конце 1930-х годов и в течение Второй мировой войны почти все немецкие авиафирмы выпускали самолёты, в большей или меньшей степени спроектированные на Юнкерсе.

Вторая мировая война

К концу Второй мировой войны концерн Юнкерс объединял 140 000 работающих, из которых 49 000 были заняты на сборке самолётов.

Самолёты, производимые компанией

• Junkers 1 — «Жестяной осёл» (моноплан) (1 штука)
• Junkers 2 — одноместный истребитель (моноплан)
• Junkers 3 — штурмовик (биплан)
• Junkers 4 — «пехотный самолёт» (227 штук)
• Junkers 7 — одноместный истребитель (моноплан)
• Junkers 8 — двухместный истребитель (моноплан)
• Junkers 9 — истребитель (моноплан) (41 штука)
• Junkers 10 — двухместный истребитель (моноплан) и штурмовик (43 штуки)
• Junkers 11 — вариант Ju 10 на поплавках (3 штуки)
• Junkers F13 — шестиместный пассажирский (322 штуки)
• Junkers G-1 — четырёхмоторный моноплан
• Junkers 20 — тактический разведчик
• Junkers 21 — двухместный многоцелевой разведчик (парасоль)
• Junkers G-23 — (60 штук)
• Junkers G-24 — (70 штук)
• Junkers F-24 — переделка Junkers G-24 в однодвигательный вариант (10 штук)
• Junkers K-30 — вариант G-24 в варианте бомбардировщика
• Junkers G-31 — (13 штук)
• Junkers А-32 — почтовый вариант Junkers G-31
• Junkers А-35 — вариант Junkers G-31 для аэрофотосьёмки
• Junkers S-36 — почтовый двухмоторный моноплан (1 штука)
• Junkers S-36 — двухмоторный моноплан для аэрофотосьёмки (1 штука)
• Junkers К-53 — вариант бомбардировщика
• Junkers К-53 — вариант разведчика-истребителя
• Junkers W 33 — транспортный (199 штук)
• Junkers W 34 — транспортный
• Junkers K 43 — вариант W-34 в варианте бомбардировщика (1791 штука, вместе с W-34)
• Junkers G-38 — транспортный (2 штуки)
• Junkers K-51 — тяжёлый бомбардировщик для экспорта в Японию (получил в Японии марку Ki-20)
• Junkers K-36 — бомбардировщик
• Junkers К-37 — бомбардировщик для экспорта в Японию
• Junkers А-48 — пассажирский
• Junkers К-47 — двухместный истребитель на базе А-48
• Junkers 46 — поплавковый почтовый самолёт для базирования на пароходах линии Нью-Йорк-Саутгемптон-Бремен (5 штук)
• Junkers 52 —пассажирский, военно-транспортный самолёт, бомбардировщик
• Junkers 60 — пассажирский (3 штуки)
• Junkers 86 — средний бомбардировщик
• Junkers 87 — пикирующий бомбардировщик
• Junkers 88 — скоростной бомбардировщик и ночной истребитель
• Junkers 89 — дальний тяжёлый бомбардировщик
• Junkers 160 — пассажирский (18 штук)
• Junkers 188 — средний бомбардировщик
• Junkers 252 — транспортный самолёт
• Junkers 287 — реактивный тяжёлый бомбардировщик
• Junkers 288 — средний бомбардировщик
• Junkers 290 — дальний разведчик-бомбардировщик
• Junkers 322 — проект тяжёлого десантного планера
• Junkers 352 — транспортный самолёт
• Junkers 388 — высотный разведчик-бомбардировщик
• Junkers 390 — дальний тяжёлый разведчик-бомбардировщик
• Junkers 788 — дальний тяжёлый бомбардировщик
• Junkers А-35
• EF-61 — опытный высотный бомбардировщик

См. также

• Fokker

Ссылки

• [base13.glasnet.ru/wol/ju.htm Юнкерс флюгцойг унд моторенверке АГ]
• [www.airpages.ru/dc/junksu.shtml Юнкерс в России. Дмитрий Соболев]

Отрывок, характеризующий Junkers

– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.