Право войны

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Jus ad bellum»)
Перейти к: навигация, поиск

Право войны (лат. Jus ad bellum) — исторически право суверена и позже — государства на ведение военных действий, один из признаков суверенитета. С момента выхода в 1625 г. трактата «О праве войны и мира» ограничено международным правом и представляет собой ряд критериев, с которыми нужно соотноситься прежде, чем участвовать в войне, чтобы определить, допустимо ли вступление в войну; то есть, определить — является ли применение вооруженной силы справедливой войной.

Исторически в качестве ограничения права войны выступали соглашения о ненападении, в том числе — многосторонние. Три самых известных примера в XX веке — Пакт Бриана — Келлога, объявивший вне закона войну как инструмент национальной политики; определение Нюрнбергского трибунала «преступлений против мира», объявившее агрессию международным преступлением, которое подлежит преследованию по суду; Устав Организации Объединенных Наций, который обязывает страны искать разрешение споров мирным путём и требует разрешения ООН прежде, чем одна страна сможет начать любое использование силы против другой, если только это обязательство не нарушает права на самооборону против вооруженного нападения.

Отдельно от права войны существуют правила и обычаи войны (международное гуманитарное право), которые касаются субъектов, уже вовлеченных в войну. Они определяют правила защиты прав гражданских лиц, комбатантов, некомбатантов и незаконных комбатантов в условиях военного времени, «пропорциональность» использования военной силы.



См. также

Напишите отзыв о статье "Право войны"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Право войны

«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.