Köln (1928)
«Кёльн» (нем. Köln) — немецкий лёгкий крейсер времён Второй мировой войны.
Содержание
История создания
Разработка проекта новых крейсеров в рамках Версальских ограничений началась в 1924 году под руководством главного конструктора инженера Эренберга. В рамках проекта (тип «К») было построено три крейсера: «Кёнигсберг», «Карлсруэ» и «Кёльн».
Крейсер «Кёльн» заложен 7 августа 1926 года на Военно-морской верфи (Reichsmarinewerft) в Вильгельмсхафене в как крейсер «D» («Ersatz Arcona» — замена крейсера «Аркона»), спущен на воду 23 мая 1928 года и введен в состав флота 15 января 1930 года[3]. Торжественную речь при спуске корабля на воду произнёс обер-бургомистр Кёльна доктор Конрад Аденауэр - будущий канцлер ФРГ.
Название корабль получил в честь города Кёльн, его предшественниками с этим же именем стали лёгкий крейсер SMS Cöln (1909) типа «Кольберг», погибший в ходе Гельголандского сражения 1914 года и лёгкий крейсер SMS Cöln (1916), затопленный экипажем в Скапа-Флоу в 1919 году. Разница в написании слова «Кёльн» в названиях крейсеров периода Германской империи и Третьего рейха объясняется тем, что в период с 1900 по 1919 годы официально было принято написание Cöln, в то время, как после 1919 года - Köln[4][5].
Служба
Предвоенные годы
После ввода в состав флота новый крейсер был укомплектован моряками списанного крейсера «Амазоне». После окончания испытаний и первого похода крейсер был зачислен в Разведывательные силы флота. Корабль участвовал в различных манёврах, учениях, походах в зарубежные воды (посетил порты Копенгаген, Лас-Пальмас, Сент-Винсент, Санта Крус де Тенерифе, Виго, норвежские воды). В марте 1932 года "Кёльн" переходит в распоряжение учебного отряда, совершает дальнее плавание с посещением портов Сицилии, Египта, Индии, Голландской Ост-Индии, Австралии, Океании, Японии, Китая, Сингапура, Цейлона, Крита, Испании. За время похода крейсер прошёл 37 000 миль[3].
С началом 1934 года крейсер возвращается в состав Разведывательных сил, занимается боевой подготовкой, охраной рыболовства, совершён ряд походов в Атлантику. В течение 1936—1937 годов трижды совершает походы в воды охваченной гражданской войной Испании. 21—23 марта 1939 года, в составе соединения кораблей Кригсмарине, участвует в аннексии литовского города Клайпеда (Мемель). На борту входившего в состав соединения тяжёлого крейсера "Дойчланд" находился Адольф Гитлер[3].
Вторая мировая война
В начале войны «Кёльн» находился на Балтийском море, но был вскоре вместе с лёгкими крейсерами «Нюрнберг» и «Лейпциг» передислоцирован в Северное море, где принимал участие в постановке системы оборонительных минных заграждений «Вествалль». До мая 1940 года корабль был флагманом Разведывательных сил под командованием контр-адмирала Гюнтера Лютьенса, прикрывал минные постановки, выходил в море в составе соединений тяжёлых кораблей с целью поиска судов с нейтральной контрабандой, нападения на корабли британского северного патруля, а также для выманивания британских кораблей под удары Люфтваффе и подводных лодок Кригсмарине.
Во время проведения операции «Weserübung» по захвату Дании и Норвегии «Кёльн» стал флагманом «Группы 3» под командованием контр-адмирала Хуберта Шмундта. Во время этой операции погибли оба систершипа «Кёльна» — «Карлсруэ» сильно повредила торпедой британская подводная лодка на обратном пути в Германию, а «Кёнигсберг» стал жертвой налёта британской морской авиации. «Кёльн» не погиб во время этого налёта только потому, что адмирал Шмундт решил увести неповреждённые корабли в соседний фьорд[3].
До февраля 1941 года «Кёльн» занимался минными постановками, а после был переклассифицирован в учебный корабль, как и все уцелевшие лёгкие крейсера Германии. Основными их задачами стали:
- Первоначальное обучение азам корабельной службы новобранцев строевых и технических специальностей;
- Корабельная практика выпускников школ унтер-офицеров;
- Корабельная практика курсантов военно-морских училищ;
- Использование крейсеров в качестве кораблей мишеней и проведения различных экспериментов и испытаний[3].
Большая часть экипажа крейсера комплектовалась курсантами-стажёрами.
В сентябре 1941 года наряду с крейсером «Нюрнберг» вошёл в состав так называемого «Балтийского флота», в задачу которого входило недопущение прорыва советских кораблей из Финского залива в случае падения Ленинграда. Предполагавшееся сражение не состоялось.
В октябре того же года крейсер обстреливал позиции советских войск на острове Даго.
После ремонта в июле 1942 года «Кёльн» вновь прибывает в Норвегию. В непосредственных боевых действиях не участвует, после Новогоднего боя 31 декабря 1942 года, как и некоторые другие тяжёлые корабли Кригсмарине, готовится к списанию. 17 февраля выведен из состава флота и поставлен на консервацию[3].
В январе 1944 года корабль отбуксировали в Кёнигсберг. 1 июля 1944 года его расконсервировали в качестве учебного корабля для курсантов военно-морского и инженерного училищ. В октябре участвовал в минных постановках в балтийских проливах, у входа в Скагеррак.
В течение конца 1944 — начала 1945 года неоднократно подвергался бомбардировкам союзной авиации в Осло, Киле и Вильгельмсхафене. 30 марта во время налёта 8 американских самолётов получил серьёзные повреждения и сел на грунт. 5 апреля 1945 года лёгкий крейсер «Кёльн» вывели из состава флота, а 2 мая 1945 года обломки корабля взорвали. Корпус был разобран в 1946 году[3].
Напишите отзыв о статье "Köln (1928)"
Примечания
Литература
- Трубицын С. Б. Часть I: «Эмден», «Кенигсберг», «Карлсруэ» и «Кельн» // Лёгкие крейсера Германии (1921-1945 гг.). — Р. Р. Муниров. — (Боевые корабли мира).
- Патянин С. В. Часть 1 // Корабли Второй мировой войны. ВМС Германии. — «Моделист-Конструктор». — («Морская Коллекция», № 8, 2005).
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Köln (1928)
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
