Kodachrome

Kodachrome (рус. Кодахром) — торговое название типа цветных обращаемых фотоматериалов, производившихся с 1935 по 2009 год. «Kodachrome» выпускался в различных форматах как для цветной фотографии, так и для цветного кинематографа, но наибольшую известность получил в виде фотоплёнки для слайдов. В советской и российской литературе этот тип фотоматериалов, эксклюзивно выпускавшийся только компанией Eastman Kodak, получил название «цветные плёнки с диффундирующими цветообразующими компонентами». Так подчёркивалось принципиальное отличие от наиболее распространённых хромогенных фотоматериалов с недиффундирующими цветообразующими компонентами.

Благодаря отличным резкости и цветопередаче, пригодным для профессиональной полиграфии, «Kodachrome» стал наиболее долгоживущим брендом цветного фотоматериала, оставаясь на рынке 74 года. Однако, из-за чрезвычайно сложной лабораторной обработки конкурентоспособность «Kodachrome» неуклонно снижалась в течение последних десятилетий. С распространением цифровой фотографии спрос на этот фотоматериал окончательно упал и его выпуск был прекращён.

История

Предшественники

До появления современных многослойных фотоматериалов, в том числе «Kodachrome», в цветной фотографии господствовали растровые фотопроцессы, такие как «Автохром» и «Дюфайколор» с аддитивным синтезом цвета. Несмотря на приемлемую цветопередачу, все они обладали несколькими принципиальными недостатками: непригодностью для тиражирования и низкой разрешающей способностью из-за растра. То же относится к плёнкам с лентикулярным растром, одной из первых среди которых стал «Kodacolor» 1928 года. Технологии с цветоделением на три чёрно-белых негатива были очень сложны и применялись, главным образом, в журнальной полиграфии.

Первый процесс Kodachrome

Впервые название «Kodachrome» использовано компанией Eastman Kodak в 1913 году для двухцветного процесса, изобретённого Джоном Кэпстафом (англ. John Capstaff). Технология была основана на принципе «бипак», предусматривающем использование двух фотопластинок с различной спектральной чувствительностью, сложенных друг с другом эмульсиями. Несенсибилизированная фотопластинка, чувствительная к сине-фиолетовой части видимого спектра, устанавливалась стеклянной подложкой к объективу, а её эмульсия покрывалась тонким фильтрующим слоем оранжевого цвета. В результате, до панхроматической эмульсии другой пластинки, прижатому к этому слою, доходил только красно-оранжевый свет. Пакет из двух фотопластинок устанавливался в кассету обычного фотоаппарата, позволяя выполнять цветоделение без дополнительных приспособлений. После обычной лабораторной обработки на несенсибилизированной пластинке получался чёрно-белый негатив, соответствующий синему частичному изображению, а на панхроматической — красно-оранжевому. Красный фильтровый слой смывался с эмульсии. Существовал вариант этой технологии с цветоделением в специальном фотоаппарате при помощи полупрозрачного зеркала и цветных светофильтров.

Полученные негативы обрабатывались дубящим отбеливателем, удалявшим проявленное серебро, одновременно задубливая желатину неэкспонированных участков. После промывки горячей водой незадубленная желатина смывалась, а оставшаяся образовывала рельеф вымывания, толщина которого была обратно пропорциональна полученной экспозиции. После окраски желатиновых слоёв в красителях дополнительных цветов, получались два монохромных диапозитива, поскольку количество удерживаемых красителей зависело от толщины желатины. Панхроматическая пластинка, получившая экспозицию от красно-оранжевого света, окрашивалась в сине-зелёный, а несенсибилизированная — в красно-оранжевый цвета. Высушенные фотопластинки складывались вместе так же, как во время экспозиции, давая цветной диапозитив. Цветовой охват всех двухцветных технологий был невелик, и многие цвета отображались искажённо, но телесные тона такой процесс передавал очень хорошо, найдя применение в портретной фотографии. Благодаря отсутствию растра, такие диапозитивы давали более высокое качество изображения, и были более прозрачны, чем «Автохром». В кинематографе эта же технология отличалась печатью на двухсторонней позитивной киноплёнке «дипо-фильм», каждый из эмульсионных слоёв которой окрашивался таким же способом, как и фотопластинки.

Современный Kodachrome

Следующая версия «Kodachrome», получившая всемирную известность, была разработана Леопольдом Маннесом (англ. Leopold Damrosch Mannes) и Леопольдом Годовски-младшим (англ. Leopold Godowsky, Jr.) — профессиональными музыкантами с университетским научным образованием. Их интерес к цветной фотографии возник ещё в школьные годы после просмотра в 1917 году кинофильма «Наш флот», снятого по раннему двухцветному аддитивному процессу «Prizma». Друзья пришли к выводу, что цветопередача на экране совершенно неудовлетворительна, и занялись поиском литературы о цветном кинематографе. Тогда же начались их первые опыты по аддитивному цветовоспроизведению. Работы были продолжены после поступления в колледж, позволив создать кинокамеру с двумя объективами. Каждый из них был закрыт цветным светофильтром и строил собственный ряд изображений на киноплёнке. Однако, впоследствии Маннес и Годовски отказались от этой системы, начав эксперименты с созданием многослойных плёнок, синтез цвета в которых происходил субтрактивным способом, не требуя специальных кинопроекторов и точного совмещения. В тот момент такая технология уже была разработана немецким химиком Рудольфом Фишером, в 1912 году запатентовавшим хромогенное цветное проявление, однако способ изолировать соседние слои от диффузии красителей и цветообразующих компонент ещё не был найден.

Маннес и Годовски пошли по этому же пути, начав поиск подходящих цветообразующих компонент, но эксперименты пришлось остановить из-за нехватки средств. В 1922 году друг Маннеса Роберт Вуд представил изобретателей научному руководителю Kodak Кеннету Мизу (англ. Mees Charles Eduard Kennet), попросив его в письме о возможности предоставить в их распоряжение одну из лабораторий компании на несколько дней. Миз подтвердил согласие на символическую поддержку, но ознакомившись с работами учёных ближе, выразил готовность наладить регулярную поставку многослойных эмульсий, изготовленных по их спецификациям для экспериментов. Дополнительную финансовую помощь в размере 20 000 долларов оказала фирма «Кюн, Лоэб и Компания», где работал хороший знакомый Маннеса. В 1924 году был готов двухцветный процесс, основанный на контролируемой диффузии цветообразующих компонент. Рассчитав, насколько больше времени этот процесс занимает для верхнего светочувствительного слоя плёнки по сравнению с нижним, разработчики решили главную проблему, вставшую на пути Фишера. Регулируя время диффузии компонент в разные слои фотоматериала, Маннес и Годовски получили возможность создавать окраску заданного слоя без нежелательного проникновения красителя в соседние.

Через три года экспериментальных работ, инженеры решили отказаться от прямой пропитки эмульсий, начав добавлять цветообразующие компоненты в проявители при раздельной проявке разных зонально-чувствительных слоёв. Красители при этом синтезировались при взаимодействии цветообразующих компонент с продуктами окисления проявителя. После этого осталась единственная проблема, не решённая Фишером: диффузия сенсибилизаторов в соседние зонально-чувствительные слои, искажающая их спектральную чувствительность. После прекращения финансирования в 1929 году, Миз снова помог изобретателям, вспомнив о решении этой же проблемы, найденном штатным разработчиком Kodak Лесли Брукером. Последний срок получения готового продукта был установлен в три года после возобновления работ. Тем не менее, к 1934 году Маннес и Годовски могли представить только двухцветный процесс, аналогичный по качеству изображения разработанному более 20 лет назад первому «Kodachrome» Кэпстафа. Во время запуска производства и незадолго до начала рекламной кампании, изобретатели всё же завершили доработку ожидаемого от них трёхцветного процесса.

Первый анонс состоялся 15 апреля 1935 года в виде 16-мм киноплёнки а через год появилась 8-мм киноплёнка, и фотопленки формата 135 и 828. Несмотря на то, что главной целью разработок была замена сложного трёхплёночного процесса «Техниколор» в цветном кинематографе, полученная киноплёнка оказалась малопригодной для профессионального кинопроизводства. Причиной была сложность тиражирования, поскольку технология позволяла получать только обращённое изображение, не поддающееся исправлению при печати. Поэтому, «Kodachrome» использовался в художественном кинематографе очень ограниченно только для натурных съёмок, где громоздкие трёхплёночные камеры «Техниколора» были непригодны. Для этих целей выпускалась специальная 35-мм версия под названием «Монопак» с пониженным контрастом и несколько увеличенной фотографической широтой. Полученный после съёмки обращённый позитив копировался на три цветоделённые матричные плёнки, с которых гидротипным способом печатались фильмокопии. Наилучшим решением для цветного кино стал негативно-позитивный хромогенный процесс, разработанный компанией Agfa в 1937 году, и к середине 1950-х годов ставший общемировым стандартом. Настоящий успех «Kodachrome» получил в фотожурналистике и любительском кино, изредка уступая пальму первенства более высокочувствительным слайдам «Kodak Ektachrome» хромогенного типа.

Использование

За 74 года выпуска плёнка производилась в различных форматах: в виде киноплёнки 8-мм, «8 Супер», 16-мм и 35-мм, а также для фотографии больших листовых форматов, тип-135, тип-120, тип-110, тип-126 и тип-828. «Kodachrome» высоко ценится фотобанками за исключительно мелкое зерно, идеальную цветопередачу и архивную стабильность. Поэтому плёнка использовалась профессиональными фотожурналистами, такими как Стив Маккарри, Питер Гуттман и Алекс Вебб. Маккарри использовал «Kodachrome» для портрета «Афганской девочки», опубликованного в журнале National Geographic. Большая часть цветного фотоархива этого издания состоит из слайдов, сделанных на этой плёнке, поскольку ей отдавалось предпочтение как фоторедакторами, так и фотографами. Более современная плёнка «Kodak Ektachrome» использовалась только в исключительных случаях, когда светочувствительность «Kodachrome» оказывалась недостаточной. Кинопленка «Kodachrome» была использована компанией «Walton Sound and Film Services» в 1953 году для официального 16-мм фильма о коронации Её Величества Королевы Елизаветы Второй, «Coronation Regina».

Хромогенные слайдовые пленки, такие как «Fujichrome» и «Kodak Ektachrome», использовали более распространённый и короткий проявочный процесс E-6. Это серьёзно уменьшило долю рынка «Kodachrome», когда качество конкурирующих пленок улучшилось в 1980—1990 годах. Цифровая фотография в первом десятилетии XXI века также повлияла на спрос на все виды пленок, и продажи упали ещё сильнее. 22 июня 2009 года Kodak объявил о прекращении выпуска пленки, ссылаясь на снижение спроса и объёмов продаж «Kodachrome», производившегося на единственном заводе. Последней лабораторией, где можно было проявить «Kodachrome», была канзасская Dwayne’s Photo, которая обрабатывала плёнку до января 2011 года. В последние месяцы фирма едва справлялась с заказами: к ней обращались фотографы, долгие годы хранившие свои пленки непроявленными. 14 июля 2010 года было анонсировано, что последний произведенный ролик «Kodachrome» был проявлен в Dwayne’s для Стива Маккарри. 36 слайдов отданы на вечное хранение в Eastman House в Рочестере, Нью-Йорк и часть изображений [www.vanityfair.com/culture/features/2011/02/last-kodachrome-slide-show-201102 опубликована в интернете] журналом Vanity Fair.

Особенности

Эмульсия

В отличие от наиболее распространённых хромогенных фотоматериалов, с цветообразующими компонентами, добавленными в эмульсию при изготовлении, «Kodachrome» не содержит таких веществ. Цветообразующие компоненты находятся в проявляющих растворах, позволяя сделать эмульсионные слои очень тонкими. В результате низкого светорассеяния в тонких эмульсиях, резкость изображения на «Kodachrome» значительно выше, чем на любых других многослойных плёнках.

В хромогенных цветных плёнках красители образуются одновременно во всех слоях, благодаря разным цветообразующим компонентам, уже добавленным в эмульсии. При таком процессе происходит расплывание красителей, ещё больше снижающее резкость изображения. В плёнке «Kodachrome» красители замещают кристаллы серебра, сохраняя разрешающую способность фотоэмульсии. «Kodachrome» имеет фотографическую широту в 8 EV, и максимальную оптическую плотность 3,6—3,8 D.

Цветопередача

«Kodachrome» была первой коммерчески успешной цветной обращаемой пленкой. Благодаря однократному цветоделению, точность цветопередачи превосходила любой из современных ей негативно-позитивных цветных процессов. Плёнка стала первым многослойным фотоматериалом, способным соперничать с громоздкими трёхпластиночными фотоаппаратами, до этого господствовавшими в профессиональной полиграфии. Её цвет стал стандартом в цветной фотографии последующих десятилетий. Даже после появления в 1946 году хромогенных обращаемых фотопленок «Kodak Ektachrome» с высоким качеством изображения, многие профессионалы по прежнему предпочитали «Kodachrome», а позднее обнаружили преимущества этой плёнки даже перед цифровой фотографией.

Архивная стабильность

При хранении в темноте долговечность красителей «Kodachrome» превосходит любые другие обращаемые плёнки. В 1938 году Kodak усовершенствовал процесс, значительно укоротив лабораторную обработку и повысив долговечность красителей. Слайды, снятые на «Kodachrome», выпущенный позже этой даты, сохраняют насыщенность цветов до сегодняшнего дня. Экспериментально подсчитано, что наименее долговечный жёлтый краситель этого фотоматериала теряет 20% оптической плотности лишь через 185 лет. Такая стабильность стала возможной благодаря тому, что неизрасходованные цветообразующие компоненты не остаются в эмульсионных слоях после обработки, в отличие от хромогенных фотоматериалов, где их диффузия предотвращается многочисленными мерами.

В то же время, под действием света слайды «Kodachrome» выцветают быстрее традиционных. Так, в диапроекторе такой слайд выцветает за час, против двух с половиной часов слайдов «Fujichrome». Экспонированные, но необработанные плёнки «Kodachrome» могут очень долго сохранять качественное изображение. Известны случаи удачной проявки слайдов на плёнках, потерянных за 17 лет до обработки .

Сканирование и разрешение

35-мм слайд «Kodachrome» содержит приблизительно 140 мегапикселей информации на малоформатном кадре размером 24×36 мм. Это достигается за счёт чрезвычайно мелкого зерна очень тонких фотоэмульсий. При сканировании большинством фильм-сканеров может возникнуть нежелательный синий оттенок. Поэтому, некоторые производители программного обеспечения добавляют специальный профиль IT8 «Kodachrome», устраняющий проблемы. Дополнительные сложности возникают при использовании алгоритмов автоматической программной очистки от пыли и загрязнений (англ. Digital ICE), поскольку голубой краситель обладает пониженной прозрачностью для инфракрасного излучения, используемого для обнаружения посторонних частиц на плёнке.

Процесс K-14

Лабораторная обработка фотоматериалов «Kodachrome» значительно сложнее, чем у любых других обращаемых фото- и киноплёнок, и требует высокой квалификации и специального оснащения. В авторизованных лабораториях плёнки обрабатывались проявочными машинами, специально спроектированными для фотоматериалов этого типа. На протяжении 74 лет существования процесс претерпевал несколько изменений и усовершенствований, насчитывая 4 разновидности, полностью заменявших друг друга. Версия под названием K-14 начала использоваться с 1974 года, с небольшими изменениями трансформировавшись в последнюю модификацию K-14M. Первой стадией обработки было механическое удаление непрозрачного противоореольного слоя с обратной стороны подложки, после обработки в щелочной ванне. После промывки следовало чёрно-белое проявление в фенидон-гидрохиноновом проявителе. При этом, во всех трёх зонально-чувствительных слоях проявлялись негативные цветоделённые изображения, состоящие из металлического серебра. Жёлтый фильтровый слой, расположенный под верхним синечувствительным слоем, при этом терял прозрачность, в дальнейшем изолируя соседние слои от засветки.

По окончании первого проявления и промывки начиналась поэтапная раздельная засветка неэкспонированного во время съёмки галогенида серебра в каждом из слоёв. В фирменных руководствах по обработке «Kodachrome» эти стадии назывались «печатью» (англ. Reexposure Printing Step), поскольку их результатом было обращение негативного изображения, полученного при первом проявлении. Первым засвечивался нижний красночувствительный слой. Для повышения избирательности засветка производилась красным светом через подложку. Засвеченный галогенид серебра неэкспонированных при съёмке участков, оставшийся в красночувствительном слое после чёрно-белого проявления, восстанавливался до металлического серебра специальным проявителем. Он содержал цветообразующую компоненту, синтезирующую при взаимодействии с продуктами окисления проявителя голубой краситель. В остальных слоях синтез голубого красителя не происходил, поскольку в них непроявленного экспонированного серебра не оставалось. По окончании «голубого» проявления фотоматериал промывался и начиналась засветка синечувствительного слоя синим светом с лицевой стороны плёнки. Непрозрачный фильтровый слой при этом предохранял зелёночувствительную эмульсию, обладающую естественной чувствительностью к сине-фиолетовому излучению.

Точность синей засветки играла большую роль в получении качественного цветоделения: при недостаточной экспозиции часть галогенида серебра верхнего слоя оставалась незасвеченной, и при последнем «пурпурном» проявлении провоцировала нежелательный выход «чужого» красителя. В случае передержки появлялся риск засветки сквозь фильтровый слой соседнего зелёночувствительного, приводящей к образованию в нём жёлтого красителя при проявлении верхнего слоя. Поэтому, интенсивность синей экспозиции и спектральное поглощение светофильтра строго регулировались. Проявитель для синечувствительного слоя содержал цветообразующую компоненту, дающую жёлтый краситель. При точном соблюдении режима красной и синей засветок и полноценном «голубом» проявлении, жёлтый краситель синтезировался только в синечувствительном слое. Во всех случаях выход красителя был пропорционален количеству проявленного серебра и обратно пропорционален экспозиции, полученной слоем в момент съёмки. Поэтому красители образовывали позитивные изображения. Средний зелёночувствительный слой подвергался «химической» засветке специальным проявителем с пурпурной цветообразующей компонентой.

По окончании цветного проявления всех трёх слоёв металлическое серебро отбеливалось, превращаясь в галогениды, удалявшиеся из эмульсии в процессе фиксирования и окончательной промывки. Жёлтый фильтровый слой также обесцвечивался при отбеливании, становясь прозрачным. Полностью обработанная плёнка содержала цветное позитивное изображение, состоящее из красителей. Основная сложность обработки состояла в соблюдении режима цветных «печатающих» засветок, от которого зависела точность цветоделения. Окрашивание зонально-чувствительных слоёв соответствующими красителями осуществлялось избирательным экспонированием галогенида серебра нужного слоя. В случае ошибки при выборе цветного проявителя можно было получить не тот краситель, например жёлтый в красночувствительном слое вместо голубого. Однако, сложность технологии окупалась непревзойдённым качеством цветопередачи и архивной стабильностью.

Предоплаченная проявка

Из-за сложности технологии, самостоятельная лабораторная обработка была невозможна, и проявка плёнок «Kodachrome» производилась только официальными представителями Kodak. Кроме того, компания не была заинтересована в раскрытии подробностей своего процесса, опасаясь конкуренции. По этим причинам химический состав обрабатывающих растворов и сама технология не разглашались, а стоимость проявки включалась в цену фотоматериала, который мог быть обработан только в официальных лабораториях Kodak. В каждую коробку был вложен конверт, предназначенный для упаковки и пересылки отснятой пленки в ближайшую из фотолабораторий Kodak. 35-мм фотоплёнка после обработки разрезалась на отдельные кадры, которые вставлялись в стандартные рамки, и в таком виде возвращались клиентам.

В 1954 году, после судебного процесса United States vs. Eastman Kodak Co., эта практика была запрещена в США как противоречащая антимонопольному законодательству. Компания Kodak пошла на уступку и разрешила обработку плёнок сторонним лабораториям на территории США, начав поставки соответствующих реактивов. В других странах это судебное решение не действовало, и обработка оставалась доступна только в лабораториях Kodak.

См. также

• Хромогенный фотоматериал
• Ilfochrome

Литература

• Е. А. Иофис. Фотокинотехника / И. Ю. Шебалин. — М.,: «Советская энциклопедия», 1981. — С. 401—404. — 447 с.

• Николай Майоров [www.kinozapiski.ru/data/home/articles/attache/196-209.pdf Цвет советского кино] (рус.) // «Киноведческие записки» : журнал. — 2011. — № 98. — С. 196—209. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0235-8212&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0235-8212].

• А. В. Редько. Основы чёрно-белых и цветных фотопроцессов / Н. Н. Жердецкая. — М.: «Искусство», 1990. — 256 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-210-00390-6.

• Максим Томилин Из истории цветного фотопроцесса (рус.) // «Советское фото» : журнал. — 1982. — № 7. — С. 41—42. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0371-4284&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0371-4284].

• Р. В. Г. Хант. Цветовоспроизведение / А. Е. Шадрин. — 6-е изд.. — СПб., 2009. — 887 с.

• Хокинс Э., Эйвон Д. [soul-foto.ru/photo_books/%D0%AD%D0%BD%D0%B4%D1%80%D1%8E%20%D0%A5%D0%BE%D0%BA%D0%B8%D0%BD%D1%81,%20%D0%94%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D1%81%20%D0%AD%D0%B9%D0%B2%D0%BE%D0%BD.%20%D0%A4%D0%BE%D1%82%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%B0%D1%84%D0%B8%D1%8F.%20%D0%A2%D0%B5%D1%85%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B0%20%D0%B8%20%D0%B8%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE.%201986.pdf Фотография: Техника и искусство] / А. В. Шеклеин. — М.: «Мир», 1986. — С. 96—107. — 280 с.

• Henry Wilhelm. [www.wilhelm-research.com/pdf/HW_Book_03_of_20_HiRes_v1c.pdf Chapter 3. Light Fading Stability of Displayed Color Prints] // [www.wilhelm-research.com/pdf/HW_Book_761_Pages_HiRes_v1c.pdf The Permanence and Care of Color Photographs] / Carol Brower. — Grinnell, Iowa: Preservation Publishing Company, 2003. — С. 112—115. — 761 с. — ISBN 0-911515-00-3.

Ссылки

• Chuck Miller. [petapixel.com/2012/07/17/shooting-kodachrome-film-in-2012/ Современное использование «Kodachrome»] (англ.). Tutorials. Peta Pixel (17 July 2012). Проверено 21 марта 2016.

Отрывок, характеризующий Kodachrome

– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить: