La Espero

La Espero Ла эспэ́ро
Надежда
Л. Заменгоф, автор текста
Автор слов	Л. Заменгоф, 1890
Композитор	Фелисьен Меню де Мени, не позднее 1905
Используется	как традиционный гимн эсперанто-движения по всему миру
Утверждён	официально не утверждён, используется традиционно
Инструментальная версия гимна

La Espero (рус. Надежда) — стихотворение Л. Заменгофа на языке эсперанто. Положенное на музыку Фелисьена Меню де Мени, оно стало традиционным гимном эсперанто-движения.

История создания

Заменгоф написал лишь девять оригинальных стихотворений на эсперанто. Стихотворение «La Espero» было опубликовано в 1890 году и быстро стало популярным. Уже в том же году его положил на музыку шведский эсперантист, член Королевской Академии Наук, Клас Адольф Адельшёльд (швед. Claes Adolf Adelsköld). В январе 1892 года газета «La Esperantisto» радостно приветствовала этот факт и подчёркивала, что это — «первое оригинальное музыкальное произведение „на нашем языке“».

Несмотря на то, что музыка Адельшёльда приобрела среди эсперантистов определённую популярность, никакого официального статуса она не получила. Сам Заменгоф, похоже (согласно некоторым его письмам), предпочёл бы видеть в качестве гимна другое своё стихотворение «La Vojo» (рус. Путь), которое ему нравилось больше.

На стихотворение «La Espero» было написано ещё несколько мелодий (кроме написания оригинальной музыки для него пытались адаптировать уже существующие мелодии, например, гавот Люлли), однако, кроме первой версии Адельшёльда значительную известность приобрела лишь версия французского эсперантиста Фелисьена Меню де Мени (фр. Félicien Menu de Ménil), написанная в начале XX века.

На первом всемирном конгрессе эсперанто (1905) был официально принят флаг эсперанто, однако, вопрос о гимне было решено отложить до следующего конгресса. Тем не менее, ни на одном из последующих конгрессов никакого официального решения по поводу гимна не было вынесено. На эсперанто-встречах разного масштаба некоторое время исполнялись различные версии гимна, однако, версия Фелисьена Меню де Мени мало-помалу становилась более популярной. «Официальной» она стала восприниматься большинством эсперантистов не позднее начала 1920-х годов.

Текст

Стихотворение «La Espero» состоит из шести строф, написано пятистопным хореем с женскими рифмами и перекрёстной системой рифмовки. Будучи весьма знаковым текстом для эсперантистов всего мира, стихотворение было переведено на многие языки. Среди русских переводов чаще всего цитируется перевод С. Вайнблата. Ниже приводится оригинал текста с дословным и художественным переводом.

Оригинал En la mondon venis nova sento, Tra la mondo iras forta voko; Per flugiloj de facila vento Nun de loko flugu ĝi al loko. Ne al glavo sangon soifanta Ĝi la homan tiras familion: Al la mond' eterne militanta Ĝi promesas sanktan harmonion. Sub la sankta signo de l' espero Kolektiĝas pacaj batalantoj, Kaj rapide kreskas la afero Per laboro de la esperantoj. Forte staras muroj de miljaroj Inter la popoloj dividitaj; Sed dissaltos la obstinaj baroj, Per la sankta amo disbatitaj. Sur neŭtrala lingva fundamento, Komprenante unu la alian, La popoloj faros en konsento Unu grandan rondon familian. Nia diligenta kolegaro En laboro paca ne laciĝos, Ĝis la bela sonĝo de l' homaro Por eterna ben' efektiviĝos.

Дословный перевод В мир пришло новое чувство, По миру идёт сильный призыв, На крыльях лёгкого ветра Да разнесётся он с места на место. Не к мечу, жаждущему крови, Он тянет человеческую семью: Миру, вечно враждующему, Он обещает святую гармонию. Под святым знаком надежды Собираются мирные бойцы, И быстро растёт дело [эсперанто] Посредством работы надеющихся (эсперантистов). Крепко стоят стены тысячелетий Между разделёнными народами; Но рассыплются упрямые преграды, Разбитые святой любовью. На нейтральном языковом фундаменте, Понимая один другого, Народы сделают в согласии Один большой семейный круг. Наше прилежное сообщество Не утомится в мирной работе До тех пор, пока красивая мечта человечества Не осуществится для вечного блага.

Литературный перевод С. Вайнблата Над землёю новым чувством веет, И призыв разносится по свету; Он на крыльях, словно лёгкий ветер, Облетает быстро всю планету. Не мечом — орудьем разрушенья — Он сплотить желает все народы: Людям, утомившимся в сраженьях, Обещает мир он и свободу. Все, кто верит в счастье дней грядущих, Собрались под мирные знамена. Под звездой идеи всемогущей Стали мы сильнее и сплочённей. Стены недоверья вековые Разобщили страны и народы; Но сметет препятствия любые Светлая любовь — сестра свободы. Овладевши языком общенья, Хорошо друг друга понимая, Будут жить народы, без сомненья, Как семья единая земная. Полные энергии и страсти, Не устанем яростно трудиться, Чтоб мечта, которой нет прекрасней, Для людей могла осуществиться.

Музыка

Нынешняя версия гимна использует музыку французского композитора и эсперантиста Фелисьена Меню де Мени. Его версия написана в мажоре (в середине куплета имеется кратковременный переход в минор), в живом темпе и чётком маршевом ритме.

Влияние и нынешнее значение

Стихотворение «La Espero» сохраняет важное значение как «объединяющий» фактор для всего эсперанто-сообщества. Отдельные обороты из текста стихотворения стали на эсперанто устойчивыми выражениями (например, «nova sento» — «новое чувство», под которым понимается эсперантизм; «pacaj batalantoj» — «мирные бойцы», то есть, эсперантисты; «rondo familia» — «семейный круг», под которым понимается сообщество эсперантистов) или дали начало фразеологическим оборотам (например, «dissaltu kiel la obstinaj baroj de miljaroj» — букв. «рассыпься, как упрямые преграды тысячелетий», употребляется в значении «уйди, чтобы и духу твоего здесь не было»). Текст стихотворения приводится в большинстве учебников и курсов эсперанто, поэтому оно является для подавляющего большинства эсперантистов одним из наиболее знакомых и узнаваемых поэтических текстов, в связи с чем его строки нередко используются для различных каламбуров и переделок (например, один из учебных семинаров TEJO носит название «Flugiloj de malfacila vento» — здесь обыгрывается третья строчка стихотворения; ежедневный бюллетень Всемирного конгресса эсперанто в Форталезе (Бразилия, 2002 год) назывался «La Bela Sonĝo de l' Omaro», что обыгрывает предпоследнюю строчку стихотворения. Стихотворение также становилось темой для анекдотов на эсперанто.

В отличие от стихотворения, песня не играет столь же важной роли. Её как гимн эсперанто-движения исполняют при открытии отдельных крупных эсперанто-встреч (в частности — традиционно как элемент программы открытия Всемирных конгрессов эсперанто), однако, частоту её исполнения вряд ли можно сравнить с таковой у национальных гимнов.

В современном эсперанто-движении имеются как сторонники уменьшения роли нынешнего гимна (вплоть до создания совершенного нового), так и сторонники повышения его значимости.

Медиа-файлы

• [upload.wikimedia.org/wikipedia/eo/3/36/LaEspero.mp3 Гимн в хоровом исполнении ансамблем «Akordo»]
• [upload.wikimedia.org/wikipedia/en/b/b4/LaEspero.mid Музыка гимна в MIDI-изложении]
• [upload.wikimedia.org/wikipedia/eo/c/c4/LaEspero.pdf Ноты мелодии гимна в формате pdf]
• [reocities.com/lilandr/midioj/eismaj/EsperoAd1.mid Midi-файл с музыкой Класа Адельшёльда] (ссылка проверена 2 ноября 2010)
• [reocities.com/lilandr/midioj/eismaj/EsperoAd-mel.mid Midi-файл с мелодией (без аккомпанемента) гимна Класа Адельшёльда] (ссылка проверена 2 ноября 2010)
• [reocities.com/lilandr/midioj/eismaj/EsperoM1.mid Midi-файл с музыкой Ашиля Мотто] (Achille Motteau, ссылка проверена 2 ноября 2010).

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=mZ-xhqkh1Zs Гимн в исполнении сопрано в сопровождении фортепиано] (видео с текстом; ссылка проверена 2 ноября 2010).
• [www.youtube.com/watch?v=8yw22wTV05Y Гимн в исполнении вокального квартета] (ссылка проверена 4 августа 2011).

Отрывок, характеризующий La Espero

Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.