La Gazette

La Gazette

Газета "La Gazette", изданная 8 августа 1693 года
Оригинальное название	La Gazette
Издатель	Теофраст Ренодо
Основана	1631
Прекращение публикаций	1915
Язык	французский
Периодичность	еженедельник
Тираж	1000 - 12000

К:Печатные издания, возникшие в 1631 годуК:Печатные издания, закрытые в 1915 году

«La Gazette» — первая французская газета, издававшаяся с 30 мая 1631 года, традиционно считающаяся первой европейской газетой, отвечающей современным стандартам.

История возникновения

Тридцатилетняя война (1618—1648) послужила стимулом для возникновения и развития газет в Европе. Население нуждалось в информации и одна за другой в европейских странах стали возникать газеты. Одной из первых таких газет во Франции была «La Gazette».

Её основателем считается Теофраст Ренодо, родившийся в 1586 году в Лудёне и окончивший Медицинский факультет в Монпелье. В 1618 году он совершил путешествие в Голландию и другие европейские страны, где имел возможность познакомиться с первыми газетами Европы.

Для королевской власти и пропаганде проводимой ею политики нужна была собственная подконтрольная газета. В мае 1631 года такой газетой становится «La Gazette». В октябре того же года благодаря знакомству с будущим кардиналом Ришелье Ренодо получил королевскую привилегию на издание газеты, а в 1635 году она распространяется на его последователей. Привилегия давала ему «право печатать и продавать всем, кому он посчитает нужным, новые газеты и рассказы обо всем, что произошло и происходит как внутри, так и за пределами королевства, доклады, текущие цены на товары и другие публикации названного бюро (d’adresse) навечно, а так как названные новые газеты… будут распространяться в названном королевстве, это право является исключительным для всех других персон».

Ренодо придумывает название «La Gazette», происходящее от итальянского слова «gazetta» (трансформированное в «французский» вариант Gazettе) и обозначающее серебряную монету, которой венецианцы в XVI веке платили за рукописные сообщения. Иностранное слово привлекало покупателей, что способствовало росту тиража. Тем не менее первые годы газета не приносила заметного дохода её владельцу. В качестве дополнительного заработка Теофраст Ренодо продавал другим издателям информацию, не помещавшуюся в очередной номер «La Gazette».

Газета печаталась типографским способом. Первые пять номеров не имели выходных данных: ни даты, ни номера, ни адреса типографии. Номера различались буквами в алфавитном порядке. Начиная с шестого номера, в конце газеты стали публиковать адрес редакции и дату выпуска: «du bureau d’adresse, au grand Coq, rue de la Calandre, sortant du marche Neuf, pres le Palais, a Paris», — после чего указана дата публикации (4 июля 1631 г.). «La Gazette» выходила каждую субботу и начиналась с новостей средиземноморских и наиболее отдаленных стран, заканчивалась новостями Парижа. При газете было создано подобие бюро переводчиков, занимавшееся переводом как иностранных газет, так и выполнявшее заказы горожан.

Все номера первого года выпуска впоследствии собирались в единый том под названием «Сборник La Gazette за 1631 год, посвящённый королю, со вступительной статьей и содержанием в алфавитном порядке». В посвящении отдельно отмечалось, что сама газета — «это газета королей и сильных мира сего; все здесь сделано ими и для них, являющихся основой; другие люди (personages) лишь служат им дополнением».

От других газет той эпохи «La Gazette» отличает строгость, логика построения и повышенное внимание стилю написания статей. В предисловии к читателю Теофраст Ренодо отмечает: «Я пишу о сложностях, с которыми сталкиваюсь при составлении моих „Gazette“ и „Nouvelles“ не для того, чтобы повысить значимость моего труда, а чтобы извиниться за мой стиль, если он не всегда отвечает достоинству сюжета.» «La Gazette» печаталась огромным для того времени тиражом — 1200 экземпляров, она распространялась как в самом Париже, так и в провинции . Сначала в ней было всего 2 полосы, потом 4, потом 6, 8 и 12. Газета содержала постоянные рубрики и разделялась на две части — информационную и развлекательную.

На службе власти

Ренодо получил привилегию в распространении своей газеты благодаря предоставляемым ему специальным условиям. Таким образом, «La Gazette», фактически созданная при участии власти, стала средством пропаганды абсолютной монархии и авторитаризма. Король и кардинал курировали материалы, касающиеся военных действий и политики. Кардинал Ришелье лично присылал Ренодо копии документов короля, которые считал нужными опубликовать. Сам кардинал принимал участие в создании газеты и полностью контролировал работу самого Ренодо. Он, в частности, писал:

«Газета будет выполнять свой долг или Ренодо будет лишен пансиона, которым он пользуется до сегодняшнего дня»,.

Некоторые тексты «для La Gazette» были написаны рукой самого Людовик XIII или редактировались им . Людовик XIII регулярно инкогнито писал в газету, причём не только политические статьи, но и заметки о своих военных походах и был, по сути, первым военным журналистом.

«La Gazette» являлась важным инструментом общественно-политической жизни Франции. Существовал специальный комитет по надзору за издательством, в который входили Pierre d’Hozier, Vincent Voiture, Guillaume Bautru и Gauthier de Costes..

Ренодо придумал новый способ оперативно и выгодно распространять газету по провинциям. Региональные типографии, получив экземпляр «La Gazette», за несколько часов размножали его для читателей своей провинции. Важным шагом по формированию привычного нам облика газеты стало решение Ренодо публиковать в «La Gazette» отдельное приложение с частными объявлениями, размещавшимися на платной основе.

Смерть кардинала Ришелье и Людовика XIII ухудшили положение издательства. «La Gazette», изначально убыточную, стали обвинять в связи с Ришелье, что не принесло ей популярности и отрицательно сказалось на тираже. В семнадцатом веке печаталось 8000 копий, распространявшихся как в столице, так и в провинциях. Влияние ужесточившегося с 1660 года контроля правительства, конкуренция с рукописными и голландскими газетами, а также с «Le Mercure» привели к упадку издания к концу XVIII века. Так, тираж, включая провинциальные переиздания, составлял 4500 в 1670 году, 7500 — в 1749 и 6250 экземпляров — в 1788 году. Однако в периоды войн тираж увеличивался в соответствии с растущей потребностью в информации, и в разгар американской войны за независимость составлял 12 тысяч экземпляров.

До французской революции «La Gazette» имела монополию на политическую информацию. До 1749 года «La Gazette» оставалась в руках наследников Теофраста Ренодо, но в 1762 г. была отдана в ведение министерства иностранных дел, переименована в «Gazette de France» и стала выходить два раза в неделю с подзаголовком «Официальный орган королевского правительства».

Во времена Французской революции. Конец издания

Владельцы «La Gazette», ограниченные правительственной властью, предпочли обойти молчанием события 1789 года, поэтому в издании даже не было упомянуто о взятии Бастилии 14 июля. Вместо этого было выпущено небольшое дополнение к газете, знакомившее читателей с дебатами в Национальном учредительном собрании. В 1791 году был назначен новый директор — Nicolas Fallet, при котором она стала трибуной жирондистов, а вскоре его сменил Nicolas Chamfort. С 1 мая 1792 года газета стала выходить ежедневно. После казни короля Людовика XVI она поменяла название сменив его на «Gazette nationale de France».

Газета прекратила своё существование в 1915 году в Первую мировую войну.

Интересные факты

• Первые семь выпусков выходили без нумерации, а новости, печатавшиеся в них, отражали события происходящие в других странах.
• Издание газеты возникло не на пустом месте. В качестве основы был взят парижский «Центр адресов и встреч» («Bureau d’adresse et de rencontre» — прообраз современной благотворительной организации), который оказывал помощь нуждающимся и одновременно являлся центром сбора информации, в том числе и рекламного характера — объявления о продажах, находках и т. д.
• В 1926 году в честь первого издателя «La Gazette» десятью журналистами и литературными критиками утверждена французская литературная премия «Премия Ренодо» (или премия Теофраста Ренодо; фр. Prix Théophraste-Renaudot).

Ссылки

• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/cb32780022t/date номера La Gazette]
• [www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=2869&level1=main&level2=articles Теофраст Ренодо и его «La Gazette»]

Отрывок, характеризующий La Gazette

Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.